Барон фон Бракель уже несколько лет состоял на службе у императрицы Анны Иоанновны, выполняя различные дипломатические поручения. Сначала он стал канцлером в Курляндии, но положение его там было неустойчивым, и он решил сменить бурную Курляндию на спокойную службу в России, получив высокий чин действительного тайного советника. И вот он уже почти десять лет верой и правдой служит русскому престолу, больше, правда, Эрнсту Бирону, но для барона фон Бракеля это стало за последние десять лет почти что одно и то же: интересы Бирона и России в понятии старого дипломата чаще всего неразрывно соединялись. Императрица приказала ему доносить обо всем, минуя кабинет-министров. Так он и делал всегда… И в Копенгагене, сменив на посту русского резидента* Михаила Петровича Бестужева, барон фон Бракель тут же, связавшись с королевским фаворитом обер-камергером Плейсе, доносил императрице о том, что датский король охотно вступит в тесный союз с Россией, если ему будет твердо гарантировано герцогство Шлезвигское за определенное вознаграждение за это герцогу Голштинскому. Барон фон Бракель советовал воспользоваться удобным случаем для сближения с Данией… Стоят ли интересы герцога Голштинского того, чтобы из-за Шлезвига открывать военные действия против Дании? Конечно нет! Он и сейчас уверен в том, что правильно тогда посоветовал императрице Анне… Хотя как знать, ходят слухи, что она плоха, а кто будет после нее…

Барон фон Бракель бывал в Вене, Гамбурге, Киле, и вот уже несколько лет он служит русским интересам в Берлине, с конца 1734 года… Сколько возникало всяческих споров и раздоров относительно претензий Станислава Лещинского на польский престол… Все европейские державы, казалось, только и заботились о том, чтобы или предоставить ему этот престол, или воспрепятствовать ему занять его.

И снова польские дела служили яблоком раздора между европейскими державами: Россия вместе с Австрией поддержали саксонского курфюрста Августа III в борьбе за польский престол…

Сколько уж дело тянется, война с Турцией началась, русские взяли Азов, Очаков, свершилась битва при Ставучанах, избран герцогом Курляндским фаворит Анны – Бирон, а прусский король никак не мог успокоиться при разговорах о польских делах, все более и более вторгаясь в европейскую политику, резко осуждая то, что противоречило интересам Берлина. Из этого фон Бракель делал вывод, что прусский король занимается не только набором из разных стран солдат великанского роста, однажды всю ночь просидел, составляя проект решения спора между Августом и Станиславом Лещинским: оба они должны были отказаться от польского престола в пользу кого-то третьего, кого изберут сами поляки. Но Август, поддержанный русскими штыками, и не подумал отказываться от польского престола.

Нет, не удалось удрать из Берлина Петру Румянцеву… Получив строгое письмо от отца, он остался в посольстве: отец его собирался в Константинополь, мать при дворе в Петербурге, так что оставайся, сын, до отцовского возвращения из Турции. Но юный Румянцев настоял на своем.

Много хлопот стал доставлять своим родителям Петр Румянцев, непоседливый, горячий, вспыльчивый, охочий до драк и скандалов… Словно в богатырском теле буйствовали могучие силы, не знавшие выхода, вот и коробило его на всякие выходки. Только власть отца по-прежнему была для него непреклонной.

«Что делать с ним? – думал Александр Иванович. – Нет дела ему, вот и бесится. А может, барон Бракель чем-то неприятен Петруше, вот и протестует… А, ладно, пусть все остается как есть, приеду, если жив буду, авось разберемся… Вот вернется из посольства, отдам его в Шляхетный кадетский корпус, видно, судьба ему быть солдатом, раз того ему и самому хочется».

Александр Иванович в какой уж раз за свою беспокойную и долгую жизнь собирался в Константинополь полномочным министром для заключения мирного договора. Хлопоты позади, а сколько нужно было еще предвидеть и предусмотреть… Турки любят подарки, а без этого дело медленно будет продвигаться, торгу быть, это было сразу ясно Румянцеву. Да и кабинет-министры были внимательны в его поездке в Турцию. Особенно внимательным был Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, новый великий канцлер.

