…Всю дорогу Антон клевал носом. В тускло освещенном вагоне был он один, но стойко боролся с дремой, опасаясь пропустить свою станцию.

Было уже за полночь, и возвращался Антон в студенческое общежитие, что на Лесном проспекте, от приятеля-ленинградца, с которым вот засиделся допоздна за рюмкой чая и приятной беседой. Все как обычно, все как всегда.

И ничего особенного не должно было бы произойти с ним в этот заурядный вечер, один из многих вечеров под пасмурным небом Петербурга, разве что не пустили бы его в общежитие (маловероятно — миновали те времена) и пришлось бы ругаться с вахтером. И как скучна по сути своей была бы Вселенная, если бы с Антоном сегодня действительно ничего необыкновенного не произошло.

Но тайные силы, что управляют судьбами людей, уже обратили на Антона внимание, и в привычно-серые будни с минуты на минуту должна была ворваться… Впрочем, я немного забежал вперед.

—…Следующая станция — «Площадь Мужества».

Антон проснулся в 18.03. На лицо сквозь стекло окна падал луч света. Он сразу вспомнил где находится и подумал: «Надо будет перевести часы. По местному времени». Он сел.

Кроме тахты и книг в комнате никакой другой мебели не было. На это обстоятельство Антон обратил внимание еще ночью, но сейчас, при свете дня, запущенность Кимовой берлоги особенно бросалась в глаза. Было много пыли, беспорядочная груда книг занимала пол.

Антон подошел к окну с немытыми стеклами и никогда, по всему, не знавшему занавесок. За окном наблюдалась неширокая улочка. На уровне второго этажа дома напротив можно было прочесть надпись-вывеску: «Хлеб». В общем, не будь в зените невероятного огненного шара, не вытворяй странности горизонт, Антон засомневался бы, а не заночевал ли он у кого-нибудь из приятелей-студентов на дому и не приснился ли ему Ким со всей своей Плутонией: слишком уж знакомым показался ему пейзажик за окном. Впрочем, он не обратил внимания на одну маленькую деталь: на вывеске значилось не «Хлеб», а «Хлебъ».

Антон натянул брюки, переступая через книги, вышел из комнаты. На кухонном столе лежала записка: «Продукты — в холодильнике, посуда — в шкафчике. Приду после обеда. На улицу высовываться не рекомендую. Ким». И длинная размашистая подпись.

— Садись и слушай, — сказал Ким. — Чисти вон картошку и постарайся пока не перебивать.

Антон сел, взял в руки нож и приготовился слушать.

Ким рассказывал долго. И очень подробно. Все время, пока чистилась картошка, пока варился суп, за обедом и за кофе. Автору не хотелось бы приводить весь этот рассказ целиком, он ему кажется чересчур затянутым: много лишнего, много воды. Но основные положения Автор все-таки постарается своими словами до читателей донести.

В первую очередь Ким рассказал Антону о законах, действующих в Плутонии. Он называл их «солипсическими».

Валентин обернулся.

Ощущение постороннего присутствия немедленно исчезло. Кануло в черную болотную жижу.

Валентин рукавом отер со лба пот, отмахнулся от комарья. Нет, кто-то здесь все-таки был, прятался невдалеке, наблюдая за одиноким путником. Валентин умел доверять собственному чутью. И еще он научился с большой долей вероятности определять природу опасности — от кого она может исходить: от человека или зверя. Но сейчас почему-то не сумел уверенно сказать. Значит, другое это. Чужое?

Замельтешили, засуетились панические мыслишки.

Они сидели вдвоем на скамейке. Ким курил, стряхивая пепел в урну. Антон посматривал по сторонам, мысленно прощаясь с Городом, всем этим удивительным фантастическим, но столь чужим ему миром.

Мимо промаршировала колонна солдат в смешных и пестрых, как у паяцев, мундирах. При каждом шаге они чуть подпрыгивали. Было видно, что подобная манера марша дается им с трудом: капли пота блестели на лицах. Антон, глядя на них, едва сдержал улыбку. Ким же проводил колонну долгим задумчивым взглядом. Курс в этот день был умеренным с неким даже уклоном в либерализм. Правда, почему-то были запрещены к употреблению любые сладости, и нарушения строго карались: за сахар в чашке с чаем давали три года строгого режима, за карамельку во рту — восемь лет, за шоколад — пятнадцать, а за такое извращение как халва или шербет, могли и просто на месте пристрелить. «Опять диабетик Муравьем», — охарактеризовал ситуацию Ким. Но сейчас это мало волновало Антона: он чувствовал себя почти уже дома, а Ким, Витязи, Муравьи, Пеллюсидар оставались позади, в прошлом. Антон искоса посмотрел на Кима. Ким курил.

«Он слушает меч, — понял вдруг Антон. — Совершенно точно он слушает меч».

Антону казалось, что он стал лучше понимать Витязей после разговора с Черномором. Хорошие все-таки мужики: благородные герои, благородные цели, благородный путь. И сильные. Сильнее их никого нет. Сомневаться, что делают они правое дело и правильно его делают, не приходится, остается лишь «пожелать им удачи в бою».

«Стал бы я Муравьем, — подумал Антон мечтательно, — сразу отдал бы Витязям и власть, и полномочия. Они бы справились. Лучше всех».

Привет! Всем привет!..

