— Здравствуйте, товарищи, здравствуйте! Загорели летом, подросли? Э-э, да у вас и новенькие есть! Это кто в гимназической тужурке? Новоселов? Садитесь, Новоселов. На первой парте Горинова Клава? Нашей поварихи дочь? А рядом с ней Зорин Сергей? Такой маленький, худенький!..

— Клавдия Ивановна, Зорин во вторую группу экзамен сдал!

— Через группу перепрыгнул!

— Конфетами симпатию угощал!

Ребята загоготали, как гуси. Курносое лицо девочки, что сидела рядом, вспыхнуло множеством веснушек. Она закрыла его руками. Руки тоже были в веснушках, словно всю ее кто-то забрызгал краской.

После уроков к Сереже подошла председатель учкома Мотя Некрасова, плотная, как дубовая кубышечка, девушка с круглым лицом и, улыбаясь, проговорила:

— Будешь убирать физический кабинет. Пыль с приборов сотрешь, пол вымоешь вместе с Валей Гулем. Да побыстрее, там ячейка будет заседать.

Сережа с Валькой, наскоро пообедав, отыскали в общежитии под лестницей тряпки получше, а ведро побольше и побежали за водой под гору.

Кто знает, почему бывший монастырь назвали городком, но это было и не село и не деревня. По отлогому склону в тени сосен и елочек поднималось десятка два добротных домов, над ними высилась часовня с покосившимся крестом. С трех сторон надвинулся лес, укрыв от людских глаз «святое место», и только с четвертой, где протекала речка, был у него выход в мир, виднелись соломенные крыши соседней деревни.

Многое в городке еще напоминало монастырь, но вместе со старым на каждом шагу появлялось новое. На каменных воротах алело кумачовое полотно с большими белыми буквами: «Трудовая школа второй ступени имени Третьего Коммунистического Интернационала». Чья-то горячая рука перечеркнула мелом скорбный лик святителя и размашисто вывела: «К чертям богов и монахов!»

Над резным карнизом вьется алый флаг на ветру, словно птица машет крыльями. Вон у птицы голова, вон хвост, который то вытягивается, то снова пропадает. Сейчас птица поднимется и улетит на поля, запорошенные первым пушистым снегом. Нет, не улетает, все машет крыльями, и к ней со всех сторон деревни идут мужики, бабы, старики, ребята. На школьном крыльце стоят пастух Емелька в дырявом зипуне, кузнец Петряй, черный как цыган, и приезжий солдат с винтовкой, а рядом с ними Сережин отец. Сняв шляпу и распахнув пальто (ему, наверно, не холодно), он громко читает какую-то бумагу. Вместе с клубами пара с губ слетают круглые, как шар, слова и долго стоят в застывшем воздухе. Толпа жадно слушает, а люди подходят еще и еще.

— Декрет о земле!

— Слышь ты!

— Ленин!..

Это как же Сережа попал в Бугры? Значит, он снова маленький? Конечно, маленький, Абанер — это просто сон. Вон в стороне, у ворот чернобородый лавочник Захар Минаевич с хромым мельником глядят на Сережу.

Задремавший под утро лес был тих и спокоен. Сумерки редели, впереди горела, переливаясь, золотисто-розовая заря. За логом виднелся косогор, черный с одного бока. Лесной пожар летом прошел здесь полосой. К пожарищу и шла веселая ватага.

— Стоп, хлопцы! — закричал Чуплай. — Будем начинать. Зеленый лес не трогать, только сушняк, слышите!

Он осмотрел со всех сторон старую пихту с обгорелой вершиной, отставил костыли, скинул шинель, приловчился поудобнее и сильными, ловкими взмахами стал подрубать дерево. Тотчас застучал другой топор справа, ему ответил еще один — слева, где-то рядом завизжала пила, и скоро весь лес наполнился бойким перестукиванием, певучими — вж-вж-ж! — веселым покрикиванием и смехом.

— Чего мы выбираем? — упрекнула Сережу с Валькой Клава. — Все ребята работают, а мы по лесу ходим.

Но Валька опять полез в чащу через обгорелые кусты и наконец выбрался на поляну.

Сутулый человек в халате, шлепая галошами, обутыми без ботинок, сошел с веранды в садик и остановился в изумлении. Еще вчера здесь ярко цвели георгины, пьяно пахли молочные табачки. В одну ночь клумба почернела. Спаленные ледяным дыханием цветы превратились в жалкие головешки. Белесый иней упал на траву, кусты акации и сирени.

Над лесом поднималось солнце. Робкие лучи дотянулись в сад. Напрасно!.. Теперь не вернуть цветы к жизни.

Человеку стало безмерно жаль георгин. Он сел на скамейку и задумался.

…Аркаша любил сидеть у матери на коленях, обхватив ее шею руками, а еще больше любил слушать, когда она играет на рояле. Пальцы матери мелькали по белым и черным клавишам, от их прикосновения рождались нежные звуки. Мальчик нередко засыпал в кресле, убаюканный ими.

Овдовев, генерал Лойко поручил воспитание сыновей свояченице. У сухонькой, близорукой тети Тины было доброе сердце. Она укладывала детей спать, читала им сказки, водила гулять по бульварам и с утра до вечера семенила по дому мелкими быстрыми шажками. А когда мальчики подросли, стала готовить их в гимназию, сперва старшего Глебушку, — потом — Аркашу.

Буря повалила в лесу вековой дуб, что стоял на крутом склоне оврага. Придавив молодой кустарник, грохнулся замертво великан. Сломанная вершина уперлась в дно оврага, а корни вместе с вывороченной землей торчали наверху.