В хлопотах и раздумьях проходили дни в Петербурге. Поговаривали о болезни императрицы Анны Иоанновны, но потом слухи умолкали, и все шло по-прежнему. В сенате Александру Ивановичу передали портрет Анны для вручения турецкому султану. Таков был обычай. Александр Иванович узнал, что портрет был написан живописцем Иваном Линценом и заплачено ему 200 рублей, «резных дел мастер» Ульянов сделал раму, за что получил 21 рубль, а позолота рамы стоила сенату 42 рубля 40 копеек. Когда в апреле 1740 года сенат передал портрет в императорский кабинет для вручения его посольству Румянцева, то было объявлено, «что оный портрет и рамы отправлены быть имеют в Царьград с назначенным в посольство генералом и кавалером Александром Ивановичем Румянцевым». После этого Иностранная коллегия должна была выплатить сенату полную стоимость портрета, после чего сенат мог заказывать новый, «такой же портрет живописцу Вишнякову, а также раму к нему».

Новости словно обрушились на него. Не успел он приехать, как был принят самой Елизаветой… В числе самых именитых и заслуженных людей государства 30 ноября 1741 года, в день орденского праздника Андрея Первозванного, в первое торжество нового царствования, Александр Иванович Румянцев, генерал-аншеф, дипломат, сподвижник великого Петра, испытывал необыкновенные чувства. После литургии в придворной церкви сама Елизавета надела на него Андреевскую ленту. Это ли не счастье для старого дипломата… Готов был даже прослезиться, но вовремя сдержался, глядя на светящееся добром прекрасное лицо молодой императрицы.

И он с готовностью стал участвовать во всех делах государственных, особенно дипломатических.

Особый интерес возбуждали по-прежнему дела шведские. Вокруг этих дел плелись интриги как со стороны русских, так и иностранных министров. Пытались подкупить вице-канцлера Бестужева, но он, не предполагая, как будут разворачиваться события, пока воздержался от предложенной ему французским послом ежегодной пенсии в 15 000 ливров за поддержку при русском дворе французских интересов. Лесток, один из ближайших сподвижников Елизаветы во время дворцового переворота, принял эту пенсию, пообещав делать все возможное для того, чтобы интересы Франции торжествовали при русском дворе.

Шведы и французы пытались доказать, что Елизавета, будучи еще принцессой, обещала, дескать, быть на стороне шведов и французов, если она добьется отцовского престола. И война шведов против России – это война против немецкого правительства в России, война за законную наследницу Петра, война против Анны Леопольдовны, иностранной принцессы, чуждой интересам России…

Александр Иванович стремился вникнуть в действительное положение России, понять ее истинные интересы… И конечно же он прекрасно знал, что говорил французский посол Шетарди, какие мысли бродили в голове английского министра, потому что ничто не было для него тайной: столькими нитями он был связан с европейской политикой, кто расскажет анекдот с намеком, кто просто перескажет, что говорит тот или другой посол на обеде у графа Строганова, или, напротив, о чем промолчал турецкий посол… В мире недомолвок, анекдотов, прямых и точных высказываний он вращался давно и хорошо знал, что и кто стоит…

В небольшом финском городке Абове вот уже несколько недель велись переговоры о мире. Во главе дипломатической миссии России стоял испытанный в этих мирных боях Александр Иванович Румянцев.

Когда ехал сюда, он вовсе и не предполагал, что ему придется заниматься этими переговорами. Для другого дела послан был…Несколько месяцев тому назад в русском лагере, недалеко от Фридрихсгама, где расположились шведы, прошел слух, что русские офицеры немецкого происхождения ведут переговоры со шведами и таким образом чинят измену. Гвардейцы пехотных полков с криками «К ружью! Шведы! Шведы!» бросились к ставке генерал-майора Ливена, где действительно находились шведский унтер-офицер и барабанщик, прибывшие для передачи письма шведского посланника Нолькена французскому посланнику Шетарди, вытащили их и крепко побили. Солдаты набросились на ротмистра конной гвардии Респе и поручика Икскуля, вытащили их из палатки и с криками «Немцы изменяют и переписываются со шведами!» стали призывать весь лагерь принять их сторону и расправиться с немцами.

