Внутренний порок

Пинчон Томас Рагглз

18+ Текст содержит ненормативную лексику.

«Внутренний порок», написанный в 2009 году, к радости тех, кто не смог одолеть «Радугу тяготения», может показаться простым и даже кинематографичным, анонсы фильма, который снимает Пол Томас Эндерсон, подтверждают это. Однако за кажущейся простотой, как справедливо отмечает в своём предисловии переводчик романа М. Немцов, скрывается «загадочность и энциклопедичность». Чтение этого, как и любого другого романа Пинчона — труд, но труд приятный, приносящий законную радость от разгадывания зашифрованных автором кодов и то тут, то там всплывающих аллюзий.

Личность Томаса Пинчона окутана загадочностью. Его биографию всегда рассказывают «от противного»: не показывается на людях, не терпит публичности, не встречается с читателями, не дает интервью…

Даже то, что вроде бы доподлинно о Пинчоне известно, необязательно правда.

«О Пинчоне написано больше, чем написал он сам», — заметил А.М. Зверев, одним из первых открывший великого американца российскому читателю.

Но хотя о Пинчоне и писали самые уважаемые и маститые литературоведы, никто лучше его о нём самом не написал, поэтому самый верный способ разгадать «загадку Пинчона» — прочитать его книги, хотя эта задача, не скроем, не из легких.

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Под брусчаткой, пляж!» С такого лозунга контркультурной революции начинается последний (ко времени издания на русском языке вот этой книги, что вы сейчас держите в руках) роман великого американского затворника Томаса Рагглза Пинчона-младшего (р. 1937), автора восьми романов, горсти рассказов, нескольких статей и примерно такого же количества предисловий к чужим работам, включая музыкальные альбомы. Это, как легко заметить, не очень много для более чем полувековой писательской карьеры. Примерно столько же времени этот человек не появляется на публике и не даёт интервью, а некоторые утверждают, что его вообще не существует. Однако это, наверное, досужие разговоры. Под брусчаткой — пляж.

Пинчона считают одним из полудюжины поистине великих американских писателей современности, постмодернистом, «чёрным юмористом» (впрочем, это определение советской критики не прижилось), а для его романов придумывали разные ярлыки, включая «истерический реализм» и «историографическая металитература». Кроме того, его иногда называют «предтечей киберпанка» (видимо, на основании того, что в студенчестве он в соавторстве с приятелем, будущим антиглобалистом и неолуддитом Киркпатриком Сейлом, написал научно-фантастическую оперетту о мире, в котором правит «Ай-би-эм») и «сочинителем гипертекстов». Все эти ярлыки, впрочем, сами по себе не очень интересны. Интересно другое: этот человек, практически полностью устранившись от суеты светской жизни планеты, вызвал к жизни один из самых прочных, умных и разнообразных литературных культов современности.

Трудно представить себе более американского писателя. Родился он перед Второй мировой войной в самом сердце Новой Англии — на острове Лонг-Айленд, это чуть правее Нью-Йорка, если посмотреть сверху. Его предок Уильям, английский колонист, богоборец и меховщик, не только основал немаленький город в Массачусетсе, но и написал первую книгу, запрещённую в Новом Свете. Сам Пинчон учился в Корнелле — одном из главных университетов «Лиги плюща». Сначала изучал прикладную физику, потом служил на военном флоте, а затем вернулся в тот же университет, но уже на английскую филологию. Говорят, ходил на лекции к Набокову, хотя исследователи спорят об этом факте уже не один десяток лет. Никаких письменных свидетельств об этом не осталось, и знакомство двух великих писателей — такой же предмет для спекуляций, как большинство других фактов частной жизни Пинчона. Бесспорно одно: в студенческие годы (а они заняли практически все 1950-е) Пинчон действительно дружил как минимум с двумя яркими и магнетическими личностями — музыкантом Ричардом Фариньей и будущим экологом Дэйвидом Шецлином. Оба написали немного: Фаринья — роман «Если очень долго падать, можно выбраться наверх» (1966, перевод на русский язык Фаины Гуревич, Эксмо, 2003), Шецлин — «ДеФорд» (1968) и «Хеклтус 3» (1969). Они не очень легки для чтения и стали, что называется, «культовыми». Видимо, нелюбовь к упрощённым ответам на сложные вопросы (и тяга к раскрепощению пунктуации) прививалась самим учебным заведением.

Однако Пинчон пошёл дальше своих друзей. Всё остальное с ним происходило уже в 60-х, и это десятилетие оставило чёткий отпечаток на сознании писателя — даже если судить только по его книгам. Собственно, ни по чему иному судить не получится — по крайней мере до тех пор, пока не вскроют архивы, и будем надеяться, что это произойдёт ещё не скоро (посмотрите, какие пляски на могиле другого затворника, Дж. Д. Сэлинджера, устроили нежно любящие его трупоеды). Вся биография Пинчона — в его книгах, где важно всё, вплоть до мелочей, поэтому интересующихся мы, пожалуй, отошлём к ним. А те, кто робеет перед большим количеством букв (а также перед раскрепощённой пунктуацией и богатой авторской лексикой), могут прочесть конспект в любой энциклопедии. Эту книгу они вряд ли возьмут в руки. То ли дело мы с вами — но нам же и объяснять ничего не нужно, правда?

В отличие от прежних текстов Пинчона, «Внутренний порок», который сейчас переводит на язык кино другой «культовый» мастер, Пол Томас Эндерсон, — роман очень простой, что не отменяет его загадочности и энциклопедичности. Любители выстраивать книги в тематические серии считают, что он продолжает (или завершает) «калифорнийский цикл» романов Пинчона. Действительно, в нём есть нечто общее с паранойяльной атмосферой «Выкрикивается лот 49», а из «Вайнленда» в эту книгу переселились даже некоторые персонажи. Однако гораздо важнее здесь другая — скрытая — параллель. Поистине вселенские романы американца Томаса Пинчона написаны всё же об Америке, конкретнее — о том периоде её истории в XX веке, когда мечта об идеальной жизни (некоторые ещё называют её «американской мечтой») казалась как никогда осуществима. Это даже не очень про «секс, наркотики и рок-н-ролл», которые, несомненно, в 1960-х помогали такую мечту приблизить. Это про стремление к трансцендентности, к некой высшей благодати, что свойственно человеку — как биологическому виду — вообще.