В ожидании страшного мига дикой, нестерпимой боли я инстинктивно сжался. Смерть меня не пугала. Каждому суждено умереть рано или поздно. Банальная и все же чертовски верная истина. Но боли я не почувствовал. Мощный удар пулеметной очереди вжал меня в спинку сиденья, пули разодрали грудь, а вспышка беспощадного, пожирающего самолет огня ослепила, обожгла глаза. Холод, беспамятство, а затем накатывающее волнами тепло. Легкое, приятное, согревающее. И ни звука кругом. Абсолютная, безбрежная, убаюкивающая тишина. Она окутывала и несла успокоение. А может, так и должно быть, когда ты покидаешь этот бренный мир, уходишь в никуда, в пустоту и сам становишься никем и ничем? Безмятежность и благодатный покой.

Получается, права была вырастившая меня в одиночку бабка Тоня, говоря, что жизнь не кончается земным бытием? Я по-доброму посмеивался над ней, подсовывал атеистические брошюрки: «Ты б, мама, почитала, набралась уму-разуму». Антонина Семеновна лишь отмахивалась, а иной раз и сердилась, называя меня дурнем. Я не обижался, слишком любил ее и всегда называл мамой, несмотря на то что кровного родства у нас не было. Взяла оставшегося сиротой чужого мальчишку и воспитала. Она очень гордилась, когда я поступил в 7-ю военную школу летчиков имени Сталинградского краснознаменного пролетариата, а потом выполнял интернациональный долг в небе Испании. К началу войны с гитлеровцами я уже командовал звеном и считался в полку одним из наиболее опытных летчиков.

Второй год шла чудовищная, кровопролитная война. Я бил немцев ожесточенно, с остервенением – мстил изуверам за разрушенные города и сожженные деревни, за убитых и угнанных в рабство советских людей, за погибших товарищей. А несколько дней назад получил письмо от давней подруги матери. Короткое, вполстранички. Всего несколько строк, написанных нетвердой рукой малограмотной старушки, – о том, что Красная Армия выгнала, наконец, из нашего родного городка фашистскую сволочь, но мать не дожила до этого счастливого дня. Заплясали перед глазами и без того неровные строчки, когда прочитал в конце: «Убили нашу Тонюшку германцы. Воюй Егорушка храбро и товарищам своим передай штоп злодеев фашиских окаянных уничтожали».

Никому о письме я ни слова не сказал. Иначе бы отстранили от полетов на несколько дней, пока не приду в норму. Потому как в таком состоянии обязательно буду лезть на рожон. Снова поднял Ил-2 в небо, чтобы драться с фашистами. В памяти всплыли отрывистые картинки последнего боя: рой «Мессершмиттов», накинувшийся на выстроившихся в круг штурмовиков, немецкий ас с пиковыми тузами на борту, страшная боль в простреленной груди, и злая, исступленная радость от вида задымившегося, вошедшего в штопор «пикового туза», которого смахнул с неба мой стрелок-радист. А затем кромешная тьма и загадочный умиротворяющий свет, пробивающийся сквозь закрытые веки.

Я с трудом приоткрыл глаза. Веки тяжелые, словно налиты свинцом, перед взором все расплывается, сплошной туман, но в теле приятная легкость и совсем нет боли. Ощущение, будто ты птицей неспешно паришь в теплом, густо обволакивающем воздухе. Неужто такова смерть на самом деле?! Легкая, безмятежная. «Вот помрешь безбожником, – ворчала иногда бабка Тоня, – и не пустят тебя ангелы в Рай. Будешь вечно гореть в адском пламени со своим бесом усатым». Я хмурился, когда она поминала недобрым словом товарища Сталина, опасаясь, что услышит кто ее крамольные речи да донесет. А теперь получается, что не ошибалась Антонина Семеновна, ведь невозможно выжить после такого побоища в небе!

Стена бесшумно опустилась, звуки разгоравшегося боя стали едва различимы. Айра Хоскис с облегчением вздохнул, но я, в отличие от него, понимал, что радоваться еще рано. Видел, каким мощным оружием обладают неведомые враги, когда массивная стальная дверь вылетела на середину лаборатории, словно вообще ничего не весила. Припомнился и недавний разговор между Советником Броуди и чернокожим офицером о том, что скрывавшая потайной ход стена долго напора не выдержит. Кем бы ни были враги, они быстро сминали на своем пути любое сопротивление и любые преграды. Даже упоминание о них сеяло среди окружавших меня людей панический страх.

