Ковачева разбудил телефонный звонок.

Он сразу же привычно посмотрел на часы. Было начало седьмого. Кому он понадобился в такую рань? Скорей всего, ошибка. Но, может, из управления? Как бы то ни было, придется откликаться на назойливое дребезжанье, не то проснется жена. Соскочив с кровати, он вышел в холл к телефону.

— Доброе утро, товарищ полковник! — зарокотал в трубке бас генерала Маркова. — Вроде бы не вовремя звоню, вы уж извините и за воскресенье, и за ранний час. Надеюсь, понимаете — по неотложному делу. Неотложному!

— Что случилось, товарищ генерал? — тихо спросил Ковачев.

После раскрытия радиста и дешифровки радиограммы снова наступило полное затишье, и никто не мог предсказать, когда оно нарушится. Гораздо важнее было поразмышлять: действительное или кажущееся это спокойствие? Поэтому, едва закончилось утреннее совещание и коллеги его направились решать свои задачи, Ковачев отправился в дом отдыха министерства. Даже пошел на пляж. Но не прошло и часа, как там появилась угловатая фигура Консулова. Он был в плавках, с сумкой в руке. То и дело оборачиваясь, вглядываясь в полуголые тела, Консулов наверняка искал его, Ковачева. Не случилось ли чего?

— Здравствуйте! Ко мне или в объятия Нептуна?

Ковачев уже распознал своеобразную манеру высказываний Консулова и решил ему подыгрывать.

— Какой там Нептун! Квод лицет Йови, нон лицет бови. — Он явно полагал, что Ковачев не силен в латыни, поэтому сразу перевел поговорку: — Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Бреду в жалкой роли почтальона. Хочу порадовать вас открыточкой.

Ковачев был из тех людей, что каждую ночь по нескольку раз видят сны. Сколько он помнил, видения его были всегда остросюжетны. Более того, почти каждую ночь, точнее около часу пополуночи, снился ему какой-нибудь кошмар. Или он ведет автомобиль, а шоссе начинает круто уходить вниз, настолько круто, что уже не затормозишь, и за мгновение до того, как рухнуть в пропасть, он просыпался. Или в каком-то огромном, почти незнакомом городе, похожем на Париж, или в новом районе его любимой Москвы он заблудился, пытаясь найти дорогу к аэродрому, и самолет улетает без него. Или ему предстоит выпускной экзамен, а он ничего не знает, абсолютно не готов, и лишь за долю секунды перед пробуждением от пережитого страха с облегчением осознает, что давно уже получил высшее образование…

Сегодня он стоял на краю небольшой, нависшей над водою деревянной пристани, а жена его с двумя детьми носилась в лодчонке без весел далеко в море и звала: «Асен! Асен!» Волны били в пристань, угрожающе раскачивали осклизлые доски. Будто прикованный к этим хлопающим доскам, он и шагу не мог ступить, чтобы прийти семье на помощь. И неслось над морем отчаянное: «Асен! Асен!»

Ковачев проснулся, но не сразу понял, что находится в гостиничном номере. Первое, что он почувствовал, — радость, ибо избавился от кошмара. Вслед за тем он не на шутку рассердился, когда понял, что его разбудили. Включив настольную лампу, с некоторым облегчением отметил, что было всего лишь половина двенадцатого. Телефон снова зазвонил. Дежурный окружного управления попросил спуститься вниз и подождать оперативную.

Через несколько минут Ковачев уже был внизу, перед входом в гостиницу. Ночь была прохладной, с моря поддувал ветерок, и он, закурив, с удовольствием застегнул плащ, который предусмотрительно взял с собою. Судя по всему, случилось нечто важное.

