Помню, как впервые пересекал границу. Вот последний наш берег, за ним – непривычно пустая река: ни лодок, ни купающихся. На нашем берегу – провожая нас? – лежали в позах весьма непринужденных четверо пограничников в зеленых фуражках, жгли костер. Дым низко стелился над водой. Отдыхают? Но почему именно здесь? Странное выбрали место. Говорят, что лучше всего запоминается именно что-то загадочное, не объясненное до конца. Посыпались гипотезы, шутки: «Может, костром этим отвлекаем внимание, а наш человек в другом месте переплывает реку?» – «Но зачем? – рассудительно сказал наш руководитель Леха. – Если и так сейчас переезжает границу целый поезд «наших» людей?» Но для чего же горит костер? Советская школа нас как воспитала: «Нет дыма без огня!» Над костром не было ни котла с ухою, ни шашлыка. Так зачем же? Посыпались новые версии: молодежь была «творческая», пытливая, и по случаю первого пересечения границы все мы были возбуждены. Ветер мотал дым то в одну сторону, то в другую. Запомнилась самая парадоксальная версия (которую, кстати, высказал я): «Пограничники жгут костер, поддерживая «дым отечества», который, как известно из классики, «сладок и приятен». Эту версию весело приняли. И так мы переехали мост. И встали. Вошли их пограничники, в непривычной форме (первый заграничный шок), смотрели наши паспорта, с акцентом (что естественно) спрашивали, что везем. А вдруг не пропустят, придерутся к чему-то?

Волновались все. Хотя готовили нас вроде бы тщательно: отбирали самых достойных, потом нас еще инструктировали, учили… Мы вызубрили наизусть непростые имена руководителей компартий самых экзотических стран – но пограничники почему-то их не спрашивали. Что-то другое интересует их? Может, моральный облик? Комиссия старых большевиков райкома проверяла нас!

– Как с этим делом у тебя? – спросил меня председатель комиссии, щелкнув пальцем по кадыку.

– Никогда! – вскричал я.

– А с этим? – Сосед его вдруг – дважды! – шлепнул ладонью по кулаку.

Кончалось лето. Я купался в озере. Уже плыли по воде желтые листья.

– Привет! – вдруг проговорила какая-то голова, выныривая. – Не узнаешь, что ли? Маркелов я!

Оргсекретарь нашего Союза писателей!

– В Англию хотим тебя послать.

– Меня?

Постепенно я осознал: лучшее в заграничных путешествиях – наши люди, осуществляющие в этих поездках свои мечты, порой неожиданные. Показывали себя!

Помню, как на площади Революции в Москве, рядом с могучим памятником Марксу, заметенным по пояс снегом, собирались в автобус туристы из разных городов, чтобы лететь через Москву в Италию. Молча и мрачно влезали они в салон, пробившись сквозь февральскую вьюгу, и сидели скукожившись. С кем я лечу? Что за чучела? Потом я понял, что то же самое они думали про меня. А кто мы, как не чучела? Как живем?! Группа из Казани так и не прибыла – у них пурга, и все (кроме меня) стали кричать: хватит ждать, так мы все опоздаем! Вот она, «дружба»! Почему я молчал? Да так… В казанской группе была одна: пересекались в маршрутах. Автобус рванул в аэропорт. И я, что интересно, не вышел…

Вариант, конечно, не лучший – оказаться в Венеции в феврале. Нас привезли из аэропорта на пристань, мы втиснулись вместе с другими пассажирами в речной трамвайчик с красивым итальянским названием вьяпоретто – и поплыли. Долго шла какая-то промзона – ржавые доки, стены заводов: такого мы насмотрелись и у нас.

О! Вот, наконец, и дворцы. Но восторга не было. Конечно, Венеция всегда Венеция. Но и февраль всегда февраль! Низкие тучи, порывистый ветер, выбивающий слезы. Вдобавок ко всей этой пакости – то были еще советские годы, и казалось, что навязчивый советский сервис дотянулся и сюда. Больше всего тревожила судьба чемоданов: их укатили куда-то вдаль и где-то там, видимо, погрузили на что-то. Свое «счастье» я уже знал: если хоть один чемодан затеряется, то это будет именно мой. Вслух, конечно, я этого не говорил: в советской тургруппе нельзя выделяться, особенно в худшую сторону. Разместившись в отеле (комнатки – гробики), все спустились к завтраку.

…И вот – последняя муза, как я думаю. Мы только накрыли в номере столик, чтобы встретить Новый год, как заверещал ее ноутбук.

– Петя по скайпу! – закричала она. – В ванную, быстро!

И запихнула меня туда!

– Блокнот хоть дай! На тумбочке лежит! – прохрипел я.

Не ожидал! Хоть часы на руке: глянул – две минуты до наступления Нового года! Ничего себе, докатился! Новый год – в ванной, мягко говоря! Успел налить из крана холодной воды – не горячей же! – и чокнуться со своим отражением в зеркале. Чтой-то вдруг забрезжило… Налил до краев и хлопнул второй стакан, и тут уж сообразил: «Ведь я не только в этом замкнутом помещении – я еще в Будапеште, где почти полвека назад встретился с первой музой – и помню, тогда…» Хлопнул третий стакан (почему-то горячей, но это неважно) – и стал вспоминать «Заметили друг друга еще во Львове»… Быстро писал. Сколько времени в этой ванной прошло? Понятия не имею! Писал. Дверь вдруг заскрипела.

Иностранный крем «После бритья» кончается как-то сразу. Наш долго еще хлюпает, пузырится и выдает после долгого выжимания какие-то сопли. А этот отпустит еще одну довольно сочную уверенную колбаску, и все – больше ни миллиграмма, сколько ни проси!.. Ну что ж, тут все по-другому… и главное – другие запахи. Вот, например, этот, в зелененьком флакончике… Я отлил, кинул на щеки, завинтил… И вышел из ванной.

Гага, со слегка опухшими после сна, полуоткрытыми губками, с красноватыми вытаращенными глазками, стоял в дверях кухни, сдирая жестяную нашлепку с баночки пива. Я впервые в эту нашу встречу разглядел его, так сказать, без бутафории – он был такой же тоненький, в такой же белой футболочке и шортиках, как в пионерском лагере, где мы познакомились почти четверть века назад. Но тут был не лагерь – за окном был совершенно другой пейзаж: соседний дом уходил вдаль и ввысь широкими террасами, заросшими кустами, деревьями, гирляндами цветов.

– Так… – поводя тоненьким синеватым носиком, проговорил Гага. – Мазался, падла, моей «Кельнской водой»?

– А ты что, предпочел бы запах родного «Тройного»? – поинтересовался я.

Улыбаясь, мы смотрели друг на друга. Вдруг он быстро приложил палец к губам. Из спальни вышла Рената в махровом халате и, сдержанно поклонившись мне, не глядя на Гагулю, прошла в ванную.