– Не отстаем, – давал последние наставления офицер. – При движении не растягиваться, быть начеку. Какими проходами они уже овладели, неизвестно. Сигналы глушатся, а потому мы сейчас как слепые котята.

Люди его внимательно слушали. Даже Советник, который, несомненно, был здесь старшим по званию, полностью доверил себя опыту чернокожего офицера.

– Бегом! – громко скомандовал негр, и толпа устремилась за ним по длинному узкому проходу.

Тоннель уходил вдаль, затем резко сворачивал вправо и вился путаным лабиринтом со множеством ответвлений, которые мы пробегали, не останавливаясь. Становилось ясно, что без четкого знания правильного пути заблудиться в хитросплетении подземных ходов было делом плевым. Периодически на стенах я замечал тускло поблескивающие символы, но их значение оставалось загадкой.

Трудно было в полной мере осознать сказанное. Да и поверить в подобную чепуху в здравом уме невозможно, если бы только мы не видели все собственными глазами. Но даже при этом разум отказывался принять действительность.

Однако времени на осмысление нам с Вольфгангом не дали. Мощный взрыв ухнул далеко позади, гулким эхом разносясь по лабиринту ходов, – твари в итоге пробили стену и теперь ринулись по туннелю в погоне за нами.

Вольфганг торопливо вытащил карточку из застывших пальцев мертвого чернокожего офицера, показал ее мне. Не знаю, как действовал таинственный механизм поразительной пластины, слишком тонка она была, чуть толще бумажного листа, но при ближайшем рассмотрении на ней ясно различались объемные изображения коридоров. Немец случайно прикоснулся к поверхности карточки, и на ней сразу сменился план. Теперь мы отчетливо видели крохотные фигурки людей. Они двигались! Они были ожившими, словно я смотрел кинофильм!

– Вот наша цель, – пояснил Советник, указывая на вспыхнувшую посередине маленького экрана яркую красную точку. – Ангар. Именно там нас ждут катера. – Он ткнул пальцем сбоку пластины, и на ней высветились цифры. – Осталось всего триста метров. Должны успеть.

Мы снова побежали по коридору и через несколько минут благополучно добрались до массивной стальной двери. Никто не произнес ни слова, все молча ждали, пока Советник проделает необходимые манипуляции с замысловатым замком и откроет проход.

– Если нам удастся достичь океана, – нарушил затянувшееся молчание Броуди, – лететь будет гораздо безопаснее. Чужаков там нет.

– Океана? – одновременно переспросили мы с немцем. Оба ведь слышали, как Советник приказал пилоту лететь ко «второй российской зоне», и теперь терялись в догадках, что же за океан нам предстоит пересечь. Мы не представляли, где находимся, но полагали, что недалеко от мест наших боев, и никак не могли предположить, что попали «за океан».

– Мы в Мексике, – пояснил Советник. – Так уж получилось, что профессор Левин незадолго до нашествия инопланетян прибыл сюда читать курс лекций в одном из университетов. Поэтому, когда началась война с чужаками, ему пришлось продолжить эксперименты по перемещению во времени не у себя в России, а здесь.

– В принципе разницы большой нет, – вступил в разговор Левин. – У нас давно не существует границ, мир стал единым, и государства чисто номинальны. Но необходимое для дальнейшей работы оборудование есть только в российском Уральском центре. Времени у нас нет, нужно срочно начинать процесс. Да и здешняя база, как вы успели заметить, только что уничтожена инопланетянами.

– Война идет всего три недели, – продолжил Советник, – а чужаки уже захватили все наши планеты-колонии и опустошили Землю. Осталось всего несколько очагов сопротивления. Два из них находятся в России.

– Что-о?! – одновременно воскликнули Броуди и Левин. Даже пилот оторвался от экрана, повернувшись к Вольфгангу.

– Обыкновенная охота, – сухо пояснил тот. – Они доставляют себе удовольствие погонять нас перед тем, как добить. Так волчья стая учит своих щенят убивать.

Я пристально посмотрел на немца, понимая, что он на своем «Мессершмитте» не раз устраивал подобные игрища, а потому знал, о чем говорит.

Во время вероломного нападения 22 июня 1941 года фашисты первым делом подвергли массированной бомбардировке наши аэродромы. Больше половины советских самолетов были уничтожены, так и не взлетев. У Люфтваффе появилось полное господство в воздухе, и их летчики могли позволить себе порезвиться, устраивая «охоту». Советское командование перед войной полагало, что назначение Ил-2 штурмовать, а не обороняться, поэтому все вооружение его находилось спереди. К тому же он изначально выпускался одноместным и часто шел в бой без прикрытия. Так что был наш штурмовик отличной мишенью для немецких истребителей и практически беззащитен перед ними при атаке в хвост. Позже, в 1942 году, была сконструирована двухместная модель, и стрелок-радист, находящийся за пилотом, теперь мог контролировать тылы. Только тогда фрицы поняли, что гоняться за «илами» удовольствие опасное, и начали менять тактику ведения боя.

