Я стою на пружинистом, сплетенном из корешков берегу, потом делаю шаг в темную, полную всякой живности воду.

Потом Муза улетела — но забыла свое крыло.

В боевые девяностые мы с другом Фомой вышли на рынок, но не в переносном смысле — в буквальном. Оптовик, звали его Хасан, утром на складе давал нам под расписку мешок урюка. Пыльный воздух пронизывали солнечные лучи. Мы отвозили мешок на рынок и только раскладывали, как тут же налетали бандиты, после долгой, изматывающей драки отнимали урюк, а утром Хасан снова выдавал нам этот урюк, уже неоднократно обагренный нашей кровью! Такой товарооборот несколько удручал. Уже со стонами дрались! Нелегко начинать новую жизнь, да еще такую суровую, в пятьдесят лет. Хорошо, что не в восемьдесят.

— Все! Хватит! — решил наконец Фома.

Сказали Хасану все, что о нем думали, — и бежать!

Решили скрыться у меня за городом. Жена уже, для безопасности, там жила. А дочь, двадцатитрехлетняя, сама скрылась так, что даже мы ее не могли найти. Приехали на вокзал. Даже на электричку средств не было! На Удельной вломилась толпа, и с ней — контролеры. По той стороне шла миловидная женщина в форме, а по нашей — старый седой волчара. Помню все подробности того дня. Когда он подошел к нам, я развел руками.

— Тогда штраф!

Фома вернулся победителем. А я — побежденным. Уволили меня из ОАО!

— За недостаточную жестокость! — как, оскалясь, объявил мне Фома.

И вот я сижу на пороге кочегарки, где когда-то, еще до нашего увлечения урюком, мы трудились с Фомой, — в доме отдыха «Торфяник» в Елово. А еще раньше — резвились тут в пионерском лагере. Есть что вспомнить! А теперь вот сижу возле дымящейся груды шлака, свесив натруженные руки, и смотрю на растущие среди пепла цветы. Жизнь вроде бы кончена… красивая грусть.

— Георгич! К шефу!

Жос! «Гонец из Пизы»! Представляю, как бесит Фому слово «шеф» из уст Жоса. Шеф чего?

Прошло десять лет. Благодаря успехам на литературном фронте с кочегарской площади в Елово перебрался на ту, где жила некогда знаменитая поэтесса. Площадь, кстати, рядом. И не шибко отличалась от прежней. Только больше проблем.

— …Хоть ты скажи этой тетеньке, чтобы она ушла, — умолял я жену.

— Но она же хорошая! — Улыбаясь, жена показывала на растрепанную женщину у крыльца.

— Да какое право вы имеете въезжать сюда? — Женщина закрывала путь своим телом.

— Вы откуда приехали? — со вздохом опуская тяжелую сумку, спросил я.

Чтобы спуститься под землю, я прохожу угол Невского и Думской. Сколько здесь было всего! Помню как вчера: ехал на троллейбусе, а будущая жена там ходила, нахмурясь… Опоздал! Стал стучать монеткой по стеклу троллейбуса, и она вдруг услышала, радостно замахала.

А потом мы вышли с ней сюда из «Европейской», где отмечали двадцатипятилетие свадьбы, и подрались! Она исключительно точно ударила мне в нос, и кровь хлынула на белый, подаренный ею свитер!

— Ой, бежим, Венчик! Надо скорее замыть! — всполошилась она, и мы помчались.

А потом здесь ограбили отца. Встретили у выхода из сберкассы, сунули ему в руку «путевку», которую он вдруг внезапно «выиграл», задудели в оба уха: «Надо лишь чуточку доплатить!» Отец мой работал до восьмидесяти пяти, выводил сорта ржи, его хлеб ел весь Северо-Запад. Но был азартен, как и я. И теперь он стоял растерянный, без пенсии, с какой-то жалкой бумажкой в руке. А воры даже не убежали — стояли и усмехались: «Иди, иди!» Тут же были и «сытые коты» в форме. Сказали мне: «Вот тебя и посадим, за азартные игры!» Но и я им сказал: «И после этого вы — мужики, русские люди? Грабите стариков! Бандиты контролируют вас! Сдав свои моральные устои, вы теряете силу. На фиг бояться того, кто не имеет права на гнев? Знаете, что вас ждет? “Вася! Допей вот пиво. Извини, что со слюной! Денег тебе не будет сегодня! Иди!”»

Это прошибло их. Побагровели. Стали пихать. Я оглянулся на батю: он уже стоял спокойно, думая о чем-то своем. Одна минута его стоила больше для человечества, чем весь бессмысленный бизнес этих «орлов»! В следующий раз, когда я батю сюда провожал, он с усмешкой сказал: «Золотой угол!»