Птицелову не нравилось жить в развалинах, Птицелов любил простор.

Если бы не Лия, давно ушел бы на север. Но Лия не осилит и половины пути, Лия нынче ведра воды из колодца вытащить не может. Отец запретил ей возиться в огороде, поднимать тяжести и выходить из дома без присмотра.

Дядька Киту жену похоронил, когда Лия на свет появилась. А теперь пуще всего за дочку боится. День ото дня слабеет Лия. Днем не ест, не пьет, а ночами — кровью исходит.

Да и как бы приняли ее на Севере? Времена хоть и изменились, но люди остались прежними. Нравы остались прежними. Если он, Птицелов, каким-то боком сойдет за не шибко красивого парня, то чьего рода-племени Лия северяне раскусят в два счета. А он, дурень, на первых порах мечтал вывезти ее из поселения и устроить в госпиталь на границе, где раньше гвардейцев лечили. Размечтался. На порог бы не пустили Лию. Хорошо, если бы позволили побродить по гарнизонному поселку да убраться подобру-поздорову. Слухами земля полнится. Говорят, пляшет в петле наш брат-мутант, подвернись он под горячую руку, как и раньше, плясал. Без суда и без следствия в пляс его пускают. Веревку на шею — и на столб с перекладиной.

Вот здесь он ее ждал! — сказал Бошку, тыча корявым пальцем в траву.

Птицелов наклонился, внимательно осмотрел указанное место, но ничего особенного не заметил, только неглубокие отверстия в земле, вроде тех, что оставляют медведки.

Не вижу, — пробормотал Птицелов.

Да вот же, вот! — Бошку присел и стал совать палец в норки медведок. — Его это следы, видишь? На ходулях он, понял?!

Холоден был и пустынен Мир до начала Мирового Света…

Птицелов поглядел на птаху с желтым клювом. Ему вдруг стало стыдно за свое имя.

— Бесконечна пустыня, хранящая в себе зерна Мировых Светов, — прошамкала клювом птаха. — В этой пустыне скрыт и вопрос и ответ. Ваш разум силится отыскать смысл и всякий раз признает свое поражение. Пытаясь расширить границы познания, вы вступаете в конфликт с собственным миропониманием и вынуждены ставить перед собой еще более сложные вопросы. Совесть побуждает вас к действию, в то же время разум сбит с толку. Вы вынуждены мыслить доселе недоступными категориями, и все ваше естество противится этому. Но ваша совесть не дает поблажки, она побуждает еще сильнее, и задача усложняется по экспоненте, со временем становясь абсурдной. Попробуйте систематизировать свои знания, свои чувства и свои мысли. Предполагаю, что у вас возникнет ряд вопросов меньшего, чем основная задача, масштаба. Решив их, вы одолеете половину пути. А пройдя половину пути, вы не позволите себе отступить.

Птаха расправила крылья, гаркнула в лицо Птицелову хрипло и совсем не умно. Взлетела с насеста, перелетела к дальней стене подвала и уселась на кормушку. Закачался от порыва ветра единственный масляный светильник. Затрепетало красноватое пламя, грозя погаснуть. Угрюмый ящер-мясоед выполз из скрытого тьмой угла. Поставил на бедро Птицелова когтистую шестипалую лапу, разинул пасть и высунул раздвоенный на конце язык. Птицелов обмер. Мясоед обнюхал тесак, который обнаружился у человека за поясом. Несколько раз быстро коснулся лезвия языком.

Миновав дебаркадеры железнодорожной станции, Птицелов оглянулся. Руины города скрылись за неверным маревом рассвета. За ними и выше блестела заплата Стеклянной Плеши. А еще выше угадывались утесы Норушкиного карьера, где летающее полуживотное-полумашина похитила у Птицелова единственную любовь. Если бы Птицелов умел плакать, он заплакал бы, такая тоска сжала его сердце. Но плакать он не умел, поэтому лишь половчее подогнал лямки вещмешка, поправил ремень ружья, подаренного Бошку, и зашагал на север.

