Нисколько неудивительно для меня, что необыкновенное дело мистера Вальдемара возбудило такое множество противоречивых толков. Следовало бы скорее удивляться, если бы такое происшествие прошло незамеченным. Но, благодаря желанию всех лиц, прикосновенных к делу, не разглашать ничего (по крайней мере, до времени или до новых испытаний в том же направлении), в публике стали распространяться самые преувеличенные рассказы, и создалась, наконец, целая легенда, вызвавшая, понятным образом, в свою очередь, среди некоторых лиц, уже полное недоверие к действительно непреложному факту.

В виду этого, я считаю своею обязанностью восстановить с точностью все подробности этого дела, – поскольку я был замешан в него. Я должен сказать, прежде всего, что месмеризм привлекал мое внимание уже целых три года и что, под конец, меня стал крайне поражать один весьма существенный пробел в производимых магнетизерами опытах, а именно, полное отсутствие случаев замагнетизирования людей in articulo mortis. Между тем, следовало удостовериться, во-первых, сохранял ли еще человек, в таком положении, способность к воспринятию магнетического влияния; во-вторых, если эта способность не исчезала, то усиливало ли ее или уменьшало данное положение; в третьих, насколько могли задерживаться при этом разрушительные последствия смерти. Были и другие побочные вопросы, но сказанные три возбуждали особенно мое любопытство, – и преимущественно последний, вследствие его громадного значения в практическом применении.

Я стал придумывать, на ком мог бы я произвести желаемый опыт и решил, что лучше всего может послужить мне мой приятель, м-р Эрнст Вальдемар, известный издатель «Вibliоthеса Forensica» и переводчик (под псевдонимом Исахара Маркса) «Валленштейна» и «Гаргантуи». Он жил, преимущественно, в Гарлеме (штат Нью-Йорк) и отличался чрезвычайною худобою всего тела, – ноги у него были как спички, – и еще крайним контрастом между его совершенно белыми бакенбардами и до того черными волосами, что все принимали их за парик. Человек он был весьма нервный и потому казался особенно пригодным для месмерических опытов. Я усыплял его, действительно, весьма скоро, однако, никак не мог достигнуть, при этом, тех результатов, на которые можно было рассчитывать ввиду его организма. Мне не удавалось вполне порабощать его волю и тоже доводить его до ясновидения. Приписывал я такой неуспех, главным образом, расстроенному здоровью субъекта. Доктора решили уже давно, что он в сильной чахотке. Он знал это и рассуждал совершенно спокойно о своей близкой смерти.

Было весьма естественно, что я, размышляя о желаемых опытах, подумал о м-ре Вальдемаре… Я слишком хорошо знал его твердость, для того чтобы усомниться в его готовности послужить на пользу науки, а родственников, которые могли бы не пожелать допустить опыта, у него вовсе не было здесь, в Америке. Поэтому, я поговорил с ним вполне откровенно и, к моему изумлению, он даже чрезвычайно заинтересовался предложенным опытом. Я говорю: «к моему изумлению», потому что, до этого времени, он относился без всякого сочувствия к моим экспериментам над ним, хотя подвергался им беспрекословно. Болезнь его была такого рода, что предсказать момент кончины было нетрудно, и он обещал мне предупредить меня за сутки до нее, по получении необходимого на то уведомления от врачей.

Теперь прошло уже слишком семь месяцев с того дня, в который я получил от м-ра Вальдемара записку такого содержания: