В доме Рудаевых праздник. Вернулись младшие дети. Позавчера приехала дочь Наташа. Не на время, не на каникулы. Насовсем. Окончила институт, привезла диплом с отличием — санитарный врач. А сегодня утром нежданно-негаданно нагрянул Юрий. Тоже не на кратковременную побывку — демобилизовался. Механик-танкист. И этот сын крупный, статный — в материнскую породу. Но лицом от матери ничего не взял. Анастасия Логовна — как цыганка. Матово подтемненная кожа, воронье крыло волосы, строгость во взгляде. А Юрий светловолосый, глаза неопределенного цвета, с желтинкой, а вернее — с солнечными искорками, которые редко когда гаснут, — с губ его почти не сходит добродушно-снисходительная улыбка. И говорок у него своеобразный, мягкий, только нет-нет и врежется крутое волжское «о» — под Горьким отбывал службу, там и подхватил.

К радости отца и к огорчению матери, дети явились одинокими. Наташа никого в институте не окрутила, и Юрию ни одна волжанка не приглянулась. Серафим Гаврилович доволен. По его разумению, спешить с этим делом не следует. В армии много ли у солдата времени, чтобы с толком выбрать себе суженую, второпях бог весть к какой потянет. И в институте, да еще в медицинском, где большинство девчат, тоже может попасться принудительный ассортимент. А мать озабочена. Борису уже за тридцать, а до сих пор, можно считать, бобылем ходит. Как бы его примеру и эти двое не последовали. Нынешнюю молодежь понять трудно. Не только мужчины — женщины тоже не торопятся набросить на себя супружескую узду. Но Юрий еще зелен, а вот Наталке скоро двадцать три. Девица на выданье и вообще чем не невеста. Ладно сбитая и на лицо пригожая — горячие, с блеском глаза, чистый просторный лоб, бархатные брови в одну черту, как у Бориса.

А еще волнует Анастасию Логовну беззаботность Юрия. Борис и Наталья легко росли, легко выросли и как-то сразу определились. Уже в школе знали, чего хотят и кем будут. Юрий же и мальчишкой наперед ничего не загадывал, и сейчас, похоже, не думает, где и как себе на хлеб зарабатывать.

На семейное торжество примчался Борис. Он не частый гость у родителей — живет отдельно, работает много. Отец хорошо знает, сколь хлопотливая его должность, и потому не обижается. А вот матери обидно. Оторвался от семьи — сразу чужим стал.

И только начался у них меж собой разговор, к какому делу пристроить Юрия, как ввалился Катрич. Зашел вроде бы на минутку к Серафиму Гавриловичу — проходил мимо, — но увидел Наташу и как к стулу прилип. Удивительное у него чутье на то, где выпить, за кем поухаживать. Ну, сидел бы и помалкивал, так еще с насмешечками суется. Вид у него бравый, телосложение могучее. Что плечи, что грудь, что сила в руках — ни дать ни взять богатырь из дружины Ильи Муромца. За словом в карман не лезет и сталевар отменный, но молва идет о нем нехорошая — больно уж активен на женском фронте. К тому же хитер. Ни одна в загс свести не сумела, ни одной алименты не платит.

Красивый цех у Гребенщикова — мечта мартеновца. Большой, просторный, мощный. Печи ультрасовременные — шестисот- и девятисоттонные, оборудования много, причем первоклассного. И работать в таком цехе, и руководить им — одно удовольствие. Но человек — существо ненасытное, и наслаждаться тем, что у него есть, часто мешает стремление к тому, чего у него нет. Засиделся Гребенщиков в начальниках цеха и жаждет деятельности пошире, власти побольше.

Некоторое время он терпеливо ждал, когда Збандут возобновит разговор о повышении его в должности, но директор завода словно позабыл о своем первоначальном намерении. Позабыл, или люди предостерегли — только факт оставался фактом: Гребенщиков продолжал сидеть на своем прежнем месте.

А вот Бориса Рудаева Збандут неожиданно для всех сделал главным сталеплавильщиком. То, что у Рудаева были основания для выдвижения, отрицать не мог даже Гребенщиков, но его мучило сознание, что командное положение занял человек относительно молодой и куда менее опытный и знающий, чем он.

Надо было что-то предпринимать. Напомнить Збандуту? Не совсем удобно. И какая гарантия, что Збандут не осадит его? Скажет в лоб, он это умеет: «Дорогой мой, то был разговор предварительный. За последнее время кое-что изменилось, я произвел переоценку ценностей». Слопаешь и пойдешь прочь, как оплеванный. Когда-то его, Гребенщикова, поддерживал секретарь обкома по промышленности Даниленко, но сейчас к нему апеллировать не станешь — работает первым секретарем в другой области. Поехать в министерство? Но Збандут не из тех, кому может продиктовать свою волю даже министр. К тому же ни один человек наверху не станет навязывать такому крутонравому директору неугодного ему работника. Нет, никакой из прямых ходов не давал гарантии успеха, и Гребенщиков решил идти более медленным, но верным путем — настойчиво завоевывать себе авторитет. И на заводе, и повыше.

Программа действий была разработана во всех деталях, к ее реализации Гребенщиков приступил немедленно и целеустремленно. Прежде всего ему ставят в вину отсутствие связи с наукой. Есть такое, науку он не жалует, и надо от этого грешка избавиться. Как? Он пригласит на завод профессора Межовского и попробует восстановить отношения с ним, а заодно и с институтом. У ученых-металлургов нет возможности проверять свои теории на моделях агрегатов. Они вынуждены делать это в промышленном масштабе, и мало находится желающих предоставить печи или станы для экспериментов, притом порой рискованных. Над всеми довлеет план.

