Исследование посвящено новой экономической политике большевиков, к которой они вынуждены были перейти весной 1921 г. под влиянием массового недовольства политикой военного коммунизма. На основе новых архивных материалов анализируются события и кризисные явления 1920-х гг., их политические, экономические и социальные предпосылки, завершившиеся свертыванием нэпа.
Книга не только расширяет и углубляет историческую картину того времени, но позволяет лучше понять и современную ситуацию.
Введение
Писать историю периода новой экономической политики всегда было сложно, в первую очередь по причине ее ярко выраженной противоречивости. Суть нэпа в том, что он принципиально совмещал в себе различные, даже противоположные социально-политические тенденции — это составляет объективную причину трудностей его осмысления. Те, кто в разное время обращался в сторону нэпа, как правило, олицетворяли всевозможные общественно-политические направления, что предопределяло субъективные причины сложностей в беспристрастной оценке периода. Нэп периодически подвергался как жгучей критике «бичей» слева, так и ядовитой критике «скорпионов» справа. В исторической и общественно-политической литературе он представал то как временное отступление от программного курса на построение социалистического общества, то, наоборот, как истинно верный путь к социализму и как идеальная модель социалистической рыночной экономики, которая была насильственно свернута апологетами тоталитаризма из сталинского лагеря.
Нельзя определенно утверждать, что и в настоящее время, в условиях существенного спада давления идеологии и политики на историческую науку писать о нэпе стало значительно легче. Новый период принес свои специфические проблемы в сферу исследований советской истории. Повышенное внимание к нэпу и его героям, характерное для второй половины 80-х годов XX века, быстро сменилось безразличием, и даже некоторым отвращением, поскольку бесконечное обращение к сюжетам нэпа и его идеализация в период перестройки сумели набить оскомину у значительной части научной и вообще активной общественности. Но главное то, что опыт нэпа в силу своей ограниченности, в силу своего социалистического характера, утратил всякий смысл в условиях стремительных рыночных и либеральных преобразований 90-х годов. Планка рыночных реформ, установленная нэпом, осталась далеко внизу после смены общественных ориентиров и ценностей, произошедшей в 90-е годы.
Поверим здесь философу, что все к лучшему в этом наилучшем из миров. О нэпе много и всесторонне говорили и писали, в кладовых историографии и общественно-политического жанра остались тысячи и тысячи работ по нэпу различного объема и уровня. Внимание исследователей привлекала пестрота тем и сюжетов, которые мог предоставить нэп — время, когда социальная, культурная и политическая жизнь страны еще не была выстроена кремлевскими фельдфебелями в две шеренги. Еще важнее было то, что в годы советских «оттепелей» внимание к нэпу возбуждала негласная, почти интуитивная установка: выяснить, насколько социалистическая система может быть либеральной и демократичной в условиях незыблемого политического и идеологического монополизма.
Каждый период оставлял свое понимание нэпа. Прошлый, «перестроечный», успел оставить после себя имена многочисленных следопытов, пытавшихся отыскать затерянные в гуще исторических событий тропинки альтернатив состоявшемуся пути развития. В отношении этих поисков и разного рода моделирования «альтернатив» имеется интересное замечание венгерских коллег по постсоветскому изучению коммунистического феномена: «Чего только не анализировали безголовые чиновники «в интересах народа» или общества, но в большинстве случаев полученный результат не выходил за рамки консервации их господства»
Раздел I
Система нэпа. 1921–1923
Глава I
Экономический либерализм в пределах политического монополизма
На X съезде РКП(б) Н. И. Бухарин откровеннее, чем все остальные партийные вожди, охарактеризовал обстановку в стране, в условиях которой руководство большевиков оказалось вынужденным отказаться от идеи «непосредственного» перехода к социализму и провозгласить новую экономическую политику. Он сказал: «Мы вступаем в новый период с большими противоречиями. С одной стороны, он характеризуется тем, что мы закончили полосу необычайно интенсивных войн, которые мы вели со всем капиталистическим миром, с другой стороны, он характеризуется тем, что у нас выступает война на внутреннем фронте — иногда в форме настоящей войны, иногда в форме чрезвычайно близкой к этой войне»
[3]
.
Вопреки обыкновению здесь Бухарин оказался точен в формулировках. Переход к нэпу осуществлялся партией большевиков в условиях настоящей «войны после войны», которая с начала 1921 года стала разгораться в стане победителей белой контрреволюции. Между большевистской властью — с одной стороны и широкими крестьянскими и рабочими массами — с другой. Эта война после войны не приобрела, не успела приобрести настоящего фронтового масштаба, но из количества населения, вовлеченного в различные очаговые формы борьбы с властью, вполне можно было составить несколько регулярных армий. По конфиденциальным правительственным данным количество сибирских крестьян-повстанцев в целом превосходило численность всех советских войск, расположенных между Уральским хребтом и Байкалом — т. е. более 200 тыс. человек
[4]
. В тамбовское антоновское восстание было вовлечено около 60 тыс. крестьян, а общее количество рассеянных по стране крестьянских повстанческих отрядов, т. н. «банд», просто не поддается какому-либо количественному определению. Но оно было огромно и, несмотря на свою раздробленность, сыграло важную роль в принуждении ленинского руководства к смене политической стратегии.
Отношения власти, воплощающей и олицетворяющей, по ее мнению, «диктатуру пролетариата» с реальным рабочим классом, были еще запутаннее. Тот же Бухарин на X съезде фактически признал, что даже не партии, а «партийному авангарду» противостоит остальная пятимиллионная (по официальной и весьма завышенной статистике) рабочая масса со значительной частью рядовых партийцев. «Что это значит? — вопрошал партийных товарищей большевистский оппозиционер Г. Мясников после Кронштадтского мятежа. — Несколько сот коммунистов дерутся против нас!»
Глава II
Исторические судьбы «национального нэпа»
В достаточно солидной исследовательской традиции, посвященной новой экономической политике, проблема «национального нэпа» почти не изучалась. Несколько лет назад вышла обобщающая монография, рассматривающая национальные процессы в России, в которой утверждалось, что национальный нэп так же, как и нэп «основной», был свернут, поскольку не вписывался в законы формирования советской партократической империи — любая «особость», деунификация могли вызвать аритмию в этом политической организме. Между тем, действительный учет национальной специфики на партийном и государственном уровнях помог бы создать более гибкий механизм функционирования Союза ССР
[115]
.
По прошествии времени, накоплении нового фактографического материала и дальнейших размышлениях о сущности советской национальной политики, видно, что данный тезис далеко не охватывает всех сторон проблемы, которая гораздо более многопланова и нуждается в специальном рассмотрении.
«Классический» нэп можно трактовать как своего рода экономическую либерализацию, которую сам Ленин рассматривал в качестве «реформистского» варианта реализации плана социалистического строительства. При этом усиливался идеологический пресс, ужесточался политический сыск, а новая экономическая политика с самого начала рассматривалась как временный тактический шаг.
Глава III
Восстановление сельского хозяйства
Пожалуй трудно найти другую такую проблему в отечественной историографии, которой было бы посвящено столько работ, сколько судьбам крестьянства в условиях новой экономической политики
[189]
. Однако введенные в научный оборот новые архивные материалы дают возможность не только дополнить прошлые исследования, но и пересмотреть ряд аспектов этой непростой для изучения темы.
Если ситуация в российской деревне весной 1921 года напоминала передышку на переднем крае линии фронта, когда одна атака отбита и ждут очередной, причем ни та, ни другая сторона не уверена, что одержит победу, то к началу 1922 года сообщения из отдельных районов России стали приобретать характер сценария фильма ужасов.
В донесении уездного комитета помощи голодающим города Пугачева председателю Самарского губернского исполнительного комитета В. А. Антонову-Овсеенко от 15 января 1922 года говорилось:
Глава IV
Восстановление промышленности
Переход к мирному строительству оказался более сложным и трудным, чем виделось руководству партии и страны по окончании Гражданской войны. Никогда за три послеоктябрьские года Советское правительство не чувствовало такой уверенности, как в последние месяцы 1920 года. На хозяйственном фронте отлаженный продовольственный аппарат ударными темпами гнал выкачанный у крестьян хлеб в промышленные районы. Накормленные рабочие увеличивали производительность труда. На 1921 год планировалось почти двойное увеличение производства. Партийное руководство считало, что победив с помощью методов «военного коммунизма» в Гражданской войне, можно было этими же методами восстановить и народное хозяйство в мирный период. Явной переоценкой реальных возможностей страны стали решения VIII съезда Советов в декабре 1920 года, наметившего восстановление крупной промышленности и даже доведение ее до уровня новейшей техники к весне следующего года привычным методом всеобщего государственного принуждения.