Налейте мне чего-нибудь, Фил… Нет, сегодня покрепче. Спасибо…

Вот вернулся. Не сговорились мы с Колдуном… Нет, ничего не помню, потому что… Ким видел, как я заходил туда и как вышел, а вот что произошло между этими двумя событиями, не помню, хоть убейте. Так вот… Теперь понятно, почему никто про Колдуна ничего сказать не может. Он, видно, со всеми так… как со мной… Замечаю, Роб, вижу, сейчас подойду… Ну ладно. Посижу у вас часика два… Спасибо…

Здравствуйте, Игин. Что нового? Написали что-нибудь? Рассказ? Роман?.. А история новая будет?.. С удовольствием послушаю… Да, ничего у меня не получилось. И как это было не помню, вот в чем проблема. Словно ножницами кто-то от сих до сих — чик и чик… Спасибо, не нужно, я уже перегорел. Давайте выпьем по маленькой… За что? За мое возвращение. Такой черный юмор…

Ким позже подойдет. Где-то через час обещал. Дела, дела, у всех дела; один я — бездельник. Подумать только, совсем недавно полжизни отдал бы за то лишь, чтобы здесь оказаться, из рутины вырваться. А теперь вырвался и не рад… Черт его знает почему… Лучше, Влад, и не спрашивайте, хотя если хорошо подумать… Чужак я у вас и постоянно здесь ощущаю эту… чужаковатость. Ну и словечко придумал… как вам, Игин, нравится?.. А по-другому и назвать никак нельзя. Чужаковатость… Отчуждение? Нет, отчуждение — это иное. Я вот думаю, может, действительно человек должен жить только в своем мире, в своей среде обитания? Может, когда он появляется на свет, или еще в утробе, его начинают пронизывать разные токи, волны, неуловимые вибрации, сращивая с миром, где придется ему жить. А попадает он в другой мир, где частота вибраций иная, сразу начинает ощущать дискомфорт, чужаковатость. А у вас так я еще и клаустрофобию подхвачу: у вас весь мир, как в закрытом шкафу… А вы что, Влад, думаете по этому поводу? Ага, понятно… Поспорил бы, да нет настроения… Давайте еще по одной…

Конечно, фантазией можно злоупотреблять. Она может быть просто неудачной. Ее можно применить в дурных целях. Возможно, она даже способна одурманить своего собственного создателя. Однако какое из качеств человека в нашем ущербном мире лишено отрицательных сторон?

Валентину снова пришлось убегать. И он бежал так, как никогда еще не бегал, даже когда уходил по черному болоту от Водяного, даже под молниями капитана Евгения, даже под пулями многочисленных патрулей и банд. То, что преследовало его теперь, было во сто крат страшнее.

Оборотни.

На выходе из «Чумы» их ослепили яркие вспышки.

— Что это? — Ким заслонился рукой.

Ответ на его вопрос отыскался быстро. Их окружила бурно жестикулирующая, непрерывно вопящая, ощетинившаяся микрофонами толпа. Репортеры.

— Господин Витязь, — тут же на передний план вылезла вульгарно раскрашенная рыжая девица, от которой на километр несло профессионально-наглым напором, — что бы вы могли сказать по поводу перестройки абортариев Пеллюсидара с целью увеличения их пропускной способности?

Очнувшись, Антон обнаружил, что потерял очки. И не только очки. Грязный и больной, с распухшим предплечьем, чувствуя стойкую пульсирующую боль с левой стороны головы, он встал на ноги.

Начинался новый день. Вокруг было тихо, и Антон увидел, что находится на заброшенном пустыре, кое-где поросшем травой и тонкими слабыми деревцами. Ни входа в метро, ни каких-то других намеков на близость того места, где его догнал его Ким, Антон здесь не обнаружил.

Легкий ветерок принес мятый обрывок газеты. Покачнувшись, Антон подобрал обрывок и развернул.

«…как рапортуют нам из самых отдаленных провинций Пеллюсидара, даже там, в этих самых отдаленных провинциях, общий план по добру-свободе-счастью выполнен на сто двадцать семь и три десятых процента. Что говорить…»

—…Следующая станция — «Площадь Мужества».

Антон встряхнулся. Вскочил, жмурясь со сна, шагнул к выходу. Двери захлопнулись за его спиной. Поезд, набирая ход, скрылся в тоннеле. Направляясь к эскалаторам, Антон посмотрел на часы. Двенадцать двадцать пять. Поднимаясь на поверхность, он испытал очень странное ощущение, некую потребность вспомнить что-то важное — может быть, сон, который только что видел. И вот когда оказался уже на самом верху, в вестибюле, померещилось ему на мгновение, что не «Лесная» перед ним, а какая-то совсем незнакомая станция — с разбросанным везде хламом, с единственной лампочкой, свисающей на шнуре, с заколоченным досками выходом. И подобно удару, сразу и вдруг, ворвалось вспоминание. Антон вспомнил все и остановился.

Он вспомнил Пеллюсидар, Богом Забытый Город, Кима и Влада, Игина и Черномора, Алину и Роба, Антихриста и… Валентина. Колдун! Он все-таки выполнил просьбу!

Антон оглядел себя. Одежда цела, очки на положенном месте, на носу, в бумажнике денег ровно столько, сколько было, когда уходил он от захмелевшего приятеля. Ничего не болит и ухо… ухо, как ни странно, тоже на месте! Неужели это был лишь сон? И только сон?

Антон снова посмотрел на часы. А потом, спохватившись, — еще раз. И понял, и засмеялся. На часах был тот же день, и тот же час. Но об одном забыл Колдун, в одном недостарался: часы показывали другой месяц. Тогда был октябрь, а теперь получается ноябрь.