– И что нам, по-твоему, делать? – спросил обескураженный Броуди, наблюдавший, как катер выпустил еще несколько снарядов, но те снова не достигли целей.

В полете я задремал – сказывалось напряжение последнего дня. Разбудили меня, когда катер уже приземлился.

– Вот мы и дома, – с хрустом потянулся Советник и встал. – Все на выход!

Мы спустились по трапу в просторное светлое помещение с матовыми белыми стенами без окон. Остановились перед катером в ожидании, озираясь по сторонам, – судя по всему, снова оказались под землей. Вдоль стен тянулись ряды летательных аппаратов, но других людей, кроме нас, здесь не было.

– Всех благодарю за работу! – обратился к нам Советник. – Гвардейцы – отдыхать. Левин, Кузнецов и Шульц – за мной.

Очень хотелось попрощаться с парнями, столько сделавшими для нашего спасения, но времени на сантименты нам Броуди не дал. Пришлось на ходу поднять сжатый кулак и отсалютовать гвардейцам и пилотам. Они помахали в ответ.

Как и следовало ожидать, мы с Вольфгангом попали в одну группу. Судя по словам нашего инструктора, из нас должны были сделать высококлассных пилотов современных боевых кораблей. Мы не возражали.

Последующие две недели были суровым испытанием на прочность. Мы, наверное, не сдюжили бы такого бешеного ритма, но нам постоянно давали стимулирующие витамины, после принятия которых поднималось настроение, улучшались мозговая деятельность и физическое самочувствие. По словам Вольфа, их в Люфтваффе тоже пичкали чем-то подобным, называемым «первитином», и ощущения после его приема были схожи. Он входил в «боевой рацион» летчиков и танкистов. Наш инструктор, услышав об этом, сказал, что первитин был наркотиком-психостимулятором, а современные препараты изготовлены по другому принципу и не несут вреда здоровью. Вольф возмутился, начал доказывать, что с наркотиками в германской армии было строго, за употребление опиума или кокаина в штрафбат можно было угодить. Напирал, что кофе на организм действует хуже и даже конфеты «Танковый шоколад» с начинкой из первитина выпускали для свободной продажи, врачи их детям рекомендовали, чтобы те учились лучше. Инструктор только посмеялся. Оказалось, что Министерство здравоохранения Германии вскоре запретило «Танковый шоколад», потому что любители наркотических конфет становились чрезвычайно агрессивными, да и количество самоубийств среди них и число совершенных ими преступлений приняли катастрофические масштабы. Но это случилось уже после того, как мы покинули тот мир, и Вольф, конечно, не мог об этом знать. Правда, как заметил инструктор, солдат Третьего рейха кормили этой наркотической бурдой до последних дней войны.

В жестком режиме мы осваивали технику будущего, управление катерами, изучали вооружение, современную тактику ведения боя и прочие премудрости. Спали по три-четыре часа в сутки, и то урывками, постоянно напряженно обучаясь. Инструктора нас гоняли до седьмого пота, стараясь скорее поставить в строй, и их можно было понять. Враг напирал, человечество каждый день сдавало чужакам свои позиции – как удалось выяснить, за прошедшие с нашего появления здесь дни было уничтожено еще несколько очагов сопротивления.

Зная плачевную ситуацию на Земле, мы выкладывались на все сто, ведь в конечном счете именно от таких, как мы, зависело, сохранится ли жизнь на планете или наш мир перейдет в распоряжение беспощадных четырехглазых монстров.

Я был удивлен, когда увидел один из аэропортов базы – подземный ангар с боевыми катерами. Помещение площадью в квадратный километр поражало своими размерами и походило на гигантский улей. Постоянно взлетали и садились сотни машин. На первый взгляд казалось, что тут царит полнейший беспорядок. Но это было не так.

По прилете на базу выяснилось, что эскадрилья «новоприбывших» истребителей отрабатывала фигуры пилотажа неподалеку и ребята услышали о нашей тяжелой ситуации. Инструктор эскадрильи отказал на просьбу пойти нам на помощь, но пилоты его ослушались. Они сломали строй и ринулись на подмогу. Инструктору ничего не оставалось, как пуститься вслед за ними. Конечно, это было строжайшее нарушение приказа, но не знаю, как в будущем, а у нас, советских летчиков, не принято бросать товарищей в беде.