Решительные действия генерала Кейта воспрепятствовали дальнейшим беспорядкам в лагере: кирасиры и конногвардейцы были построены «в ружье», а пехотным гвардейцам крикнул, что все они будут расстреляны, если не отступят, то велит открыть по ним огонь. Это сразу сбило спесь с зачинщиков, которые тут же были арестованы… Связанные, проклинали своих сообщников, не поддержавших их:

– Вот вы теперь смотрите, как нас изменники немцы вяжут, и не вступитесь, а прежде не так было говорено.

Но это была лишь внешняя форма выражения протеста, который копился в армии, действовавшей против шведской армии в Финляндии. Ясно было, что недовольство было продиктовано прежде всего незадачливыми баталиями против шведов. И намек на положение русской армии был в рапорте генерала Кейта фельдмаршалу Ласси:

«6

июня, в Троицын день, большая часть гвардейских офицеров обедали у меня; тут гвардии майор Чернцов рапортовал мне о ропоте гренадер на то, что берется в поход только по три гранаты на человека, и я в тот же час приказал употребить крайнее старание, взять в поход все гранаты, и о том дать знать гренадерам, и тем их успокоить. Но в то самое время, как я этим распоряжался, входит прапорщик гвардии Алексеев и репартует, что в лагере начинает умножаться шум и между солдатами проносится слух, что ядра по большей части не по пушечным калибрам, в конной гвардии патроны без пуль и в лагере в ставке генерал-майора Ливена находятся шпионы. За Алексеевым является гвардии майор Солтыков и репартует, что в лагере большой беспорядок: гренадеры пришли в лагерь конной гвардии и отбили шведского унтер-офицера и барабанщика, взяли их из палатки Ливена и отвели в свой лагерь, ищут также с криком своего офицера Икскуля. Я в ту же минуту побежал сам с находившимися у меня офицерами в их лагерь. Подходя к лагерю конной гвардии, я увидел толпу гренадер, также гвардейских и армейских солдат без ружья, при одних шпагах, а при самом входе в лагерь встретил одного гренадера и троих солдат пешей гвардии, которые вели ротмистра конной гвардии Респе; я отнял у них ротмистра и тотчас велел взять их под караул; чтоб навести на своевольников побольше страху, я приказал гвардии майору сейчас велеть сыскать попа, который бы исповедовал виновных, назначенных к немедленному расстрелянию; офицерам приказал идти к своим ротам и перекликать всех солдат, записывая отсутствующих. Услыхав это, все солдаты, бывшие в лагере конной гвардии, побежали в свои роты. Сам я с генерал-майором Чернцовым отправился перекликать пешую гвардию и нашел шведского унтер-офицера и барабанщика в гренадерской палатке и при них двоих гренадер с примкнутыми штыками на часах; часовые эти поставлены были по приказу подпоручика Щербакова, чтоб охранять шведов от дальнейших оскорблений; я велел их отвести обратно в лагерь конной гвардии. После переклички я приказал всем солдатам разойтись по палаткам, что и было исполнено, причем несколько человек я велел арестовать, потому что на них было указано как на зачинщиков смуты».

Генерал-аншеф Румянцев, казалось бы, мог быть доволен своей жизнью. Елизавета Петровна за годы своего правления оказала ему много милостей. Вот и не так давно, 15 июля 1744 года, в день торжественного празднования в Москве мира со Швецией, Александр Иванович Румянцев с потомством своим был возведен в графское достоинство. В грамоте на этот титул были перечислены все его заслуги и заслуги его предков, теперь на гербе его рода красуется надпись: «Non solum arinis». Действительно, «не токмо оружием» служил он своему Отечеству. С улыбкой вспоминал старый Румянцев слова императрицы, пожелавшей, чтобы этому девизу во все времена следовали его потомки ненарушимо. И после этого милости так и сыпались на него. Пожалованы были земли в Прибалтийском крае, жена Мария Андреевна стала статс-дамой ее величества. Поговаривали даже о назначении Румянцева вице-канцлером. Особенно хлопотал об этом преданный Лесток. Конечно, у него была своя выгода: Румянцев давно держался партии, которая стояла за французские интересы при российском дворе. Стар, видно, не подошел для этой роли… Он привык больше действовать, чем интриговать… Но все эти государственные помыслы как-то меньше занимали его. Правда, он по-прежнему бывал при дворе как сенатор, принимал участие в заседаниях совета, обсуждавшего возможное участие России против Пруссии, забиравшей все большую волю в европейской политике, но государственной должности никакой не имел.

