В последнее время я всё чаще ловлю себя на желании быть русским. Видимо, это возрастное, почему-то свою племенную принадлежность мы острее чувствуем на закате жизни. Но возможно и другое объяснение: этнос — живой организм, у него тоже есть возрастные фазы, недуги, приливы сил и приступы бледной немочи, есть некие защитные механизмы.

Человек связан со своим народом не только через язык, обряды, обычаи, «вмещающий ландшафт», историю, культуру… Мне кажется, есть ещё и тайные, не изученные пока биоэнергетические узы, соединяющие нас. Иной специалист назовёт это примордиальной чепухой. Вольно ж ему: генетику тоже считали одно время «продажной девкой империализма», а теперь можно сдать защёчный соскоб на ДНК-анализ и выяснить пути-перепутья своего рода начиная чуть ли не с ледникового периода.

Впрочем, поэты всегда чувствовали эту связь. Помните, у Андрея Вознесенского:

Как и большинство шестидесятников, автор «Треугольной груши» был озабочен тем, чтобы его личной, частной боли сочувствовал весь народ, большая страна. Но достаточно поставить знак препинания в другом месте («Мне больно — когда тебе больно, Россия») — и речь уже о том, что «капиллярный сосудик» тоже чувствует недуг всего организма. Возможно, моё обострённое желание быть русским отражает «нестроение во всём народном теле», как говаривали в XIX веке.

Итак, читатель, продолжим наши рассуждения о том, почему в России неловко быть русским. Тут нам не обойтись без экскурсов в историю — сначала в послереволюционную, а потом доберёмся и до царских времён. После Октября победители взяли в межнациональной политике курс на «коренизацию». Напомню, суть её заключалась в том, чтобы каждый из больших и малых этносов бывшей империи обрёл все признаки развитого народа. Задача, что и говорить, достойная! У царей внятной программы развития империи как полиэтнического государства не было, на первом месте стояли конфессиональные различия, православная церковь имела приоритет не только перед иноверцами, но и перед староверами, а их, если взять все согласия, насчитывалось, по новым исследованиям, до четверти всего титульного населения. К дому Романовых и «никонианам» эти русские люди относились, мягко говоря, сложно. Это к вопросу о социальной базе революции. А то у нас всё: евреи да евреи. Отношения имперского центра с национальными областями определялись в основном исторической традицией. Было Великое княжество Финляндское, были протектораты, вроде Бухарского эмирата, были Тифлисская и Эриванская губернии, но большинство небольших и малых народов расточились по российским уездам, не уступавшим размерами иному европейскому государству.

Победившие большевики сначала подошли к делу системно. Бесписьменные племена получили алфавиты, срочно обучались коренные кадры управления, культуры, науки, образования. Крупные и средние по численности народы (большинство впервые) обрели свою государственность — союзную или автономную. Возникли границы, хоть и административные, но учитывающие компактное расселение этносов, правда, не всех. Кстати, сразу появилась ревность: почему одним даровано «самоопределение вплоть до отделения», а другим — нет? Сначала даже на уровне деревень и аулов старались соблюдать принципы национального самоопределения, но начались конфликты на околицах. Народы получали новые имена, восходящие к их самоназваниям, более соответствующие традициям. Обидно же слыть самоедом лишь потому, что тебя так назвал острый на словцо русский землепроходец, шедший «встречь солнцу». Теперь мало кто помнит, что до революции казахов называли киргизами, азербайджанцев — татарами, а марийцев — черемисами.

А вот для самого многочисленного этноса империи, народа-богоносца, наступило тяжёлое время: кому коренизация, а кому искоренение, если брать такие крайности, как расказачивание. Для почина упразднили привычное при царе-батюшке имя — «великороссы»: видно, напоминало оно былую великодержавность. Великороссов, ставших русскими (малороссов и белорусов спешно вычленили в отдельные этносы) объявили сатрапами царизма, социальной базой для реставрации, черносотенной массой и привилегированными надзирателями в разрушенной «тюрьме народов». Бухарин в 1923 году на ХII съезде партии говорил, что русский народ «должен купить себе доверие прежде угнетённых наций». Как? «Побыть в более низком положении по сравнению с другими нациями». В местах не столь отдалённых это называется «опустить». О каких прежних привилегиях велась речь, трудно понять, ведь налоговая, воинская и прочие повинности лежали прежде всего на русских, точнее, на православных. Скажу больше, податей «угнетаемые» инородцы платили почти вдвое меньше, чем «привилегированные тюремщики». А когда дехкан попытались послать на германскую войну, началось мощное Среднеазиатское восстание 1916 года.

Но такова была изначальная теоретическая установка, Ленин ещё в знаменитой статье «О национальной гордости великороссов» писал в 1914 году: «Экономическое процветание и развитие Великороссии требует освобождения страны от насилия великороссов над другими народами». Впрочем, вождь видел в русских и много положительных черт: «Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами». Надо заметить, что еврейских погромов на землях Великороссии не было, но у политической публицистики свои законы.

Конспектируя эту статью в школе и плохо зная родную историю, я всерьёз воспринимал пафос Ленина и даже чувствовал вину перед некоторыми своими одноклассниками, хотя мы, советские школьники, почти не придавали значения графе «национальность» в школьном журнале. А поди ж ты… Видимо, вот на таких совестливых невежд и была рассчитана статья. Кстати, в такой же стилистике и с теми же передёргиваниями писалась много позже перестроечная публицистика, только вместо «шайки Романовых», попов и капиталистов в инвективах фигурировали Политбюро, партноменклатура, коммунисты, чью безбожную власть тупо поддерживал «народ-рогоносец». Не верите? Возьмите тогдашние номера «Огонька», авторы которого тоже учились в советской школе и тоже конспектировали Ленина. Впрочем, имелись и отличия: любимое клеймо начала ХХ века «черносотенцы» заменили на другое — «патриоты», контрреволюционеров стали звать «красно-коричневыми».