В эпоху ужасного владычества холеры в Нью-Йорке я получил приглашение от одного из моих родственников провести две недели в его уединенном коттэдже, на берегу Гудзона. Мы пользовались всеми обычными летними развлечениями: гуляли, рисовали, катались в лодке, удили рыбу, занимались музыкой, чтением, и провели бы время очень недурно, если бы не ужасные вести из города, получавшиеся ежедневно. Не было дня, который не принес бы нам известия о смерти кого-либо из знакомых. По мере того, как зараза усиливалась, мы привыкли ежедневно ожидать потери какого-нибудь друга. Под конец мы со страхом ожидали газету. Самый ветер с юга, казалось нам, был насыщен смертью. Эта леденящая мысль всецело овладела моей душой. Я не мог ни думать, ни говорить, ни грезить о чем-либо другом. Мой хозяин был человек более спокойного темперамента и, хотя сильно упал духом, но все-таки старался ободрить меня. Его богатый философский ум не поддавался влиянию вещей воображаемых; он был достаточно восприимчив в отношении реальных ужасов, но не боялся порождаемых ими призраков.

Его попытки рассеять неестественное уныние, овладевшее мною, в значительной степени ослаблялись по милости нескольких книг, найденных мною в его библиотеке. Содержание их было именно такого рода, что могло вызвать к жизни семена наследственного суеверия, таившиеся в моей душе. Я читал эти книги без ведома моего друга, и таким образом, он часто не умел объяснить себе моего мрачного настроения.

Любимой темой моих тогдашних разговоров была вера в приметы, — вера, которую в то время я мог защищать почти серьезно. На эту тему у нас происходили долгие оживленные споры. Он доказывал, что вера в подобные вещи лишена всякого основания; я же утверждал, что такое общее чувство, возникшее самопроизвольно, то есть, по-видимому, без всякого внушения, заключает в себе несомненные элементы истины и заслуживает внимания во многих отношениях.

Дело в том, что вскоре после моего приезда на дачу, со мной самим случилось происшествие до того необъяснимое и такого зловещего характера, что мне извинительно было принять его за предзнаменование. Оно так поразило, и вместе с тем так смутило и напугало меня, что прошло много дней, прежде чем я собрался с духом настолько, чтобы сообщить о нем моему другу.

На закате необычайно жаркого дня я сидел с книгой в руках у раскрытого окна, из которого открывался вид на отдаленный холм за рекой. Ближайшая ко мне сторона холма была обнажена от деревьев вследствие так называемого оползня. Мысли мои давно уже отвлеклись от книги к унынию и отчаянию, царившим в соседнем городе. Подняв глаза, я случайно взглянул на обнаженный склон холма и увидел нечто странное: какое-то отвратительное чудовище, которое быстро спускалось с вершины холма и исчезло в лесу у его подножия. В первую минуту, увидев чудовище, я усомнился здравом состоянии моего рассудка или, по крайней мере, глаз, и только спустя несколько минут убедился, что я не сумасшедший и не брежу. Но если я опишу это чудовище (которое я видел совершенно ясно и за которым наблюдал спокойно все время, пока оно спускалось с холма), мои читатели, пожалуй, не так легко поверят этому.