Утром Богдана Дубенко, главного инженера одного из южных авиационных заводов, вызвали в Москву, а ночью в три часа пятнадцать минут его, вместе с народным комиссаром, принял Председатель Совнаркома. Беседа продолжалась пятнадцать минут.

Дубенко вышел из кабинета Сталина, и вслед за ним туда же вошли двое. Дубенко знал их: это были «короли» черного металла и алюминия. На очереди к приему находились еще трое: они отвечали перед страной за автоматическое оружие, взрывчатые вещества и уголь.

Многосильный «Паккард» промчал Дубенко по улицам столицы и, задержавшись на секунду у часового, прошуршал баллонами по свежей траве центрального аэродрома. «Дуглас» широко распластал крылья. Пассажиры умостились плотней и заткнули уши ватой. Майор Лоб положил машину на курс и, передав управление второму пилоту, пошел закурить трубочку. Майор Лоб «штрафник» и работу свою в гражданской авиации считал отбытием наказания.

В Харькове майор спросил Дубенко: «Жареным пахнет?». Дубенко выпил рюмку водки, посмотрел на майора с хитринкой. Тот махнул рукой и набил свою неизменную трубочку. «Я майор Андрей Лоб — и только, но меня последнее время беспокоят Балканы и почему-то остров Крит, — сказал он простуженным голосом, — и, по правде сказать, осточертело ходить на этой бандуре». Так он называл «Дуглас».

Они прошли над извилистой линией Кавказского хребта и опустились в Тбилиси. Уничтожив полсотни шашлыков, майор увел свою «бандуру» из Закавказья, заручившись у Дубенко письмом для перевода его в авиагруппу завода, где бы он был ближе к практической деятельности, любезной его сердцу.

Дубенко проснулся, выпростал руки из-под одеяла. Окна раскрыты, в комнату залетела пчела, прожужжала и ударилась в стекло. Луча солнца упали на линолеум пола. В лучах заиграла пыльца — вероятно, принесенная ветерком с недалеких полей гречи и подсолнуха. Пчела снова прожужжала и улетела. На миг блеснула ее прозрачные крылышки.

Сегодня меньше болела нога. Дубенко выспался. Исчезли ощущения тошноты и гула в ушах. Ведь как-никак пришлось за шесть дней слетать в Москву, на Урал и возвратиться обратно. Корпуса, которые он принял в Закавказьи, должны были вместить заводы новых истребителей, а их тяжелым машинам приходилось дублироваться на Урале, ближе к тяжелому сырью. Пока там почти ничего не было — несколько недостроенных зданий центрально-обогатительной фабрики, горы, тайга и небольшое поле, поросшее мелким ельником и утыканное пнями. Стоило ли думать об этом в такое хорошее утро?

— Валька! — крикнул он, скидывая с себя одеяло.

— Ура! — Валя спрыгнула с кровати и бросилась к нему. — Я уже полчаса наблюдаю за тобой одним глазиком. А ты лежишь так, что лица не видно. Проснулся или спит еще... Думала-думала...

— Швырнула бы в меня подушкой, сразу определила бы.

Дорога в город окаймлена дачами и канавами. Дубенко переложил на себя руль, скрипнули баллоны, и автомобиль покатил к пруду. У береговых очеретов стояли черногузы, ныряли утки. Усатый дядька в красной безрукавке удил рыбу с дощатой плоскодонки. У «кладки» стояла женщина. На ней праздничное платье и яркий платок. Очевидно, она на минутку выбежала вон из той хатки, чтобы ополоснуть белье. Два парубка в сатиновых рубахах и пиджаках подошли к продовольственному ларю и разочарованно остановились. На ларе спущены ставни. Обычный воскресный день.

— Начинается, — сказал Тургаев, глазами указывая на опушку дубовой рощи.

