Волга - матушка река. Книга 1. Удар

Панфёров Федор Иванович

Книга первая из трилогии Федора Панферова «Волга-матушка река».

Роман рассказывает о восстановлении народного хозяйства в трудные послевоенные годы.

Книга первая

Удар

Часть первая

Глава первая

Вдали от пассажирских пристаней, за слиянием двух могучих рек — Оки и Волги — грудились широкобокие буксиры, юркие, напоминающие сорванцов-ребятишек баркасики, неповоротливые самоходные баржи и шныряли остроносые рыбацкие лодки. Среди всего этого, будто лебеди меж гусей и крякв, красовались белые с голубизной пароходы. Все они — пароходы, баркасики, баржи, грузные буксиры — шевелились, выбрасывали клубы пара, дыма, попискивали, гудели, требуя: «Отпустите нас! Не держите!» И кто-то отпускал: из гущи то и дело вырывался буксир, чаще шустрый баркасик, а временами величаво выплывали пароходы и, отхлопывая колесами такты, направлялись к нефтяным бакам — на заправку.

Пробуждался и огромный город, обосновавшийся со своим древним кремлем на горе-лбище: косые лучи солнца, по-осеннему холодные, только что подожгли стекла в окнах, а по улицам уже загромыхали трамваи, понеслись, мягко покачиваясь, автобусы и тронулись пешеходы.

Всё и всюду пробуждалось.

А вот здесь, у пассажирской пристани, стояла настороженная дрема.

Глава вторая

Астрахань меньше всего интересовала Ивана Евдокимовича: мысленно он уже находился там — на Черных землях, в Сарпинских степях и, как опытный полководец, приближаясь к передовой линии, начал дорожить каждой минутой.

— Рыбий городишко, — с оттенком презрения произнес он, когда теплоход причаливал к пристани.

И верно, отовсюду несло густым запахом рыбы, а к этому еще примешалась несусветная жара, какая-то тихая, спокойная, но до того палящая, что казалось, их обоих посадили в ящик, поставили под солнце — кали немилосердно!

— Осенью — дышать нечем, а летом — умирай. Купчишки городишко строили: дрянненький, грязненький, — пояснил академик. — Так что, Аким Петрович, давайте заглянем в облисполком, попросим машину — и марш-марш на Черные земли.

Глава третья

Тьму настойчиво и упрямо разрезали ярчайшие прожекторы. Они бросали лучи то в небо, то в стороны, то вдруг скрывались и снова выныривали. Казалось, они неслись прямо на людей, стоящих около костра, и еще казалось, — они где-то вот тут, рядом.

— Что же делать? Что делать? — суетясь, вопил шофер. — Бензин бы был, мы бы такое запалили, сам начальник пожарной команды из Астрахани прискакал бы к нам. А тут? Что же делать-то, товарищ академик? Вы ученый.

— Да ведь машина рядом. На нас идет. Чего беснуетесь?

— Рядом? Километров тридцать. И не одна, а две… Свет слился у каждой в один пук. Близко будут, тогда появятся четыре фары. Давайте. Ну, что? Давайте стрелять. Живо — за ружья, — и шофер первый, выхватив винтовку, выстрелил.

Глава четвертая

Кабинет Акиму Мореву отвели направо от общей приемной. Это была небольшая комната с тремя окнами, выходящими на площадь. Стояли здесь простенький стол, диванчик, несколько стульев, на окнах висели шторы из черной плотной бумаги военных времен.

Глянув на обстановку и заметив, что вся она новенькая, даже черные шторы — и те не носят следов времени, Аким Морев понял: все это сделано Малиновым преднамеренно.

«Квартиру обставил сверхшикарно, полагая, что я ему за это в ножки поклонюсь. Не поклонился. Тогда: «Вот тебе мебелишка». Чудак!» — подумал Аким Морев.

— Уж извини, — говорил Малинов. — Ох, голова как трещит: вчера переложил малость. Да уж извини: потом обставим. Ведь все сгорело в огне боев. Меня и то меблировали с грехом пополам.

Глава пятая

Пленум обкома партии открылся в субботу, ровно в двенадцать часов дня. К этому времени небольшой зал с боковыми ярусами был уже переполнен. Первые ряды заняли члены пленума, дальше и ярусы — гости: заведующие отделами обкома, горкома, директора крупных заводов, фабрик, институтов. Перед началом заседания люди толпились в коридорах, около раздевалки: одни — ожидали чего-то необычайного, другие — меланхолически заявляли:

— Как и в прошлый раз, прослушаем «всеобъемлющий».

— Сколько на «всеобъемлющий» понадобится нашему первачу?

— Как всегда, часа четыре.

Часть вторая

Глава шестая

Недели через две после пленума Малинов был отозван в Москву. Аким Морев, избранный первым секретарем обкома партии, стал входить в дело.

Область была огромная — километров пятьсот в длину и столько же, пожалуй, в ширину — и по территории равнялась любому малому европейскому государству. Густо населенная на севере, она резко редела к югу: в Сарпинских степях, например, на сотни гектаров приходилось по одному человеку. В северной же части расположена промышленность — автомобильный, металлургические, цементный, силикатный, консервный, гвоздильный заводы, строились новые: комбайновый, нефтеперегонный, химический, завод кровельного железа, черепичный, сооружались крупнейшая текстильная фабрика, судоверфь, а из канала Волга-Дон уже тянулись отводные каналы на поля, в степь, велись изыскательные работы по трассе канала Волга — Черные земли. Но главное, закладывалась плотина на Волге, чуть повыше Приволжска. Выше по Волге одновременно строятся Сталинградский гидроузел, Куйбышевский, Горьковский. Там тоже возникнут искусственные моря. Из Приволжского моря вода обязательно через пять-шесть лет хлынет на Черные земли, на Левобережье… Надо все продумать и готовить людей.

