"Красная Смерть" давно уже опустошала страну. Никакая чума никогда не была такой роковой и чудовищной. Ея воплощеніемъ и печатью была кровь — красный цвѣтъ и ужасъ крови. Болѣзнь начиналась острыми болями и внезапнымъ головокруженіемъ; затѣмъ черезъ поры просачивалась торопливыми каплями кровь, и наступала смерть. Ярко-красныя пятна, распространявшіяся по тѣлу, и въ особенности по лицу жертвы, были проклятіемъ, которымъ эта моровая язва мгновенно лишала больного помощи и состраданія его ближнихъ; весь ходъ болѣзни, съ ея развитіемъ, возростаніемъ, и концомъ, былъ дѣломъ получаса.

Но Прннцъ Просперо былъ веселъ и безтрепетенъ и мудръ. Послѣ того какъ его владѣнія были наполовину опустошены, онъ созвалъ тысячу веселыхъ и здоровыхъ друзей изъ числа придворныхъ рыцарей и дамъ, и удалился съ ними въ строгое уединеніе, въ одно изъ своихъ укрѣпленныхъ аббатствъ. Обширнон и пышное зданіе было дѣтищемъ собственной фантазіи принца, эксцентричной, но величественной. Вкругъ аббатства шла высокая плотная стѣна. Въ стѣнѣ были желѣзныя двери. Придворные, войдя сюда, принесли горнъ и тяжелые молоты, и спаяли засовы. Они рѣшились устранить всякую возможность вторженія внезапныхъ порывовъ отчаянія извнѣ и лишить безуміе возможности вырваться изнутри. Аббатство было съ избыткомъ снабжено необходимыми жизненными припасами. При такихъ предосторожностяхъ придворные могли смѣяться надъ заразой. Внѣшній міръ долженъ былъ заботиться о себѣ самъ. A пока — скорбѣть или размышлять — было безуміемъ. Принцъ не забылъ ни объ одномъ изъ источниковъ наслажденія. Тамъ были шуты, импровизаторы, музыканты, танцовщики и танцовщицы, тамъ были красавицы, было вино. Всѣ эти услады и безопасность были внутри. Внѣ была "Красная Смерть".

Это было къ концу пятаго или шестого мѣсяца затворнической жизни, и въ то время какъ чума свирѣпствовала за стѣнами самымъ неукротимымъ образомъ — Принцъ Просперо пригласилъ свою тысячу на маскированный балъ, отличавшійся самымъ необыкновеннымъ великолѣпіемъ.

Что за пышно-чувственную картину представлялъ изъ себя этотъ маскарадъ! Но я хочу прежде сказать о комнатахъ, гдѣ происходило празднество. Ихъ было семь — царственная анфилада. Во многихъ дворцахъ, однако, такія анфилады образуютъ длинную и прямую перспективу, причемъ створчатыя двери съ той и съ другой стороны плотно прилегаютъ къ стѣнамъ, и такимъ образомъ взглядъ безпрепятственно можетъ прослѣдить всю перспективу отъ начала до конца. Здѣсь же было нѣчто совершенно иное, какъ и слѣдовало ожидать отъ герцога, при его любви ко всему причудливому. Покои были расположены неправильно, такимъ образомъ, что взгляду открывалась сразу только одна комната. Черезъ каждые двадцать — тридцать ярдовъ слѣдовалъ рѣзкій поворотъ, и при каждомъ поворотѣ новый эффектъ. Направо и налѣво, въ срединѣ каждой стѣны, высилось узкое Готическое окно, выходившее въ закрытый коридоръ, который тянулся, слѣдуя всѣмъ изгибамъ анфилады. Въ этихъ окнахъ были цвѣтныя стекла, причемъ окраска ихъ мѣнялась въ соотвѣтствіи съ господствующимъ цвѣтомъ той комнаты, въ которую открывалось окно. Такъ, напримѣръ, крайняя комната съ восточной стороны была обита голубымъ, и окна въ ней были ярко-голубыя. Во второй комнатѣ и обивка и украшенія были пурпурнаго цвѣта, и стѣны здѣсь были пурпурными. Третья вся была зеленой, зелеными были и окна. Четвертая была украшена и освѣщена оранжевымъ цвѣтомъ, пятая — бѣлымъ, шестая — фіолетовымъ. Седьмой залъ былъ весь задрапированъ чернымъ бархатомъ, который покрывалъ и потолокъ и стѣны, ниспадая тяжелыми складками на коверъ такого же цвѣта. Но только въ этой комнатѣ, въ единственной, окраска оконъ не совпадала съ окраской обстановки. Стекла здѣсь были ярко-краснаго цвѣта — цвѣта алой крови. Нужно сказать, что ни въ одномъ изъ семи чертоговъ не было ни лампъ, ни канделябровъ среди многочисленныхъ золотыхъ украшеній, расположенныхъ тамъ и сямъ, или висѣвшихъ со сводовъ. Во всей анфиладѣ комнатъ не было никакого источника свѣта, ни лампы, ни свѣчи; но въ коридорахъ, примыкавшихъ къ покоямъ, противъ каждаго окна стоялъ тяжелый треножникъ съ жаровней, онъ устремлялъ свои лучи сквозь цвѣтныя стекла, и ярко освѣщалъ внутренность этихъ чертоговъ. Такимъ путемъ создавалось цѣлое множество пестрыхъ фантастическихъ видѣній. Но въ черной комнатѣ, находившейся на западѣ, эффектъ огнистаго сіянія, струившагося черезъ кровавыя стекла на темныя завѣсы, былъ чудовищенъ до крайности, и придавалъ такое странное выраженіе лицамъ тѣхъ, кто входилъ сюда, что немногіе изъ общества осмѣливались вступать въ ея предѣлы.

Именно въ этомъ покоѣ стояли противъ западной стѣны гигантскіе часы изъ эбеноваго дерева. Ихъ маятникъ покачивался изъ стороны въ сторону съ глухимъ, тяжелымъ, монотоннымъ звукомъ; и когда минутная стрѣлка пробѣгала крутъ циферблата, и приходило мгновеніе, возвѣщающее какой-нибудь часъ, часы испускали изъ своихъ бронзовыхъ легкихъ звонъ, отчетливый, и громкій, и протяжный, и необыкновенно музыкальный, звонъ такой особенный и выразительный, что, по истеченіи каждаго часа, музыканты оркестра должны были на мгновенье прекращать свою музыку, чтобы слушать этотъ звонъ; и фигуры, кружившіяся въ вальсѣ, замедляли свои движенія, и въ весельи всего этого шумнаго общества-настунало быстрое смятеніе, и, покуда часы, звеня, говорили, было видно, что самые безумные блѣднѣли, что самые престарѣлые и степенные проводили по лбу руками, какъ бы смущенные мечтой или размышленіемъ; но когда отзвуки совершенно замирали, легкій смѣхъ мгновенно овладѣвалъ собраніемъ; музыканты глядѣли другъ на друга и улыбались, какъ бы извиняясь за свою нервность и свое неразуміе, и тихимъ шопотолъ клялись другъ другу, что, когда опять раздастся бой часовъ, онъ въ нихъ не вызоветъ подобныхъ ощущеній, и потомъ, по истеченіи шестидесяти минутъ (которыя обнимаютъ три тысячи шестьсотъ секундъ убѣгающаго времени), снова раздавался бой часовъ, и снова наступало то же смятеніе и трспетъ и размышленія, какъ прежде.