С самой гиблой каторги можно бежать. Из тюремного каменного мешка можно выползти наружу — на свет Божий. Нет на Земле и в Космосе такого места, откуда бы нельзя было уйти — ни планеты такой, ни звезды нет: стремящегося на волю не удержит притяжение Голубого гиганта, и во мраке черных бездн окраинных квазипульсаров есть лазейки, и из Чужих Вселенных пролегают тропинки. Так уж устроено Мироздание, что всегда и отовсюду находится выход — и пространственный… и внепространственный.

Из-под топора, с отрубленной от тела головой, бежит в мир иной или во мрак небытия приговоренный, и его уже не казнить второй раз, он ушел от палачей своих, ему открылся выход. Да, и ему! Бежит из собственной, выстроенной самим собою тюрьмы самоубийца — и он, слабый духом, находит выход, и он отворяет калитку во мрак и пропасть. Бегут от Большого, всеуничтожающего Взрыва сверхцивилизации, бегут от вечной смерти, бегут из материи в нематерию, в ипостась, коей и названий еще не придумано. И теряют себя. И обретают себя! Ибо перевоплощение — тоже выход. Все живое и мечущееся во Вселенной жаждет исхода. И дается ему Исход!

Животное, объятое ужасом, гонимое лесным пожаром, кидается в пламя смертное. И уходит из огненного ада. Человек, отрешившийся от земного, встает в полный рост и идет грудью на пули — перед ним уже зияет провал в высшие миры.

Отчаянье! К одним ты приходишь слишком рано, к другим вовремя… но опозданий не бывает.

Нет выхода сильному духом из самого себя. Ибо только он сам для себя и тюрьма, и каторга. Открыто перед ним множество дверок и щелок, змеятся тропки, вьются лазейки. Но нет Выхода. Не всякая щель для него Выход.

До этого дня Ивану не доводилось видеть столь близко Верховного Правителя Великой России. Да и желания у него особого не было, хватало лицезрения главы советов по визорам и инфограммам. Теперь обстановка изменилась. Он рискнул. Он не мог не рискнуть. Яйцо-превращатель лежало у Ивана в нагрудном кармане-клапане повседневного и привычного комбинезона, выгоревшего еще на Гадре. Иван специально нарядился в старую, рабочую одежду — не пировать шел и не любезностями обмениваться. Он оторвал превращатель от шеи всего за несколько секунд до того, как Правитель вошел в собственный кабинет. Немногим ранее, и застал бы тот в огромном старинном кресле своего двенадцатого или пятнадцатого помощника по общим вопросам. Да, Иван пошел на хитрость, он не имел больше права обивать пороги приемных, просить о встречах и аудиенциях. Или его поймут сейчас. Или никогда.

Правитель досиживал в тихости и благости уже третий, последний срок- без малого четырнадцать лет «у руля». Бьш он еще не стар, если верить публикуемым данным — восемьдесят три, расцвет сил. Но при ближнем рассмотрении оказался он пониже, пожиже, чем виделся с экранов. Редкая полуседая шевелюра, большой мясистый нос, подернутые дымкой выцветшие глаза, выгоревшие, а может, и с рождения рыжеватые брови, толстые подрагивающие губы. Сутулый, чуть косящий, прячущий левую руку в кармане двубортного пиджака нестареющего покроя, чуть прихрамывающий и вообще, какой-то нескладный, перекошенный, нервный.

На Ивана он поглядел отсутствующим взглядом, встрепенулся с опозданием, когда проходил мимо огромного резного стола. И сразу же потянулся к хрустальной панели, окаймляющей массивную столешницу, там была сигнализация.

— Не извольте беспокоиться, — учтиво сказал Иван.

— Поломалась? — выгнув бровь, поинтересовался Правитель. Он совсем даже не был напуган.