Спала ли этой ночью Эдлайн Мелвилл, в каком часу проснулась, делала ли свою утреннюю гимнастику, осталось неизвестным. Первые признаки жизни она подала около восьми утра, когда позвонила по телефону в номер Маклоренса. Поскольку никто не отвечал, она появилась у дверей соседнего номера и долго стучалась. Пришла горничная, открыла номер, и, когда Мелвилл выяснила, что ее любовника не просто нет, но он и не ночевал здесь, она явно встревожилась и вернулась к себе. Минут через пять она опять появилась в коридоре, за спешкою позабыв о тонкостях туалета и грима, и немедленно ринулась вниз к администратору с расспросами о Маклоренсе. Но никто ничего сказать ей не мог, кроме того, что ключ со вчерашнего вечера висит на положенном ему месте. Последнее известие взволновало Мелвилл, она упала в ближайшее кресло и нервно закурила. Она настолько погрузилась в какие-то неспокойные думы, что оперативник позволил себе приблизиться и взглянуть ей в лицо. Ему почему-то показалось, что вовсе не ревность исказила это лицо, не ревность и не тревога за судьбу ее дружка, а какой-то дикий, животный страх за собственную жизнь.

Докурив сигарету и погасив ее в пепельнице, немного успокоенная, Мелвилл встала. Она попросила женщину-администратора узнать в больнице или в полиции (она именно так выразилась), не случилось ли чего с ее приятелем Дэвидом Маклоренсом. И снова закурила в кресле.

Прошло десять минут, прежде чем администраторша выяснила в курортной поликлинике, что случилось. Сильно смущенная, она пересказала Мелвилл ужасную новость, вплоть до того, что в крови погибшего обнаружено много алкоголя, а машина его тяжко повреждена.

Мелвилл выслушала все это без единой слезинки, быстро вышла из гостиницы и принялась возбужденно расхаживать перед входом. Села на ближайшую скамейку, снова закурила, но после двух-трех затяжек отшвырнула сигарету. Опять началось хождение перед фасадом гостиницы. Наконец, будто выяснив для себя что-то или приняв какое-то решение, она направилась к почте.

После того как шофер Петков распрощался с Дэвидом Маклоренсом на варненском вокзале, оперативники с неослабным вниманием следили за каждым его шагом. И это в условиях, когда такси моталось по городу и предместьям, так что наблюдателям приходилось не сладко. Однако и круглосуточная слежка успеха не имела. Пик курортного сезона давал Петкову неплохой заработок, а в свободное от работы время он сидел дома, шатался по магазинам или ходил с женой в гости.

Да, слежка была настолько безрезультатной, что наводила на решительную мысль оставить бесперспективный объект. Если бы не было черного чемодана!

После смерти Маклоренса при обыске в номере обнаружили черный чемодан. Но он оказался пустым. Если не считать одного-единственного рапана из тех отполированных и покрытых лаком ракушек, которыми бойко торгуют на всех перекрестках приморских городов. Вернулся ли Маклоренс в гостиницу с пустым чемоданом, или в нем было кое-что? Кто и зачем положил туда рапана? Ничего компрометирующего в вещах Маклоренса не нашли. Судя по всему, он следовал завету древних мудрецов и все свое носил с собою: два пистолета, а передатчик со всеми принадлежностями для шифрования — в своей машине.

Обсудили и версию, что в переданном Маклоренсом чемодане находились самые обыкновенные подарки, посланные Пешо его заграничным приятелем Гошо. Но версию тут же отклонили. Те, кто выступал против, даже возмущались ее изначальной несостоятельностью: ну кто в здравом уме вручает подарки, пользуясь явно шпионскими методами? Не согласились и с предложением сделать обыск в доме Петкова и разгадать тайну чемодана. Оставалась единственная возможность — негласное наблюдение, чего бы оно ни стоило. И слежка продолжалась, пока наконец не принесла первые плоды.

В понедельник, когда обнаружили, что мадам Мелвилл мертва, Петков подъехал ко входу «Интернационаля» ровно в 12.30 и простоял четверть часа, отказав нескольким клиентам. В 12.45 время назначенной встречи явно истекло, он великодушно взял подвернувшегося пассажира и укатил в город. Наверняка дожидался Маклоренса. Чему была бы посвящена их встреча, если бы она состоялась?