Красноармейцы устанавливали зенитку — копали траншею, рубили молодняк для маскировки. Два бойца снимали с грузовика клейменные желтые ящики, взваливали на плечи и относили в кусты. Молоденький лейтенант в ярко начищенных сапогах что-то вымерял. Он шагал, и голенища сапог поблескивали зайчиками. На просторном голубом небо плыли небольшие облачка. Автомобиль летел по твердому, отполированному шинами шоссе. Вот и окраины города. Громадные баки с бензином, разбросанные между кущами тополей и акацией, и невдалеке колонна трехтоннок. Красноармейцы в новеньком обмундировании держали в руках полуавтоматические винтовки, очевидно, только что выданные из складов, и пели песни. У колонны расхаживали командиры, оправляя кобуры револьверов. Кобуры, вероятно, тоже только-что выдали, и они еще были неудобны, не прилегали плотно к бедру. Сапоги тоже были нерасхожены, брюки и гимнастерки топорщились, каски, приспособленные сбоку, казалось, еще пахли краской.

В городе на улицах людей больше обычного. Толпы возле расклеенного повсюду выступления Молотова. Дубенко затормозил машину и, выйдя на тротуар, прочитал это историческое выступление. Рядом с ним стояли Валя и Алеша, в машине сидела Анна Андреевна. Они ехали на городскую квартиру вместе с ним. И сейчас он особо почувствовал необходимость близости этих родных людей. Слова, оповещающие о нападении Германии, наполнили его сердце тревогой за семью.

— Папа, значит, правда, война? — спросил Алеша.

Бронированный вал германской армии катился на восток. Двадцать третьего июня стало известно об объявлении войны Италией, Румынией и Финляндией. Ночью была передана речь Черчилля, которую ожидали с тревожным волнением собравшиеся в кабинете Дубенко, Шевкопляс, парторг ЦК ВКП(б) Рамодан, предзавкома Крушинский и Тургаев. Англия объявила о готовности поддержать СССР.

Утром на заводском аэродроме приземлился майор Лоб, прилетевший с фронта. Самолет попал в перепалку. Увязавшиеся за ним немецкие «мессершмитты» прострочили пулеметными очередями плоскости и расчалки. Майор Лоб бранился, обходя поврежденную машину. Красные кресты, маркировавшие самолеты, оказывается, не предохраняли. Майор хриповатым голосом предложил малярам камуфлировать машину опрыскивателями, и когда те отказались сделать это немедленно, долго ругался.

Подъехавшие санитарные автомобили принимали с самолетов раненых. На носилках, пропитанных первой кровью этой войны, уезжали пограничники, первые принявшие удар немцев. Дубенко подкатил на машине, спрыгнул.

— Здравствуйте, товарищ Лоб.

— Приветствую Богдана Петровича, — радушно поздоровался Лоб, — не смотрите так кисло. Мы тоже говядины наделаем.

Ночью Дубенко проснулся от гула зенитных орудий. Сухие и резкие выстрелы. Дребезжали стекла. Над городом гул самолетов. Одеваясь, Богдан прислушался к шуму моторов и узнал свои машины. Сегодня должна быть учебная тревога, проводимая для сверки секторного обстрела и наслоений огня зенитными батареями. Но могли налететь и немцы. На войне возможны всякие неожиданности. Валя уже быта одета в шубку, в руках держала сумочку с деньгами и документами, возле нее стоял и позевывал Алеша, еще не совсем проснувшийся. Снова задребезжали стекла от выстрелов, и Алеша, перестав зевать, посмотрел на отца. Он любил отца, хотя и относился к нему сдержанно. Отец был для мальчика авторитетом. Дубенко показал сыну язык, Алеша по-детски улыбнулся углами губ; заметив, что отец ему подморгнул, показывая на Клаву, протиравшую сонные глаза, он совсем развеселился. Валя выпустила его руки, и он подошел к вошедшей бабушке, надевшей белые валенки и шаль.

— Бабуся, это не по-настоящему, — сказал Алеша.

— Разве учебная? — спросила Анна Андреевна сына.

— Ну, конечно.

— Но почему летают самолеты? — спросила Валя.