Дорога была хорошей, гораздо лучше той, что привела Птицелова к руинам города больше года назад. Правда, на каждом шагу попадались рытвины, заполненные черной мертвой водой, а сквозь трещины в бетонных плитах торчали сухие стебли колючки, но кто обращает внимание на такие пустяки? По этой дороге можно шагать хоть целый день без передышки. Надо только по сторонам поглядывать. Мало ли какая нечисть бродит по окрестным лесам. Друг Бошку, что снабдил его на дорожку не только ружьем из своего арсенала, но и припасами, сказывал, что главное — добраться до засеки, а там разведчики. Глядишь, и подсобят, если что…

Птицелов шагал легко, перепрыгивая через рытвины, обходя стороной ржавые обломки на обочинах. Прошлое отодвигалось назад, задираясь вместе с горизонтом, расплываясь туманными пятнами. Вот растаяло злобное мурло Пакуши. Вот пошла рябью простоватая физиономия Бошку. Вот личико Лии с набухшими надбровьями подернулось дымкой. А вот и разваленное вконец зарядом самодельной картечи лицо дядьки Киту превратилось в кровавую кляксу. Только чистый строгий лик Колдуна с плотно сжатыми губами и зрачками змеи не желал растворяться в прошлом. Смотрел пристально, будто требовал: ступай, Птицелов, на север и делай, что должен. И Птицелов ступал: «шорх-шорх-шорх» — шаркали по бетону подошвы добротных армейских ботинок, которые Птицелов откопал в развалинах военного склада.

Мировой Свет наливался дневной силой. Лес по обеим сторонам обочины стряхивал утреннее оцепенение, оживал. Закряхтели, заперхали разнообразные птахи. Петь они давно разучились. С тех пор как встал над Миром Огненный Гриб. Кто-то громадный неповоротливый завозился в зарослях справа. Птицелов снял ружье с плеча, прислушался. Подрагивали верхушки деревьев, осыпалась серая осенняя листва, но в этой возне не чувствовалось угрозы. Напротив, сквозило неподдельное добродушие, словно ворочался в берлоге, устраиваясь поудобнее, огромный плюшевый медведь. Птицелов видел такого медведя среди руин магазина детских товаров. Его поразило, что игрушка может быть настолько большой — с взрослого мутанта ростом. Помнится, Птицелов хотел даже подарить медведя Лие, но едва он дотронулся до игрушки, как та рассыпалась рыжим удушливым прахом.

Заставу Птицелов увидел, как только вышел из-за поворота, оставив за спиной заросли лещины и пахнущий грибами валежник.

По обе стороны от старого шоссе возвышались два неказистых здания из серого бетона: в один и в два этажа. Над двухэтажным развевался черно-желтый флаг и торчала мачта радиоантенны, а в окнах одноэтажного не хватало стекол. Чуть в отдалении трепетало на ветру полотно армейских палаток. Возле них стояла какая-то машина, скрытая под камуфляжной сеткой.

Двое часовых неторопливо выдвинулись навстречу Птицелову.

— Ружбайку давай сюда, — сказал один из них. — И торбу тоже.

Птицелов сделал так, как ему приказали. — Сам кто будешь? — спросил второй. — Из фермеров?

Грузовик шел всю ночь. Раскачивался на ухабах, проваливался по самые ступицы в рытвины, залитые черной жижей. С небес беспрестанно сеялась мелкая морось, и брезентовый тент над кузовом уже не держал влаги. Из-за тряски и сырости никто не сомкнул глаз, но когда грузовик достиг цели, желающих покинуть это ненадежное убежище не нашлось. Кроме солдат охраны, которые хотя и выглядели, как мокрые курицы, но не посмели ослушаться начальства.

Старший по команде, бывший гвардеец капрал Панди, который всю дорогу просидел в сухой кабине, дал очередь поверх тента и проорал, надсаживая глотку:

Вылезайте, свиньи брюхатые! Стройся! Чихая и кашляя, понося черными словами погоду, судьбу и начальство, дэки полезли

наружу. Построились. Панди, кривя физиономию, оглядел строй.