Прошла неделя. Две бригады — одна в Варне, другая в Софии — безуспешно вели круглосуточное наблюдение за шофером такси Пешо и наладчиком аппаратуры Петровым. Дело это было трудоемкое, хлопотное, да и казне влетало в копеечку, так что в конце концов терпение у начальства иссякло, и генералу Маркову задали вполне резонный вопрос: есть ли вообще нужда в слежке?

Поэтому однажды утром Марков собрал у себя в кабинете всех, кто был причастен к раскрытию бриллиантовой аферы, и начал убедительно развивать тезис, что черный чемодан был пуст.

— Прежде всего: кто привез чемодан в Болгарию? — рассуждал генерал. — Какой-то гангстер. На первоначальном этапе расследования, имея дело только с их шифрограммами, мы не без основания заподозрили нечто другое. В нас сработал инстинкт контрразведчиков. И по инерции мы ему доверились. А случай-то, может быть, из простейших. Допустим, некий Икс, невозвращенец, болгарин, приятель или родственник товарища Петрова, регулярно посылает ему черные чемоданы с обыкновенными вещичками: костюмы и рубашки, немного ношенные, магнитофон, духи для Евы… Случайно он знакомится с Морти, узнает, что тот собирается в Болгарию. Правда, не в Софию, а в Варну, но там обитает другой его знакомый, шофер Пешо, и он пишет шоферу письмо с необходимыми инструкциями. Дальнейшее вам известно. Узловой момент: почему они молчали в такси? Во-первых, Пешо не знает английского. Во-вторых, Морти мог ему показать листок бумаги с необходимым болгарским текстом. В Софии, не теряя времени, шофер преспокойно оставляет чемодан в указанной ячейке камеры хранения и возвращается в Варну. Петров забирает чемодан, костюмы и рубашки вешает в гардероб, а магнитофон заводит в свободное время. Мы же все наблюдаем, наблюдаем, анализируем, следим… Сколько недель или месяцев мы собираемся вести слежку? Зачем? Во имя чего? Вопросы нашего начальства вполне закономерны. Не пора ли пригласить сюда и Пешо, и Петрова для сердечной беседы? Уверен, эта «мистерия» на наших глазах обернется заурядным бытовым фарсом… Попрошу высказываться.

Этот хитрый трюк с отстаиванием идеи, в истинности которой генерал и сам основательно сомневался, был слишком хорошо знаком Ковачеву. И он решил не клевать на приманку. Петев и Дейнов, глядя на непосредственного начальника, тоже решили пока что помолчать. Однако Консулов, не знавший характера Маркова, страшно разволновался. Ему казалось невероятным, чтобы генерал поверил вдруг в невинность Пешо и Петрова, и капитан кинулся гасить пожар:

— Но как же мы, товарищи, собираемся объяснять подмену чемоданов? — начал он. — Версия о добром дяде-невозвращенце выглядела бы правдоподобной лишь при одном условии: если бы Маклоренс послал аналогичную открытку Петрову в Софию и тот лично забрал бы свой чемодан. Берет полный — возвращает пустой. Хотя, как известно, в Америку пустые чемоданы не возят.

Марков лежал в больнице, в генеральской палате. Поскольку его никто не навещал (родители умерли, своей семьи он не создал, а братья и сестры жили в Казанлыке), послеобеденные часы он проводил в одиночестве.

У Маркова был приступ застарелой почечной болезни. Случались недели, как он выражался, «перемирия», некоего равновесия между болезнью и организмом, но время от времени боль набрасывалась, точно лютый зверь, и тогда этот огромный бесстрашный мужчина, кусая до крови губы, скреб ногтями стену возле кровати.

Очередной камешек повернулся у него в почке, когда началось наблюдение за уличным телефоном-автоматом № 70-69. Приступ свалил генерала рано утром в кабинете, и несколько дней боль была настолько острой, что лишь огромные дозы атропина и папаверина облегчали генеральские муки. Затем, когда состояние больного улучшилось, врачи разрешили посещения…

Когда дошла очередь до последних служебных новостей, генерал прежде всего поинтересовался, как дела с Петровым. Вместо ответа Ковачев достал из сумки диктофон и протянул его начальнику.