Чаще всего он думал о судьбе своего единственного сына Петра, своенравного, беспокойного гуляки. Сколько раз отец добром просил его остепениться, бросить все эти дурацкие молодечества, которые никогда к добру привести не могут.

Старый Румянцев не на шутку разволновался, вспоминая все проступки своего любимого сына. Никак он не мог забыть, что сын отказался жениться на дочери покойного Артемия Волынского. Чем плоха партия? «Сама наша всемилостивейшая государыня, милосердуя о нем, беспутном дураке, изволила побеспокоиться об этом браке, изволила сказать, что Петруше приспело время жениться, и изволила назвать невесту, жалуя таким образом не только его, но и всю нашу фамилию… Пусть она не красавица, но и не дурна, пред прочими же невестами весьма богата. Все знают, что за ней дают более двух тысяч душ, а может, и все три тысячи, двор московский, у Кузнецкого моста, такой, что в Москве другого едва ли сыскать можно. Здесь, в Набережной улице, у Крюкова канала, каменный великий дом, к тому же конский завод и всякий домовый скарб. Да и сама невеста весьма неглупа и состояния самого доброго. А уж как хлопотала об этом деле сама государыня, говорила, что Волынской добивались два старших сына фельдмаршала князя Михаила Михайловича Голицына, сыновья статс-дамы графини Чернышевой, но всем отказала государыня в надежде женить Петрушу на ней. Да и понятны ее хлопоты за него, ведь все знают, что государыня по крови близко обязана свойством. Всемилостивейшая государыня помнит, что Наталья Кирилловна Нарышкина, мать великого государя российского, родственница знаменитого боярина Матвеева, воспитывалась в его доме и своей красотой и разумом пленила сердце царя Алексея Михайловича. Из дома боярина Матвеева она ушла в кремлевские палаты и стала матерью великого преобразователя. А мать моего Петра – внучка того самого Артемона Сергеевича Матвеева. Дальнее, конечно, родство, но все ж таки… А мой остолоп не воспользовался таким расположением матушки-государыни… Может, корень-то у них один – боярин Матвеев… Может, мой Петруша – правнук его, а всемилостивейшая государыня Елизавета Петровна – его правнучка? Кто знает… В чужую спальню не заглянешь. Во всяком случае, Елизавета Петровна знает о свойстве с Матвеевыми и хочет оказать милости не только его внучке, но и его родному правнуку».

Много раз старый Румянцев возвращался в своих мыслях к загадочной истории женитьбы царя Алексея Михайловича и каждый раз терялся в догадках. И главное – почему Наталья Кирилловна Нарышкина, дочь Кирилла Полуектовича, боярина и воеводы, оказалась воспитанницей боярина Матвеева?

«Нет, теперь такой доброй девки нам не сыскать для него. – Мысли отца снова устремились в заветное русло. – Ну, может, какую и найдет из придворных, он их тоже всех знает, но придворное обхождение ему скоро наскучит. И сколько ему советовали такую невесту не пропущать. Ее богатее сыскать трудно, да и дом готов совсем. Хотя, по благодати Божией, достаток малый и имеем, да, однако ж, что более, то лучше. Но нет, не послушался нашего совета, а ведь и я, и мать, и сестра его Екатерина Александровна, и муж ее, наш зять, генерал-майор Николай Михайлович Леонтьев, да все-все, кто знал об этом, советовали ему жениться на дочери Артемия Волынского… Ах! До сих пор скорбно, что упустили такой случай. Нет, не послушал родительского совета нашего, також не соизволил и повиноваться доброму совету нашей всемилостивейшей государыни, которая прямо сказала: «Лучше сей добрый кусок хлеба вам хочу отдать, нежели другому».