Казалось бы, к гидроузлам, строящимся в соседних областях, Аким Морев прямого отношения не имел, однако он выписал местные газеты и ежедневно следил за темпами этих строек, подмечая все новое, хорошее, и многое подсказывал Ларину. На строительстве Сталинградской плотины, например, впервые был применен струг — своеобразная механическая лопата, весьма подвижная машина, заменяющая собою среднего размера экскаватор, но только более экономная.

Ларин оказался человеком деятельным, даже с творческой жилкой, но и с особой черточкой: он ревниво относился к строительству Приволжского гидроузла и потому не хотел замечать новшеств у соседей, тем более перенимать их, и, когда ему кто-либо из инженеров сообщал о тех или иных мероприятиях на строительстве Сталинградского, Куйбышевского или Горьковского гидроузлов, Ларин ворчливо говорил:

Глава седьмая

Скорый поезд прибыл в Москву в половине двенадцатого ночи…

Иван Евдокимович опасался, что помощник Шпагов, или, как его не без некоторых оснований называли, «обтекаемый человек», получив телеграмму о выезде академика из Приволжска, разгласит об этом и тогда на перрон явятся все, кому не лень.

Но на перроне академика ждали только Шпагов и домашняя работница Уля — женщина рослая, любительница поудивляться.

— Вот и приехал, — сказал Иван Евдокимович, здороваясь с ними.

Глава восьмая

Весна наступила так же стремительно, как стремительно врывается иная девушка на бал: где-то там, дома, она долго примеряла платьице, расправляла складочки, десятки раз опоясывалась, укладывала завиток волос над беленьким лобиком, грустила, радовалась перед зеркалом… и наконец ворвалась на бал — разрумяненная, очаровательная юность, — так показалось Акиму Мореву.

В это утро весна оторвала его от дел, и он, выйдя из дому, зашагал мимо зданий обкома партии по улице, упирающейся в бульвар над Волгой.

Асфальт тротуара был не только сух, но и тепловат: на нем уже обозначились мелкие морщинки. Невзрыхленная земля вокруг стволов акаций, клена и лип еще укрывалась кудельными тенетами, но кожица на деревцах уже порозовела, а почки стали тугие, как соски кормящей матери.

Дойдя до могучего, израненного в дни великих боев дуба, Аким Морев остановился, словно перед хорошим знакомым, и осмотрел его: верхний покров ствола хмурился сизовато-суровым отливом, молодые побеги и даже старые рогульки уже сияли лиловатыми отблесками; набухли и крупные бело-рыжие почки, напоминающие зачатки винных ягод — инжира.

Глава девятая

Солнце припекало так, что, казалось, под его лучами все разворачивается и потрескивает. Разворачивались крылышки почек на деревьях, разворачивались скрученные осенними холодами, побуревшие за зиму листья, согнанные ветрами в ямочки, прибитые потоками к тем или иным выступам; гудрон на тротуарах потрескивал, потрескивали и железные крыши на зданиях, стекла же в окнах, казалось, пошевеливались: по ним бегали лиловатые блики, а временами вспыхивали яркие огни, словно изнутри зажигались прожектора. И Волга стала другой: она течет уже не плавно, а вся колеблется, вздувается, точно норовит приподняться и брызнуть отраженным изобилием солнца в высь синего безоблачного неба.

Весна врывалась бурно…

И Аким Морев по-хорошему затосковал.

«С того дня прошло уже больше двух месяцев, — думает он, сидя на скамейке в скверике. — Она временами мне звонит и говорит только о своих делах… и ни звука, ни намека о том утре. Ни звука! Видимо, то было мимолетное, случайно вспыхнувшее, а потом, когда вернулась в Разлом, увидела Любченко. Да неужели она свяжет свою судьбу с ним? Значит, бугорок оказался горой». Но, мысленно произнеся эти слова, он улыбнулся явному несоответствию. Вот почему вдруг налетевшая на него грусть так же внезапно рассеялась, и он снова почувствовал себя впервые влюбленным юношей, когда кажется, что, кроме нее — любимой девушки, — никого и ничего на свете нет. Поднявшись со скамейки, он еще раз посмотрел на брызжущую солнцем Волгу, на оживление у пристаней, на бегущие баркасики, грузовые пароходы, лениво отваливающую баржу-переправу, переполненную грузовиками, на заканчивающуюся постройку набережной и направился в обком партии, уже становясь совсем другим в своих чувствах и помыслах.

Глава десятая

Природа отменила решение райкомов и обкома партии — сеять в грязь: после ливня, обрушившегося на Приволжск и его окрестности, над просторами Нижнего Поволжья несколько дней висели серо-рваные тучи и лил непрерывный мелкий дождь. Однако люди, выделенные обкомом, выехали на места с целью помочь в севе и главным образом исследовать особенности каждого района: направленность в сельском хозяйстве, почвы, внедрение травопольной системы земледелия, наличие рабочих рук, что посоветовал сделать Иван Евдокимович.

За несколько месяцев пребывания в Приволжской области Акиму Мореву удалось ознакомиться с руководителями заводов, фабрик, с секретарями райкомов, председателями райисполкомов, с передовыми рабочими и колхозниками. Ознакомление с работниками фабрик, заводов шло более или менее легко: откровенно говоря, его все время тянуло именно сюда — в промышленность, как, например, конькобежца тянет на каток, а ему нужно овладевать лыжами или искусством парашютных прыжков.

— Сельское хозяйство, — как-то сказал он Пухову и Николаю Кораблеву, — штука весьма сложная. Гораздо сложнее промышленности.

Пухов захохотал и сразу пустился опровергать, говоря: