Машина ехала вдоль тротуара на самой малой скорости. Казалось, водитель решил подцепить хорошенькую девочку, в одиночестве гуляющую по улице.

Но в тот момент по мокрому тротуару торопливо шагал лишь двенадцатилетний Джулио Тарси, в правой руке он держал раскрытый зонтик, а на левом плече висел ранец.

Было ровно тридцать две минуты девятого — так показал потом сторож Карло Прандони, только-только поднявший оконную решетку местного банка, — когда вдруг передняя дверца остановившейся машины с шумом распахнулась, и из кабины выскочил молодой человек. Лица его сторож не разглядел, ведь тот поднял воротник элегантного светлого плаща и надвинул кепку на лоб.

Незнакомец в мгновение ока очутился рядом с Джулио, бодро отмерявшим метр за метром, вежливо, но решительно его остановил и о чем-то спросил — скорее всего, как проехать. Джулио, переложив зонтик из правой руки в левую, показал дорогу. В эту минуту он походил, как напишет впоследствии один умник хроникер, на бедную Лючию Монделлу, которую по наущению Безымянного похитили разбойники «брави».

[8]

В какие-то доли секунды незнакомец превратился в чемпиона по дзюдо. Прыгнул, обхватил Джулио, рывком поднял его и, не разжимая рук, вместе с ним нырнул в машину.

Стук захлопываемой дверцы слился с ревом мотора, вновь обретшего всю свою мощь. Сидевший за рулем водитель, видно, был наготове — молниеносно включил полную скорость, и машина, жалобно урча, вырвалась на автостраду.

Весть о похищении взбиралась к Тарси по ступеням под возмущенные крики крестьян. Но на пороге дома она повисла гробовой тишиной. Коррадо, старший кладовщик, со шляпой в руке поднялся по лестнице и прошел прямо в кабинет хозяина.

Энрико все понял даже раньше, чем Коррадо закончил свой бессвязный рассказ. Ничем не выдав резкую боль в сердце, он побежал к Анне на другую половину дома, откуда криков не было слышно.

Тщательно подбирая слова, неестественно бодрым голосом он сообщил ей о случившемся, и то, что она слушала молча, несколько его успокоило.

— Не волнуйся, дорогая, такое и с другими бывало и всегда кончалось благополучно. Верно, кто-то проследил за Джулио, когда он ходил в банк… Они отнимут у него эти жалкие гроши и вернут нам сына целым и невредимым — может, даже сегодня вечером… Ну а в худшем случае потребуют выкуп. Что ж, дадим им еще немного денег — и все уладится.

Он крепко обнял жену и ощутил, как обмякло ее тело. А когда чуть отстранился и взглянул ей в лицо, у него кровь застыла в жилах. Анна побледнела как полотно, но не проронила ни слова. Эта мужественная женщина не потеряла рассудка, не упала в обморок. Но в голубых, без единой слезинки, глазах — бездна страха. Наконец она проронила:

Телефон зазвонил в полночь — на сей раз «оттуда».

Раздался мужской голос, приглушенный, сиплый, словно человек двумя пальцами зажимал нос.

— Синьор Энрико Тарси? Слушайте меня внимательно. Наши требования вам уже известны из письма. Так вот — все купюры по пять тысяч лир! Деньги положите в черный чемодан, любого размера, но только черный, ясно? В ночь со среды на четверг, ровно в три, поедете один, повторяю, один, по дороге на Порцуск и оставите чемодан за дорожным указателем на четырнадцатом километре, запомнили? Порцуск, четырнадцатый километр. И быстро исчезнете, вы меня поняли? Если попытаетесь ловчить, сами знаете, что вас ждет. Но если выполните все, как я сказал, точь-в-точь, то вскоре ваш сын вернется.

И умолк.

Анна, прильнувшая к трубке, тоже все слышала.

В субботу, примерно в час дня, на письменном столе зазвонил телефон. Анна дрожащей рукой схватила трубку. Это был он, Джулио.

В первый миг ни мать, ни сын не могли произнести ни слова. С обеих сторон доносились только приглушенные, сдавленные всхлипы, слившиеся воедино.

Наконец Анна собралась с духом.

— Джулио, мальчик мой, как ты там, где ты, тебя освободили?!

— Мама, я здоров, но меня еще не отпустили.

Итак, поток событий, сорвавшись с крутого склона, лавиной устремился вниз, сметая все на своем пути.

У них отняли сына, и ощущение было такое, как будто во сне им связали руки и заткнули рот, а затем они пробуждаются с заткнутым ртом и связанными руками. Или как будто они ухаживают за тяжелобольным и вдруг обнаруживают, что его постель пуста.

В ушах Анны все время отдавался один и тот же звук — звонок телефона, то беспощадный, то утешительный, не дающий покоя ни днем, ни ночью.

Анна неотрывно глядела на телефон, то и дело поглаживала, изучала его контуры. Ее пальцы скользили по спутанному проводу и, наткнувшись на узелок, тут же его распутывали, чтобы голос, любой голос, беспрепятственно летел по этим проводам. Она все шептала про себя: «Боже, прости меня, тут в этом проводе для меня все, тут и ты, Господи, с твоими муками и терпением… разве не так? Ведь и твоя жизнь висела на волоске там, на Голгофе… нет, заклинаю, не оставь меня во тьме… да, и мы встретили нечестивцев, встретили Иуду… Но мы их прощаем, как ты простил, клянусь, мы прощаем, только бы…» Тело ее сотрясала дрожь… «Господи, не покидай нас, не покидай детей своих на грешной Земле, даже злодеев не покидай… Может, они и не виноваты… помоги им. Господи!..»