Гарнизонный поселок заваливает снегом. Крупными хлопьями кружит он, оседая на жестяные крыши, на затянутую брезентом технику, на строевой плац. Под порывами ветра раскачиваются фонари на проволоках, протянутых над плацем. Мечутся тени, и кажется, что на перекладине турника болтается тело повешенного мутанта. Но это лишь в который раз пытается подтянуться под присмотром хмурого Панди новобранец. Остальные ежатся в строю, проклиная в мыслях погоду и солдафона-капрала, вздумавшего устраивать занятия по физподготовке в метель.

Обуреваемый скукой, Облом пялится на это безобразие через окно казармы, дожидаясь возвращения Птицелова. Потому что, масса- ракш, каша стынет в манерке, хотя и заботливо укрытая его, Облома, бушлатом. Второй раз разогревать ее на камбузе не позволят, у них, массаракш, экономия дров. И какой это, массаракш, умник из революционного их Комитета решил, что экономика для того, чтобы экономить?! Как взбесились все. Дрова экономят, крупу экономят, махорку экономят, дизельное топливо берегут пуще глаза. Из-за этой, массаракш, экономии их с Птицеловом держат в гарнизонном поселке всю зиму. Солярки у них, видите ли, не хватает, чтобы отправить двух делинквентов по этапу. А ведь давно могли оказаться на борту баржи-самоходки, из тех, что на юго-запад ходят… Массаракш!.. Экономы… Лучше бы сэкономили на кормежке и куреве для двух бездельников, придурки…

Впрочем, Птицелова не назовешь бездельником. Вон он как на науку налегает. Штаб-врач господин Таан, по совместительству — преподаватель курсов социальной адаптации, на Птицелова не нахвалится. Еще бы! Зубрит мутоша, аж от зубов отскакивает. Книжки в гарнизонной библиотечке глотает, как ящер-мясоед панцирных крыс. Господин Таан все свободное время на него тратит, на выродка южного. Он, правда, и к Облому прицепился было со своей адаптацией, но он, Облом, калач тертый, ему, Облому, вся эта наука побоку. Облом и сам кого хошь научит родину любить. Но господину штаб — врачу такие подробности знать необязательно.

Пусть думает, что домушник по кличке Облом просто непроходимо туп.

Река плавно загибалась вверх и у гори- ' зонта сливалась с облаками.

Два дня и две ночи баржа шла по Am течению, но небес так и не достигла.

Делинквенты разгуливали по палубе, из- за тесноты они толкались и беззлобно переругивались. А если не разгуливали, то сидели, свесив ноги за борт. Или лежали валетами с цигарками в зубах, уставясь на недосягаемые облака.

Ну и болтали о том, о сем.

Циркуль вскрыл вены на рассвете следующего дня.

Оказалось, что нести бремя заново открытой истины не легче, чем держать на плечах небесную твердь. Остаток ночи Циркуль размышлял, глядя на мерцание глади Голубой Змеи. Он перебирал свою жизнь от голопузого детства, омраченного войной, до

оранжево-комбинезонной действительности этих дней. Неожиданно Циркуль понял, что быть сумасшедшим преступником в нынешнем мире проще и удобнее, чем пытаться идти навстречу неизвестности, взирающей на тебя сквозь приоткрытую дверь в прошлое.

Ведь он давно привык считать те воспоминания бредом. Страшной, абсолютно не привязанной к реальности бессмыслицей.

Барж в затоне скопилось видимо-невидимо. Ржавыми левиафанами лежали они в рыжей с прозеленью воде. С жалобным скрежетом терлись поношенными бортами, когда ветер с залива нагонял высокую волну. Днем над затоном стоял удушливый смрад, и лишь по ночам прохладный бриз с недалекого моря оттеснял облако вони и можно было вволю надышаться.

Баржа с партией делинквентов торчала в затоне третий день. Кто-то на берегу, в городишке, крыши которого с трудом можно было различить в знойном мареве, не торопился решить дальнейшую судьбу дэков. Самые отчаянные из уголовников рискнули отправиться в самоволку — воспользовались обстоятельствами, ведь охрана тоже одурела от духоты и вони. Перелезая с баржи на баржу, самовольщики добрались до берега и пропали. Думали, что навсегда. Увы!

