Солнечные блики играют на гранях клинков. Отражаются от мягко шевелящейся водяной стены. Переливаются в зеленоватой водной толще. Чертов дизайнер обещал, что вода будет создавать ощущение умиротворения. А коллекция уникальных дуэльных клинков – будить возвышенные чувства и успокаивать нервы. Ни черта она не создает, эта вода, кроме зябкой ломоты в костях. А взгляд на груду блестящих железок пробуждает болезненное воспоминание о том, какую огромную кучу кровных он за них отвалил, поддавшись на уговоры. Да еще и наличными. Жак Кролл, глава попечительского совета неправительственного благотворительного фонда «Справедливость», в очередной раз окидывает огромный кабинет рассеянным взглядом. «Черт меня дернул на эти расходы», думает он, и с досадой признается себе, что прежний рабочий кабинет – плотно зашторенная комната с обитыми шелком стенами над залом ресторанчика «Свеча и Крест» – был во сто крат уютнее. И тут же черт предстает перед ним в своем неприглядном обличье. Морда его подозрительно похожа на самодовольную физиономию Серджо Миловича. Злейшего конкурента, занимающегося координированием деятельности профсоюзов сталелитейных предприятий. В пику новому особняку которого штаб-квартира «Справедливости» и была перенесена в верхний этаж городского делового центра. Впрочем, справедливости ради заметим, что господин Милович имеет к профсоюзам такое же отношение, как и господин Кролл – к благотворительности.

Пленка силового поля едва заметно переливается, открывая шикарный вид на раскинувшийся внизу город. Жак Кролл, квадратного вида мужчина средних лет в безупречном костюме, пребывает в плохом расположении духа. Сербы совсем обнаглели. Прежнее соглашение о разделе территорий, достигнутое его отцом, больше не действует. Оптовые поставщики Миловича плюют на все договоренности. Заваливают уличных дилеров качественной синтетикой по демпинговым ценам. Отличная натуральная дурь больше не пользуется спросом. Чертовы нарки голосуют карманом за прогресс. Предпочитая количество качеству. Ипподромы и игорные заведения, «подотчетные» Кроллу, постепенно пустеют. Реки поступлений от букмекеров превращаются в ручейки. Нахрапистые конкуренты развернули такую массированную рекламную кампанию своему новому детищу – боям без правил на старых самолетах, что места на авиашоу богатенькие придурки с других планет заказывают за полгода. «Куда катится мир», с тоской думает Жак.

А тут еще эти странные звонки. Ниоткуда, как божится Марк, глава службы охраны. Так теперь по-модному зовется командир бригады бойцов, отвечающих за безопасность Кролла. Первый звонок раздался три дня назад.

– Слушаю, – так ответил Жак на короткую трель коммуникатора. С некоторым удивлением. Было чему удивиться. Звонивший не включил изображение. Это раз. Абонент оказался неопознанным. Что очень странно – аппарат запрограммирован пропускать только идентифицированных абонентов. Это два. Номер самого Кролла был закрыт от публичного доступа и более того – позвонить на него можно было только с определенных каналов, число которых было строго ограничено. Это три. Тем не менее, аппарат пропустил этот вызов.

– Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки. Попытки настаивать на выполнении ваших прежних приказов относительно вышеназванных персон будут пресекаться, – произнес неизвестный голос. Впрочем, довольно странно произнес. Не прерываясь для вдоха. Абсолютно без выражения.