Много ли человеку нужно, чтобы чувствовать себя счастливым? Интересная работа, теплый общественный климат и преданное сердце рядом, бьющееся в одном ритме с твоим.

Лагутина была не вправе роптать на свою судьбу. Она с увлечением собирала материалы по истории завода и со смешанным чувством радости и тревоги убеждалась, что колодец этот неисчерпаем. Каждый, с кем приходилось ей разговаривать, — а таких людей было множество, — сообщал что-либо новое и давал зацепку для следующего разговора. Общая доброжелательная атмосфера, искреннее стремление помочь в трудном деле создания книги о заводе и тот особый контакт, который возникает из взаимопонимания, из взаиморасположения, настраивали ее оптимистически.

И с Рудаевым отношения нормализовались. Все реже настаивал он теперь на житье под одной крышей, не вспыхивал, как спичка, услышав очередное «повременим», не бушевал, когда она уходила от прямого ответа. Казалось, он примирился с ролью мужа приходящей жены. Совместные хозяйственные заботы, обмен мыслями и впечатлениями — за пять дней их накапливалось достаточно — создавали ощущение сложившейся семьи. Если у него оставались незаконченные дела по работе — незавершенный график или не оформленная должным образом докладная записка, он без всяких церемоний усаживался за письменный стол, не думая о том, что в запасе у них считанные часы общения, а не вечность.

Дине Платоновне была приятна такая непринужденность их отношений. Временами ей даже казалось, что все вопросы, угнетавшие каждого из них в отдельности, давным-давно решены и семейная ладья, поплавав по бурному морю, пристроилась наконец в тихой гавани.

В часы, когда Борис корпел над бумагами, ей приходил на память родительский дом. Отец, преподаватель молекулярной физики, по вечерам готовился к лекциям, а она, забравшись с ногами на глубокий диван, читала под успокаивающее поскрипывание пера толстой, как сигара, старомодной ручки.

Долго раздумывал Юрий, выбирая себе профессию. Пример отца не вдохновлял, даже наоборот, отталкивал его от металлургии.

Впервые он увидел отца у печи во время школьной экскурсии. Взмокший от пота, в спецовке с солевыми разводами, Серафим Гаврилович вымешивал длинным металлическим прутом расплавленный металл. Из полуоткрытого окна вырывалось коптящее пламя, казалось, вот-вот оно лизнет отца, подожжет его дымившуюся одежду. В цехе стояла такая жара, что воздух обжигал легкие, и струи пота катились по лицу Юрия, выедая глаза, оставляя соленый привкус на губах. А вокруг суета, крики, шум…

Потом, став обер-мастером, Серафим Гаврилович целыми днями не выходил из цеха, а то, бывало, не возвращался домой и по нескольку суток.

Юрию льстило, что их фамилия была известна всему городу — об отце писали в газетах, сообщали по радио, его портреты красовались на стендах, — но зарабатывать себе славу таким тяжелым трудом он не собирался.

И как ни расписывал Серафим Гаврилович сыну преимущества своей профессии, как ни старался привить Юрию любовь к своему огневому делу, результат получился обратный — о мартеновском цехе Юрий и слышать не хотел. Не учел Серафим Гаврилович, что постоянное, надоедливое навязывание своих мыслей, желаний, требований часто приводит к обратным результатам — вызывает чувство протеста, а то и активное противодействие.

Своего намерения назначить Гребенщикова главным инженером Збандут не оставил, но, подходя чрезвычайно осторожно к перестановке людей, осуществить его не торопился. Репутация у Гребенщикова как у инженера была безупречной, однако характер его вызывал активную неприязнь, с этим нельзя было не считаться. И все же, наблюдая за Гребенщиковым вот уже год, Збандут пришел к выводу, что оценка его характера основана на устаревших представлениях и фактах. Никаких конфликтов с подчиненными у него последнее время не было, ничего предосудительного за ним не числилось. Бывает такое: восстановит человек против себя коллектив, и что он потом ни делай, даже из камня хлеб твори, никто его больше не жалует.

Со Збандутом Гребенщиков вел себя весьма тактично. Своих давнишних приятельских отношений с ним не рекламировал, при посторонних неизменно обращался на «вы», в пререкания не вступал. А если был категорически не согласен с чем-либо, откладывал разговор до того момента, когда можно было схватиться наедине. И сколько ни приглашал его Збандут заглядывать просто так, без всякой необходимости, — разве не о чем им поболтать? — ни разу не воспользовался такой возможностью. Звонил и просился на прием, как все остальные и лишь когда того требовало дело. Но если с ним заводил беседу Збандут, охотно поддерживал ее, не забывая, однако, следить за временем, чтобы не пересидеть лишнее, не докучить.

Вот и сегодня, просясь на прием, Гребенщиков подчеркнул, что у него важное дело.

Разговор он начал без преамбулы — всякие «подходы» и многословие считал делом людей в себе неуверенных.

— Валентин, меня беспокоит, куда мы будем девать металл, когда пустим третий конвертор. Мощности слябинга не хватит, чтобы его переработать, придется отправлять избыток слитков на сторону, а это, как ты понимаешь, не очень желательно. Ознакомься с моей докладной и с эскизами, — Гребенщиков положил на стол тоненькую папку.