На следующий вечер к барже подошел серо-зеленый патрульный гидроход Береговой охраны. Поглазеть на это чудо техники высыпали все. Посудина выглядела впечатляюще. Широкий корпус, окантованный резиновой «юбкой» воздушной подушки, пара винтов в кольцевых кожухах на корме, скошенная назад рубка, носовая скорострельная пушка и автоматический зенитный пулемет на поворотной консоли. Экипаж оказался судну под стать. Четверо плечистых морпехов помогли взойти на баржу невысокому подтянутому господину в щеголеватой офицерской форме без знаков различия, перебросили с гидрохода шесть дерюжных мешков и поднялись на борт сами. Коротко рявкнула сирена, всполошила реющих над затоном крысланов, и энергичный молодой голос, усиленный репродуктором, возвестил:

Эй, на барже! Говорит командир патрульного гидрохода Береговой охраны лейтенант Фишту. Ставлю вас в известность, что на территории Особого Юго-Западного округа действуют законы военного времени. Поэтому, во избежание новых недоразумений, предлагаю впредь не покидать борт без разрешения коменданта спецлагеря номер десять восемьдесят один господина Туску! Слава Отечеству!

Шипастая и клювастая тварь пала с верхнего яруса джунглей. Кудлатой голове старшего корчевщика угрожала нешуточная опасность. Птицелов вскинул ствол, поймал на мушку чешуйчатый бок хищника и нажал на гашетку. Жахнуло. Ослепило оранжевой вспышкой. Эхом отдалось в обглоданных эрозией скальных останцах. Запахло паленым. Стих на мгновение сводящий с ума гвалт: корчевщики бросили треп и песни, кинулись занимать оборону по боевому расписанию. Вышколены они были самой жизнью — тут ни один инструктор руки не приложил, самим пришлось научиться всем маневрам и прочим премудростям.

Раненый мезокрыл свалился на землю. Заклекотал — ну явно от досады. Перевернулся, как заправской морпех, взгромоздился на лапы. Хвостом, утяжеленным костяной пилой, рассек воздух. Еще миг, и слетела бы голова Птицелова с плеч, а там и до Облома бы очередь дошла. Мезокрылы никогда не оставляют выбранную жертву в покое. Прут дуром, даже если из прожженного брюха дымящиеся кишки свисают.

Птицелов снова сжал гашетку и подержал палец на тугой кнопке секунд пять. Для верности.

Мезокрыл попытался удрать, подпрыгнул, но его обугленный труп остался болтаться под ветвями, запутавшись в лианах.

Дура безрукая!

Зеленая пена бурлила за бортом — спецвертолет мчался над джунглями. Два пилота элитного подразделения «Янтарные орлы» заставляли машину лететь наперегонки с ветром. Похожая на уродливую кляксу тень текла через непроходимые \я росли, по просекам, рассекающим пятнистое полотно тропического леса, по сияющим отраженным светом проплешинам болот… и нигде не задерживалась даже на миг.

Птицелов не отрывал глаз от тени. Он сидел, прижимаясь лбом к холодному стеклу. От высоты и скорости захватывало дух. Птицелов в жизни не испытывал ничего подобного и боялся, что больше не испытает. В те минуты он до судорог завидовал высокомерным «Янтарным орлам», завидовал всем, кто имеет дело с вертолетами и аэропланами. Даже всадникам железных птиц — пришельцам из других миров — тоже немного завидовал. И почти не ненавидел. Ненависть отступила на задворки души, вытесненная искренним восторгом.

А внизу проносились стаи крысланов — уродливые твари не могли соревноваться с машиной ни в скорости, ни в силе. Мелькали лагеря дэков, обширные зоны расчисток, шагающие экскаваторы. Мелькали заставы и научные станции. Мелькали башни ПБЗ — да не те, что были раньше, а новые, поставленные на службу народу.