Привет. Я – Юджин Уэллс. Помните меня? Я тот самый пилот. Капитан в отставке. Почему в отставке? Ну, как же, я ведь рассказывал. Меня выставили с Флота по состоянию здоровья. Так это в моих бумагах называется. Приставили приходящего врача и пару уборщиц. До той поры, пока мой биочип в загривке не рассосется. На самом деле, после того случая, ну, когда я с небес в море сковырнулся, я просто с катушек слетел. Так все вокруг говорили. Да и неудивительно это после пары недель болтания на плотике. Б-р-р-р! До сих пор помню горький вкус океанской воды. И летучих рыб. Я их ловил растянутой рубахой и ел сырыми. Такие дурищи: прыг – и мчатся, куда глаза глядят. А тут я ее – хлоп! И уже жую. А вкус у этих созданий такой, будто холодную резину в рот сунул. А дальше все как в тумане. Как сказано в заключении – дегидратация организма и, как следствие, повреждение мозговой ткани и нарушение высшей нервной деятельности. Слишком долго я болтался в море и пил забортную воду. Честно говоря, если бы не счастливый случай, я бы вам и этого не рассказал. Я теперь не помню даже того, как в детстве в школу ходил. И того, что со мной пару минут назад происходило – тоже не помню. Забываю напрочь. Котелок мой – как дырявое решето стал. Сколько ни лей в него – все обратно на землю вытекает. Но когда Триста двадцатый влез в меня без спроса – все пошло на лад. Пожалуй, он – единственное существо, которое мне как брат. Моя половинка. Пусть он всего лишь программная оболочка боевого робота – ни о ком, кроме него, я так тепло не думаю.

Я стою во весь рост в кабине оператора оружия старенькой спарки «Москито». Физиономия моя почернела от въевшейся сажи. Черная бородища промокла от земного ливня и спуталась. Грязный летный скафандр весь покрыт заплатами. Ботинки заляпаны грязью. Настоящее чудище из каменного века. Таким я вернулся с веселой прогулки на древнюю Землю. Рядом извлекают из пилотской кабины моего спасителя – Милана. Я не обращаю на него внимания. Как и на людей внизу, что уставились на меня, побросав дела. Я спускаюсь на палубу, поддерживаемый Ченгом, своим техником. Он говорит что-то ободряющее. А я киваю в ответ. Но глаза мои обращены только туда, вперед. На нее. Кроме нее, я никого сейчас не вижу. Кажется, она тоже.

– Ты меня напугал, Юджин! – говорит она, и мы крепко обнимаемся. Стоим на виду у всех посреди огромного ангара. Сажа с моего скафандра пачкает щеку Мишель. Она опускает голову, чтобы я не видел, как она плачет. Она считает себя очень сильной. И никому на свете не позволит сомневаться в этом. Никто не в силах заставить ее лить слезы. Баронессу Радецки фон Роденштайн. Тем более, такой недоумок, как я. Поэтому она прижимается ко мне все крепче, и слезинки скатываются по резине моего скафандра, оставляя на нем мокрые дорожки. Мишель никак не хочет поднять голову. Не желает, чтобы я увидел ее такой. Плачущей. Только я все равно заставляю ее сделать это. Легонько приподнимаю голову за подбородок. Тогда Мишель упрямо закрывает глаза. Она очень смешная, с пятном сажи на щеке, с мокрыми ресницами и хлюпающим носом. Зачем-то вырядилась в синий технический комбинезон. Такой чистенький на фоне неряшливых палубников.

– Что мне сделается, – бормочу невпопад. И еще добавляю какую-то глупость про то, что все будет хорошо. Хотя как тут будет хорошо, когда в моей голове все в узел заплелось. От того, что я рад видеть Мишель. И от того, что понять не могу, как она тут очутилась. В дикой дали. В дыре под названием Солнечная система. На базе «Будущее Земли». Это ведь только в сказках дураки влюбляются в принцесс, а те отвечают им взаимностью. Не настолько я глуп, чтобы в эти бредни верить. Одно дело – ее письма. И то, какой я ее помнил. Как мы играли в пару на дурацком корабле любви. И совсем другое – когда вот так, на самом деле. Раз – и она уже тут. Во плоти. А я не знаю, что и сказать. Точно, дурак и есть.

– Черт возьми, Юджин, – говорит она, отворачиваясь и растирая сажу пополам со слезами. – Не смотри на меня. Дай в себя прийти.