После третьего прослушивания ленты Марков немного успокоился, лег на спину, закрыл глаза, все еще воспроизводя в памяти только что умолкнувшие голоса.

Да, на этот раз повезло. Невероятная удача! Чтобы собрать столько полезной информации, засечь сразу четырех агентов одного резидента, обычно нужны месяцы, годы. А здесь — все вот в этой маленькой кассете… Отчего же мысль о везении не радует? Наоборот, она угнетает. Ибо за успех всегда приходится расплачиваться…

Марков не был склонен рассчитывать ни на удачу, ни на случайности. В жизненной практике такое может иногда произойти. Бывает, ищешь безуспешно преступника по всей стране — и вдруг видишь его покупающим простоквашу в магазине, что рядом с твоим домом. Дни и ночи пытаешься найти предателя, регулярно раскрывающего перед Западом тайны внешней торговли, — и вдруг случайно получаешь информацию, что на имя такого-то директора внесены десять тысяч долларов на его личный счет в одном из банков Лихтенштейна… Да, всякое бывает, но полагаться на случай, на удачу генерал считал преступным легкомыслием. И все-таки сейчас следовало честно признаться перед самим собою, что удача — налицо…

Тридцать пять лет своей жизни посвятил Марков борьбе со шпионами и не без основания полагал, что неплохо знает и характеры, и манеры этого сорта людей. А тут возникло нечто такое, что не вписывалось в традиционный шпионский пейзаж, — фамилия, под которой шпион выступал. Резиденту необходимо связываться с разными агентами, называясь по-разному: такова шпионская практика. Почему же Петров ее нарушил? С Пипевой он — Христакиев, с Зарой — Христодоров, с Ерменковым — Христев, с Атанасом — Христофоров. Все фамилии начинались с корня «христ», и это, разумеется, не случайность, здесь сокрыт глубокий смысл. Но какой? И распространяет ли Петров этот прием на других своих агентов, которые наверняка еще выплывут?

Допросы начались на другой день после завершения всех формальностей с обыском. Петров до самого конца так и остался как бы любопытным наблюдателем. Все происходящее в его доме вроде и не касалось хозяина, хотя и было крайне интересно. И только под конец обыска он ввел в свою роль несколько стыдливых ноток деликатного раскаяния.

Первый допрос Ковачев и Консулов проводили вместе. Роли распределили так: Ковачев будет вести официальный допрос, а капитан, удобно расположившись в кожаном кресле возле стола, станет наблюдать за резидентом, вмешиваясь лишь в крайних случаях.

Когда старшина ввел Петрова, тот смиренно застыл в дверях, взглядом уперся в ковер, руки вытянул по швам, точно ему предстояло выслушать смертный приговор. Сел лишь после третьего, резкого приглашения Ковачева, да и то лишь на самый краешек стула.

На формальные вопросы по установлению личности отвечал четко, гораздо подробней, чем требуется для протокола. А когда Ковачев предложил ему рассказать о своей преступной деятельности, он опустил еще ниже голову, прошептав еле слышно: «Виновен!» Казалось, от отчаяния он готов биться головой о стену.

Утром Консулов явился на работу не просто чисто выбритым, в белоснежной рубашке, с черным галстуком, как он являлся всегда, но и подстриженным, благоухающим парфюмерией. Настроение его вполне соответствовало жениховскому обличью. Он таинственно молчал и многозначительно усмехался.

Ковачев вслух расписывал день для каждого, будто ничего не замечая, и лишь в самом конце спросил как бы между прочим:

— А вы, капитан Консулов, чем занимались вчера? Забыли заглянуть утром к своему непосредственному начальнику.

— Я был вчера в библиотеке. Весь день, — так и встрепенулся Консулов. — И вчера, и позавчера. Аж до самого вечера.