Но производительные силы страны были расшатаны до основания. Промышленное производство в стране сократилось в 1920 году по сравнению с 1913 годом в семь раз. Не хватало самых необходимых предметов — керосина, спичек, мыла, стекла, обуви. В стране стремительно нарастал топливный кризис. Особенно сильно за годы войны и революции пострадала тяжелая индустрия: производство чугуна составляло 2,5–3,0, добыча железных руд — 1,7, валовая продукция металлообработки и машиностроения — 7,4 % по сравнению с 1913 годом. Производительность труда в промышленности к началу нэпа опустилась до довоенных показателей
[302]
. Вдобавок к материальным трудностям промышленность унаследовала и бюрократическую систему управления, в которой вместо стекла и спичек царили лишенные «субстанции» Главстекло и Главспичка. В заработной плате преобладала натуральная часть, в учете — цифирная тьма, хозяйственные нули числились хозяйственными единицами.
Экономическая разруха повлекла за собой социальную напряженность кризисного характера. Спасаясь от голода, часть рабочих уходила в деревню, деклассировалась, а многие, оставшиеся на производстве, занимались изготовлением зажигалок, чайников и других предметов домашнего обихода, обменивая их на продовольствие. За годы войны и революции жизненный уровень рабочих снизился примерно в три раза, а численность промышленных и горнозаводских рабочих в конце 1920 года по сравнению с довоенным временем сократилась наполовину
Глава V
Проблемы единой экономики
Перестройка экономики на «социалистический лад» к началу 1921 года резко разошлась с задачей выхода народного хозяйства из кризиса. Именно преодоление последнего потребовало возврата к рыночным отношениям. Но не нэп «развязал» рынок, а скорее загнанный в подполье рынок породил и подталкивал нэп дальше. Материалы 1918–1920 годов показывают неустранимость рынка из хозяйственной практики этого периода. Чекистские источники представляют богатую информацию относительно того, что во время Гражданской войны на советской территории жил полнокровной жизнью рынок земельных угодий, строений, предприятий, ценных бумаг и пр. Показательно, что почти все обвиняемые в середине 1920-х годов в крупных хозяйственных преступлениях в 1918–1921 годах служили или в Красной армии или в государственных учреждениях. Нелегальный частный капитал этой поры вырос в годы Гражданской войны: снабжение армии было «золотым дном»
[381]
.
После перехода на продналог развитие страны, рассчитанное на товарообмен через Наркомпрод и кооперацию, во многом под давлением неурожая и голода пошло по пути дальнейшего развития рыночных отношений. К осени 1921 года планы «социалистического обмена» окончательно трансформировались в идею государственного регулирования торговли и денежного обращения. Партия становилась на позиции «государственного регулирования капитализма», причем последний воспринимался уже не как один из укладов хозяйственного строя, а как целостная, хотя и противоречивая, система. Поэтому процесс реанимации рыночных отношений сопровождался восстановлением или созданием государственных учреждений, которые должны были взять на себя функции регулирования рынка. Так, в октябре 1921 года в распоряжении государства появился новый действенный инструмент регулирования хозяйства, и в первую очередь его государственного сектора, — Госбанк. Первоначально, при учреждении главного банка страны предполагалось, что он будет пользоваться монополией в области банковского дела. Но уже в 1922–1923 годах монополия Госбанка была существенно ограничена созданием Банка потребкооперации, Российского коммерческого банка, Торгово-промышленного банка и сети коммунальных и городских банков
Однако ощутимые изменения в хозяйственном механизме произошли только в 1922 году: было ликвидировано фондовое и нарядовое распределение, резко сократилась натурализация обмена и зарплаты, начал проводиться курс на сокращение эмиссии и создание твердой конвертируемой валюты, возродилась оптовая торговля, были ликвидированы пайки, упразднены трудовые армии, трудовые повинности и милитаризация отраслей. В мае 1922 года при СТО была создана Комиссия по внутренней торговле (КВТ), распоряжения которой на местах проводились через местные органы СТО — экономические совещания.