Долго бездыханное тело дуба мешало расти всему живому, гнило и не могло сгнить. Но поросль молодых березок и кленов пробилась из-под ствола. Шло время, зеленые сени сомкнулись над дубом, скрыли развалину от голубого неба, птичьих и звериных глаз.

А в том месте, где торчали уродливые корни, нежный росток черемухи поднялся навстречу солнцу. На плодородной земле да на просторе, вспенный соками родной земли, куст разросся во все стороны и повис над оврагом, как зеленый шар.

И пришел день, когда весна увенчала его белыми пахучими цветами, будто засыпала снегом от земли до вершины.

Прошел год, за ним минул второй. В Абанере не замечали, как идет время. Слишком много было у ребят дел, которые занимали умы и руки. Второступенцы изучали тригонометрию и сами обучали неграмотных, корчевали в лесу пни, сажали картошку, выступали в деревнях с докладами, а на заседании ячейки иной раз обсуждали поступки того, кто был докладчиком.

С каждым месяцем менялся облик городка, и все меньше Абанер походил на бывшую обитель. На месте монастырских ворот поднялась арка с серпом и молотом, исчезли крылатые херувимчики в шатре у родника, крест на крыше заменила красная звезда, ярко светившаяся по вечерам.

Группа, в которой учился Сережа, за два года выравнялась, подросла. Когда Чуплай пришел на занятия в новом матерчатом костюме, ребята даже не узнали секретаря ячейки. Все привыкли видеть его в красноармейской гимнастерке, штанах, обшитых кожей, дырявых сапогах и вдруг костюм да еще ботинки!..

— Ничего костюм! — пощупала рукав Рая. — Только лучше бы суконный.

Но до суконного Якову было далеко. Он и на этот-то кое-как собрал деньги, работая в кооперации.

Сереже еще не приходилось самостоятельно проводить собрания. В прошлом году они вместе со Светлаковым были в деревне. Доклад делал Герасим, а Сережа только прочитал статью из «Крестьянской газеты». Светлаков очень хорошо рассказал о кооперации, и ему задавали самые неожиданные вопросы: будет ли мужикам «послабление по налогу, где взять на лето племенного быка, скоро ли красные разобьют бандюгу Чан Кай-ши». Герасим на все мог ответить, а Сережа? Вдвоем с Валькой они бы еще как-нибудь провели собрание, а тут Горошек… Комсомолка в туфельках, с этакой косищей и нежным личиком. Подсунул «красавицу» Чуплай. Сам бы и шел с ней проводить собрание.

Юноша сердился на Чуплая и усердно готовился к докладу. Конспект у него был готов, Сережа рассказывал об Октябрьской революции в своей группе. Перед своими ребятами говорить не страшно, а с крестьянами как? Не лучше ли написать конспект заново!

Весь вечер он писал доклад, переделывал, подбирал статьи из «Огонька», пока дважды не мигнула лампочка: через 10 минут погаснет свет. Но теперь все было готово. Сережа завязал узелком тесемочки у зеленой папки и лег спать.

Ему все еще представлялось завтрашнее собрание. Какой-то старик с лукавыми глазами спрашивал, где еще будет революция, а Сережа не знал, что ответить, задохнулся от мучительного волнения и… проснулся. Нет, это не старик, это Валька с огарком свечи стоял возле постели и тряс его за плечи.

— Вот, засоня, дай мне конспект посмотреть!..

Сережа никогда не думал, что педуклон отнимет столько времени, Валька говорил «уйму». Назар Назарович был неумолим, требовал описания прослушанных в первой ступени уроков, заставлял разрабатывать учебные планы, переписывать кучу вопросников.

Когда пришла пора давать пробные уроки, Скворечня долго перелистывал тетрадь, хмурился и наконец поручил Сереже провести урок во второй группе на тему «Корова».

— Да что вы, Назар Назарович! Чего я буду целый час о корове рассказывать? Лучше по арифметике тему дайте.

Губы Скворечни недовольно вытянулись.

— Вы, кажется, сами не понимаете, о чем просите, и ничего не усвоили из моих лекций. При комплексной системе не может быть урока арифметики. Могут быть навыки счета, связанные с темой. За что же я вам удовлетворительный балл поставил?

Далеко в лес уходила тропинка. Старательные руки, видно, не раз разгребали снег и прокладывали ее дальше и дальше. А ведь это Лойко разгребал! Сережа вспомнил, как Аркадий Вениаминович по вечерам уходил с лопатой в лес и подолгу расчищал дорожки. Зачем это он?

В лесу было тихо. Надев белые шапки, ели притаились и замерли. Ни один звук не долетал сюда, только под ногами похрустывал снег. Сережа шагал и шагал навстречу потокам света, которые врывались сквозь чащу на дорожку, и старался понять, что произошло… Как хорошо начался урок, потом сразу все переменилось, и ребята стали какие-то мореные. У отца такое бы не случилось. И у Евграфа Васильевича тоже, и у Клавдии Ивановны. Он, Сережа, не умеет разговаривать с ребятами, и учитель из него не выйдет. Было досадно и горько.

Возле муравейника дорожка кончилась. Юноша постоял перед сугробом и так же задумчиво пошел обратно.

Навстречу ковылял Чуплай. Яков следил за Сережей и, как только кончился урок, пошел за товарищем, но не мог его догнать.

— Э-ге-гей! — крикнул он, подняв руку. Морозное эхо весело передразнило: «Э-эй!..» — Ты что, урок провалил, а сам в кусты?