После приземления мы подошли к нашим спасителям и сердечно их поблагодарили.

Пилотом, который общался со мной в эфире, оказался смоленский паренек по имени Степан. Именно он первым бросился выручать нас. Невысокий, кривоногий, с лицом, сплошь усеянным веснушками, – так выглядел наш бравый ангел-хранитель.

– Спасибо, братцы! – я вцепился ему в руку и крепко пожал. – Если б не вы, нас бы точно сожрали.

– Ничего! – захохотал Степан. – Живы будем – не помрем!

Несколько последующих дней мы занимались подготовкой выданных нам катеров к полетам, налаживали отношения с остальными членами нашей эскадрильи, разрабатывали различные схемы ведения боевых действий, совместную тактику и прочее.

Броуди действительно сделал смешанные группы. В нашей эскадрилье теперь было два немца и трое русских, среди которых наш спаситель Степан Бурлак. Ведущим, по счастью, оказался Ежи. Советник, вероятно, пытался создать слаженную команду, часть пилотов которой уже имела опыт совместных боев. В состав эскадрильи входили три штурмовика и три истребителя для прикрытия.

Несмотря на загруженность, мне удалось выделить время, чтобы найти ответ на постоянно гложущий вопрос о том, что случилось с моей страной после 1943 года. Странным образом получалось, что для меня период с 1943 по 2112 год стал одновременно и будущим, и историей, и мне было очень важно знать, как в дальнейшем развивались события, чем жил советский народ. Илья подготовил множество кинохроники разных лет и, когда на экране пошли первые кадры, деликатно оставил меня в комнате одного.

Я смотрел, как Красная Армия разбила фрицев, как прошлись наши солдаты в победном Параде по Красной площади, бросая фашистские штандарты на брусчатку. Как после священной войны наш народ преодолевал голод, разруху, заново восстанавливал города. И как потом горстка жадных до власти мразей развалила страну, которую не смогли одолеть фашисты. Как постаревшие, обнищавшие ветераны страшной Великой Отечественной войны таскались по помойкам в поисках корки хлеба, получая жалкие подачки только один день в году – 9 мая. Я собственными глазами видел, как в одночасье рухнуло то, во что я свято верил. Мой мир растворился в небытии, лопнул, словно мыльный пузырь. Советского Союза не стало, вместо него появилась болезненная субстанция, вздрагивающая от перестроек и перестрелок. Хроника запечатлела все.

Дальше мир и вовсе превратился в сплошную, кишащую ненавистью массу. Люди запутались в религиозных и политических распрях. Люди обезумели. Мужики стали жениться на мужиках, бабы – на бабах! Но еще ужаснее была Третья мировая война. Скоротечная и кровопролитная. Она оставила после себя горы трупов, но дала надежду на примирение.

Всю дорогу до дома мы молчали. Я не знал, что думать. Паршивый фриц бросил нас в трудную минуту и, когда мы его прокляли, вернулся, чтобы вырвать из лап неминуемой смерти. Кто он – трус или герой? Вольфганг помог нам остаться живыми, и я ценил это. Но погиб Ежи, и, будь Шульц с нами, этого могло не случиться.

Мы зашли на посадку, и я с трудом выбрался из катера. Ноги тряслись. По старой привычке похлопал себя по карманам в поисках сигарет, позабыв, что больше не курю. Когда Шульц подошел ко мне, я отвернулся, не хотел видеть его рожу.

– Егор, а я думал, ты меня поймешь… – тихо проговорил он.

– Пойму? – я вскипел от ярости. Очень хотелось съездить ему по физиономии, но что-то останавливало. Наверное, в глубине души я понимал, что он оказался более предусмотрительным, чем Ежи. «Приказ оспорен» – так, кажется, он сказал.

Увидев обстановку на инопланетной базе и поняв, насколько сведения разведки об ее обороне не соответствуют действительности, немец не захотел идти на самоубийство. Спорить с Ежи было поздно, тот не решился бы на отступление от заданного плана. Вольфганг верно все рассчитал. Выполним мы миссию или нет, к нам все равно при отходе прилипнут чужаки. Прикрытия у нас не было, и Шульц затаился, рассудив, что увлеченные охотой твари пропустят его, не заметят, а он подберется к ним с тыла. Он бил все их карты. Но мог же поделиться своими планами хотя бы со мной!