Грохотали винты, выли двигатели, свистел воздух. Малве было страшно, Малву укачивало, Малва стискивала запястье Птицелова сильными пальцами с крохотными ноготками. А Птицелов видеть не видел ее страданий, он — обычно молчаливый мутант — что-то непрерывно говорил. Говорил, говорил, говорил… Рассказывал, что видит. О том, что на душе творится, рассказывал. Малва не слышала Птицелова, она была оглушена ревом машины. Она жалась к его твердому плечу, бормотала молитвы и заклинания-обереги, кусала губы и глотала слезы.

Руководитель Отдела «Массаракш» профессор Поррумоварруи с раздражением отпихнул от себя пачку бухгалтерских документов. Он терпеть не мог всякой финансовой отчетности, и вообще любой цифири, если она не касалась сферы его научных интересов. Как едва ли не самое счастливое время в жизни вспоминал профессор годы, когда его Отдел был лишь скромным подразделением в обширном Департаменте специальных исследований и ему, Поррумоварруи, приходилось отвечать исключительно за научные данные, а никак не за данные бухгалтерии. Но с тех пор много воды утекло из Голубой Змеи. Формально оставаясь под патронажем ДСИ, Отдел «М» превратился в самостоятельный институт с весьма приличным бюджетом и собственной кадровой службой.

Кадры, как и при Отцах, по-прежнему решили всё, и руководитель Отдела считал своим долгом хотя бы бегло знакомиться с досье потенциальных сотрудников. Это вам не налоговые декларации— заниматься кадровыми вопросами куда как приятнее. Все равно что перебирать артефакты, доставленные из новой кризис-зоны. Острое ощущение прикосновения к тайне и предвкушение открытий. Разумеется, большинство сотрудников Отдела не представляли собой ничего таинственного и достойного изумления. Талантливые выпускники столичного университета, коих еще надо учить и учить, прежде чем из них выйдет толк. Не менее талантливые исследователи и инженеры из других ведомств, которых нужно не столько учить, сколько переучивать. Не говоря уж об охранниках, шоферах, уборщиках, секретаршах и гак далее. Нет, настоящие «артефакты» всегда появляются неожиданно. Можно сказать — из ниоткуда! Вот как сейчас…

Профессор с кряхтением придвинул к себе объемистую папку… Заккурапию, как любили называть эти вместилища документов молодые сотрудники. В Столице быстро входило в моду все хонтийское. Поррумоварруи моды этой не одобрял, но, как человек справедливый, не мог не признать, что хонтийское словечко в данном случае точнее отражает реальность… Развязал тесемки, откинул верхний клапан.

Та-ак, анкета… Имя: Птицелов, сын Сома… Необычное даже для мутанта из-за Голубой Змеи имя… Волей-неволей вспоминается мифическое племя Птицеловов, от которого не осталось никаких следов… Хотя что считать следами… Дальше… Результаты медико-биологического обследования. Отклонений от морфологической, антропометрической, интеллектуально-психической нормы не обнаружено. Так-так-так… Почему тогда мутант?.. На ногах по шесть пальцев?! Они там, в Приграничье, совсем идиоты?. Шестипалость— распространенный атавизм, этому учат на первом курсе. Во времена Империи шестипалость считалась признаком высокого происхождения. Династия Фуулзевелу гордилась тем, что в ее роду шестипалым был каждый четвертый. В частности, таковым слыл легендарный завоеватель хонтийцев и пандейцев император Кирогу Второй. Выходит, наш Птицелов высокородный?! А что, очень может быть… До войны за Голубой Змеей было немало поместий знати… Впрочем, чушь. Какие там поместья высокородных, если лет за тридцать до ядерной бойни в тех краях стали воздвигать Крепость — укрепрайон высокой степени автономности с двумя атомными электростанциями и несколькими вспомогательными реакторами? Хотя, если Птицелову хочется, пусть будет высокородным… Что у нас по нему дальше?.. Ментограммы. Ну это мы отложим на сладкое…

Зовут меня Поррумоварруи. Но ты можешь обращаться ко мне «господин профессор», — сказал начальник

Отдела «М» Птицелову.

Я понял вас, господин профессор.

