Боль. Боль и слабость. Нельзя дышать, нельзя думать. Только чувствовать. Уж лучше бы и это было нельзя. Тяжело навалились темнота и жара. Пустота. Пустота внутри и снаружи. Хочется кричать, но нечем. Сейчас бы раствориться в небытии, отдаться блаженному ничто. Существо начало расслабляться, теряя свое "я". Но что-то мешало. Что-то настойчиво звало назад. Заставляло бороться. Гнев? Нет. Существо больше не испытывало гнева. Боль? Любовь? Что? И вдруг из ниоткуда пришел ответ. Гордость! Ты не смеешь уподобиться слабым смертным! Не смеешь сдаться и умереть! И существо напряглось, заставляя себя дышать. Через боль и слабость. Дышать, жить, бороться! Прошла еще одна вечность боли, затем еще одна, и существо вспомнило, как его зовут.

Дира ничем не показала, что пришла в себя. Даже сердцебиение ее осталось прежним. Она напряженно пыталась определить, что с ней. Болело все тело, но серьезных повреждений вроде бы не было. Сосредоточившись, девочка попыталась провести диагностику своего организма, но силы не было. Совсем. Энергии было так мало, что ее едва хватало для поддержания тела в живых, а для того, чтобы восстановить потраченную силу, организму ее явно было недостаточно. Замкнутый круг! Для того чтобы восстановить магическую энергию, недостаточно магической энергии! Ужас окатил ее удушающей волной. Она помнила рассказы отца о том, как он возвращался, потратив весь запас энергии, так что не мог восстановиться, а довести запас энергии до уровня, когда организм сможет ее сам вырабатывать, вбирая силу из окружающей среды, не удалось из-за поднятых щитов. Но с тех пор он уже нашел способ всегда оставлять в щитах щель, для того чтобы подпитываться в таких ситуациях. И она прекрасно помнила, что ее в первую очередь научили этому. Так почему же она не чувствует даже слабого притока силы, который со временем должен восстановить ее запасы и позволить организму снова вырабатывать так нужную ей энергию? Что происходит? Дира потянулась сознанием вовне - настолько далеко, насколько это было возможно при таком истощении и не почувствовала вокруг вибрации силы! Паника накатила с новой силой. Это был не ее родной мир! Ее выбросило неизвестно куда! С трудом, заставив себя успокоиться, Дира попыталась проанализировать ситуацию. Она не знает, в каком мире она находится. У нее не осталось магической энергии, совсем не осталось. И нет возможности ее восстановить. Это в минусе. В плюсе - ее наверняка будут искать. Все, что ей нужно - продержаться до прихода спасателей. Всего лишь! Дира заставила себя расслабиться, и провалилась в сон. Нужно же как-то восстанавливаться!

Второе пробуждение было менее болезненным. Болела только голова. Но зато болела очень сильно. Рядом раздавались голоса.

– Лейтенант! Он так и не пришел в себя. У него диагностировано сильное сотрясение мозга, и, судя по травмам мягких частей тела, он упал с достаточно большой высоты. Личность так и не установили?

– Нет! Ничего. Словно он появился из воздуха. Ладно, как только он придет в себя, позвоните мне.

В детдоме его не любили. Ни дети, ни учителя, ни воспитатели. Слишком странным он был, мальчик, потерявший память. Когда его привезли из больницы, всех детей предупредили, чтобы они его особо не задевали. И, естественно, получилось наоборот. Но Дмитрий Зорин не реагировал на подначки и насмешки. Он вообще замечал других детей только тогда, когда это было необходимо ему самому. Может, воспитатели и прониклись бы к нему сочувствием, но его нелюдимый угрюмый характер сводил на нет все их попытки расположить мальчика к себе. Да они не очень-то и пытались. Учителя же. Учителям не на что было жаловаться. Дима учился прекрасно, несмотря на потерю памяти, наверстывая упущенное, сумасшедшими темпами. Только вот учиться он предпочитал самостоятельно. Перечитал все книги в школьной библиотеке, да и не только их. Но попытки проверить его знания на уроках воспринимал в штыки. Нет, он отвечал, когда его спрашивали, и всегда отвечал правильно, только вот своей скуки на уроках скрыть не мог. И учителя злились, старались поймать его на ошибках и дружно его не любили. Впрочем, всеобщая нелюбовь Диму совершенно не задевала. Насмешки он игнорировал, воду в постели или зубную пасту в ботинках не замечал, придирки воспитателей и учителей, которые со временем сменились периодическими наказаниями за дело и просто так, воспринимал как мелкое неудобство. В конце концов, к этому привыкли. Однако, среди всех странностей нового воспитанника была одна, которая не на шутку беспокоила директора детского дома. Несмотря на всеобщую нелюбовь подростка, тем не менее, не били. Не били не только сверстники, но и старшие мальчишки. Как удалось хрупкому пацану, выглядевшему моложе своих лет и такому изможденному, что не понятно где душа держится, избежать побоев было не ясно, и это тревожило заслуженного педагога. Возможно, если бы он узнал о том, что в первую же неделю пребывания новенького в детском доме к нему подошли местные хулиганы во главе с грозой всего детдома Толиком Белым и попытались поучить его жизни, то он беспокоился бы еще больше. Но он не знал. Как не знал и того, что после этой попытки Толик со своими дружками целый месяц вел себя тише воды ниже травы, пока каждое движение не перестало причинять им мучительную боль. Драки как таковой не было. Тощий парнишка просто избил их. Избил умело, не оставляя синяков, но заставив их скулить от боли и унижения. И ему этого не забыли.