Птицелов пристроился на краю кресла для

От общежития на территории Департамента специальных исследований до скромного трехэтажного, если не считать подземных уровней, здания Отдела «Массаракш» рукой подать, и Птицелову не часто приходилось пользоваться транспортом. Тем более что персонального средства передвижения ему не полагалось. Да и вообще из-за проблем с финансированием таковые могли себе позволить лишь глава Отдела, да начальники секторов. Поррумоварруи разъезжал на черном лимузине модели «С-16», который сам же профессор без всякой почтительности именовал «имперским хламом». У Фешта был прекрасный пандейский двухколесный «Зартак» — нечто среднее между мотоциклом и автомобилем. Остальные довольствовались кто мотоциклами, а кто и велосипедами. У Птицелова не было даже велосипеда, но он не слишком жалел об этом. Если приходилось выбираться в город, ходил пешком или втискивался в общественный транспорт. Иногда подбрасывало начальство.

Столица не то чтобы нравилась Птицелову, но притягивала его. Своей многолюдностью, разнообразием строений. Он никак не мог привыкнуть, что такой большой город и не в руинах. Ни грязь переулков, ни толчея на тротуарах, ни вечный смог над крышам, ни промозглая сырость не смущали мутанта. К грязи ему не привыкать, а толчея — ничто по сравнению с теснотой делинквентского барака. Да и смог пополам с дождем — сущие пустяки, если вспомнить дрожание радиоактивного воздуха над Стеклянной Плешью или безжалостный зной мангровых джунглей в устье Голубой Змеи. а не разворочено ядерным взрывом, как за Голубой Змеей. В театрах пели или разыгрывали эпизоды вымышленной жизни — пели люди, а не ветер, несущий радиоактивную пыль; лицедействовали настоящие актеры, а не полусумасшедшие выродки. В кинеме кривлялись на экране, а не на сцене, как в театре. Птицелов не особенно понимал разницу между этими двумя способами развлечь праздную публику, но в кинему заходил реже. Его смущали таблички «Не для мутантов». И хотя никто не заставлял его на входе снимать ботинок, каждый раз Птицелов чувствовал неловкость, вплоть до поджимания всех двенадцати пальцев.

Нет, в театрах таких табличек не вешали, да и в музеях с библиотеками — тоже. В отличие от кинемы эти заведения были государственными. А государственная власть в лице Комитета Спасения Отечества запрещала ге- нофобию. Повсюду в общественных зданиях были развешаны красочные плакаты с изображением розовощекого здоровяка, обнимающего за плечи хилого уродца с искривленной от счастья физиономией. Однако подпись под этим изображением вгоняла Птицелова в хандру:

Мутант — не выродок ужасный,

Контакт! — коричневый увалень ослепительно улыбнулся. — Необходим контакт, понимаете? Контакт! Да ничего вы, Бегемот, не понимаете…

Птицелов поставил видеомагнитофон на паузу. Лицо самого известного в Мире грязевика дернулось и застыло, перечеркнутое узкой полосой помех. Каким-то особенно неприятным показалось оно Птицелову в сумрачной комнате видеоархива: один глаз прищурен, второй — нет, губы приоткрыты, вот-вот на них появится то ли оскал, то ли улыбка.

Иномирянин, грязевик, чужак.

…В видеоархив Птицелов проник тайком — использовал лагерную сноровку, подготовку агента и опыт охотника из долины Голубой Змеи.

День за днем по старой разбитой бетонке подъезжали к приграничному гарнизону грузовики, автокраны, самоходные платформы с тяжелой строительной техникой, передвижной госпиталь, автобусы, ГарнР130нный гараж не был рассчитан на такое количество машин. А казармы не могли вместить всех прибывших с автоколонной людей. Пришлось разбить лагерь за пределами охраняемого периметра, что только прибавило командиру гарнизона ротмистру Тууру головной боли. Как прикажете обеспечивать безопасность всей этой кодлы? И как назло — сплошь строители, шоферы, механики, врачи, учителя…

Одно хорошо — среди этих шпаков оказались и женщины. Подчиненные Туура повеселели. А то ведь при всех весомых достоинствах мадам Козу нельзя рассчитывать, что оная почтенная повариха обеспечит женским вниманием целый гарнизон. Одних драк из-за нее за последнее время случилось не меньше сотни. И одна драка, увы, имела весьма печальные последствия. Капрал Панди не поделил прелести поварихи с рядовым Рудо — мутантом из-за Голубой Змеи, принятым на службу в приграничную часть. Панди отполировал мутанту мослы и выбил ему бубну, но и Рудо в долгу не остался. Прокрался ночью в казарму и воткнул в грудь спящего капрала нож-репейник. А ножи эти, дикарские, даже опытные полевые хирурги не берутся извлечь из тела пострадавшего, только патологоанатомы. Бравый капрал скончался в муках. Убийцу судили военно-полевым судом под председательством бригадира Приграничного округа господина Лару. Судебное разбирательство длилось недолго. Дело было ясным. Рядового Рудо повесили.

И теперь Тууру очень хотелось надеяться, что при таком обилии женщин до поножовщины во вверенной ему части не дойдет. Иначе ему, ротмистру, век не дождаться перевода в Столицу.

Впрочем, «женский десант» оказался не единственным сюрпризом для командира гарнизона. Следом за колонной к части подкати легкий вездеход на полугусеничном шасси. Дежуривший на КПП капрал Boxy позвонил и штаб. В голосе его звучало столь искреннее волнение, что ротмистр решил было: явилось высокое армейское начальство с внеплановой проверкой. И поспешил навстречу, едва не забыв на вешалке берет. Правда, когда стало ясно, что на вездеходе приехали все те же шпаки, Туур с трудом сдержался, чтобы не сказать капралу пару ласковых. Потом разглядел, кто именно приехал, и забыл о своем намерении.

Нетопыри носились над опушкой. Мохнатые, крупные — такие, словно их кто-то специально откармливал. Возмущенные пришествием людей на своей территории, они пищали вопросительно: мол, чего надо? Чего здесь?

Птицелов вертелся с боку на бок, но никак мог устроиться в спальнике. То камень в бок упрется, то коряга какая-нибудь. То птица возьмется ухать в ветвях прямо над головой. То Мировой Свет обретет необычную для ночной поры яркость и примется слепить глаза, проникая сквозь зажмуренные веки.

Васку исправно подбрасывал хворост в костерок. Пламя трещало, высоко взлетали невесомые оранжевые искры. По-домашнему шумел над костром закопченный чайник.

Старший агент сидел, укрывшись плащом. В одной руке — дымящаяся кружка, в другой — карабин. Когда затекали ноги, он начинал расхаживать туда и сюда. Ступал Васку с необычайной легкостью и совершенно бесшумно. Из-под натянутого по самые брови кепи поблескивали белки глаз, отражая свечение ночного неба. Бдит старший агент.

Ветер гудел над меловыми утесами. Мировой Свет мерцал, будто ночное освещение в общежитии ДСИ. Косматые тучи плыли в сторону Столицы, суля горожанам бессонную ночь в бомбоубежищах под стенания сирен радиационной тревоги.

Васку Саад, он же Диего Эспада, прохаживался по краю просторной поляны, на которую должен был приземлиться массаракш-корабль грязевиков. Господин «старший агент» садил сигарету за сигаретой, да время от времени отвечал что-то на своем языке Малве-Марте, которая, судя по интонациям, бранили его л: \ пристрастие к местному табаку. Таан-Раулинг сон лежал на земле, в одной руке он держал кусок известняка, в другой— странную лупу без стекла. Бывший штаб-врач изучал окаменелости, покусывая от усердия губы. Хотя что там

можно разглядеть, если в лупе нет линзы?.. Ко- мов сидел, прислонившись спиной к скальному останцу, — и всем казалось, будто он дремлет. Молодой стажер пристроился рядом с ним и пытался читать вслух колонку новостей из старого выпуска «Гвардейца», но ветер трепал страницы и мешал Леве сосредоточиться на пока что незнакомых канцеляризмах.

Грязевики отдыхали. Они ждали появления с небес фантастического транспорта, как ждет трамвая иной горожанин. Рабочий день закончился, премия — в одном кармане, в другом — бутылка краснухи, ай да я, в общем… только устал сильно. Где же этот трамвай? Чего так долго?..