Дима. Это имя стало уже привычным и больше не царапало слух своим звучанием. Как стали привычными спальни на двенадцать человек, где нельзя уединиться, безвкусная и малопитательная еда, нудные уроки непонятного назначения. Никакого смысла закреплять пройденный материал он не видел. И тоска. Тоска по ушедшему, казалось, безвозвратно. В детском доме ему обрезали волосы. Он не сопротивлялся. В них не было силы. Больше не было. Те крохи, которые удавалось получить из местной пищи, шли на то, чтобы оставаться в живых, даже на слабую магию их не хватало. А уж о том, чтобы пополнить запас силы настолько, чтобы организм сам смог вырабатывать магическую энергию! Об этом не стоило и мечтать. Хорошо еще базовые щиты держатся вне зависимости от наличия или отсутствия силы. Отца эта их особенность едва не угробила, а его, наоборот, спасла. В этом мире все равно пополнить запас из внешней среды невозможно, а если бы он не мог приглушить свое восприятие, то наверняка сошел бы с ума. Повышенная чувствительности к запахам, звукам и прочим проявлениям внешнего мира - это ведь не магия, а особенность физиологии. Хотя и такой уровень приемлемым не назовешь. Вот и приходится прятаться в укромный уголок и погружаться в легкий транс, благо на эту мелочь энергии ему пока хватает, и отдыхать от окружающих его людей. Успокаиваться. А то ведь и сорваться можно.

Одно только плохо - транс замедляет реакцию и отключает все чувства, кроме чувства опасности, почти полностью. Вот поэтому когда стал падать на него старый бетонный блок, среагировал Дима с опозданием. Ярость плеснула в душе холодной волной. - 'Дурак! О чем он только думал, выбирая это место, чтобы спрятаться? Хотя понятно о чем. Сюда никто не ходит. Вот он и повадился здесь ото всех отдыхать. А о том не подумал, что выследить его здесь - пара пустяков, и доброжелателей, готовых столкнуть ему на голову многотонный блок, более чем достаточно. Благо эти самые блоки только деревянные подпорки и удерживают. Выбить их проще простого. Потому, между прочим, и никто сюда не ходит, что держатся они последние пять лет на честном слове и неумелом крепеже, проведенном за отсутствием денег местным плотником, который о том, что делает, имел самое приблизительное представление. Вот и летит на него теперь махина, принадлежащая какой-то фирме, давно канувшей в лету и так и не заплатившей детдомовской администрации за аренду куска земли на заднем дворе, где рабочие, безалаберно проигнорировав все требования безопасности, сгрузили тяжелые строительные блоки весьма неустойчивой кучей. С самого верха летит, между прочим'.

Толик рассчитал все верно. Когда он узнал, что Димка повадился ходить к старым блокам, он понял, что это его шанс. Нахального сопляка следовало наказать, причем наказать так, чтобы больше никто не осмелился с ним спорить. И чтобы разговоры и смешки за спиной, появившиеся, после того как этот урод их отделал, наконец, стихли. Но ввязываться в драку еще раз не хотелось. Он еще помнил тошнотворную боль и беспомощность и не хотел испытать их вновь. Да и для устрашения остальных просто избить наглеца недостаточно. Его нужно убить! И не просто убить, а так, чтобы все в детдоме поняли, кто это сделал, а доказать ничего было бы нельзя. Толику уже исполнилось семнадцать, и садиться в тюрьму он не хотел. Успел уже наслушаться рассказов старших товарищей, которые побывали в местах не столь отдаленных. Он давно ломал голову, как отправить мальчишку на тот свет, не подставившись самому. И вот сопляк сам подкинул ему шанс! Толик не отличался большим умом, однако, звериной хитрости ему было не занимать. Подпилить крепь да толкнуть посильнее, что может быть проще? Нет, один он, конечно, не справился бы. Но ему и не нужно было справляться в одиночку. Серега с Вовкой всегда готовы были помочь ему в любом задуманном им предприятии. Втроем столкнуть блок - раз плюнуть!

На то, чтобы все подготовить, понадобилось три дня, и вот сейчас блок грохнется прямо на голову этому уроду, и ему крышка! Но… Толик так и замер с открытым ртом. Пацан, до этого неподвижно сидевший скрестив ноги и пялясь в одну точку, вдруг прямо из этой позы метнулся в сторону и почти сумел увернуться! Почти! Многотонная плита придавила ему левую ногу. Сначала Толик не понял, какой подарок преподнесла ему судьба. А когда понял, радостно ухмыльнулся и начал спускаться. Его дружки последовали за ним, без труда поняв намерение вожака отплатить сопляку за все их унижения и бросить его здесь умирать. Все равно ведь не выживет когда ноги в кашу. Но когда они, подхватив по дороге подвернувшиеся палки, подошли к придавленному пацану, неожиданно выяснилось, что обрадовались они рано. Он и не думал загибаться от боли и не орал благим матом не от шока, как самоуверенно предположил Толик, вычитав однажды в каком-то журнале про мотоциклы, что придавленный человек не может кричать. Парень смотрел на них холодными черными глазами и улыбался.