Золотые руки были у Мирошки, сына Фомы, что жил в Рязани близ Исадских ворот. Ремесло, коим Мирошка занимался всю жизнь, вроде и ремеслом-то нельзя назвать по сравнению с трудом плотников и кожемяк или по той пользе, какую приносят людям, к примеру, кузнецы и смолокуры. Несмотря на это, Мирошка пользовался известностью в Рязани наравне с лучшими оружейниками, бронниками и древоделами. Занимался Мирошка изготовлением детских игрушек. Он лепил их из глины, вытачивал из мягкого камня-змеевика, вырезал из дерева, шил из кожи. Мирошкины игрушки продавались не только в Рязани и Муроме, за ними приезжали купцы даже из Новгорода и Суздаля.

Мирошка вкладывал в свои изделия измыслы разные и секреты всевозможные. Глиняные волки у него выли, а медведи рыкали, нужно было лишь подуть в специальное отверстие. Кузнецы деревянные начинали молотками бить по наковальне, если за нижнюю планку подвигать. Сундучки игрушечные сами открывались, а детские лошадки сами ногами переставляли, если их поставить на наклонную плоскость.

Вот и сегодня, вернувшись с торга, Мирошка заперся в своей мастерской, чтобы разобраться в устройстве куклы чужеземной в виде сидящего божка с поджатыми под себя ногами и шишечкой на голове. Игрушечный божок был сделан из меди. Стоило коснуться пальцем его маленькой головки, как она начинала равномерно покачиваться из стороны в сторону. И движения эти могли продолжаться, пока не остановишь.

Игрушку эту Мирошка купил у одного знакомого булгарского купца, который привез ее из далекого Хорезма.

Мирошкины игрушечные воины и скоморохи почти все были с двигающимися руками и ногами, поскольку состояли из сборных частей. Такую куклу можно без труда усадить на стул или верхом на игрушечного коня. А эта диковинная кукла сама запросто головкой качает!

Стояли теплые июньские деньки. За высоким тыном боярских усадеб буйно цвели вишни и яблони. Раскидистые кроны дубов шумели свежей листвой под порывами ветра.

По вечерам в ольшанике над Окой выводили трели соловьи.

В сумерках часто можно было слышать звонкий девичий смех и дружный хохот парней на дремлющих улицах Рязани. Иногда раздавались недовольные голоса взрослых, прогоняющих неугомонную молодежь от своих окон, или кто-то из родителей загонял домой непослушную дочь.

Как-то раз Пребрана попросила отца и мать отпустить ее вечером за городскую стену на дальний луг.

– Стояна и Фетинья пойдут туда, и я хочу с ними, – сказала Пребрана. – Чай, не маленькая уже!

Домой Аникей пришел уже под утро, переполняемый самыми приятными впечатлениями. Аникей прежде не мог и представить, что с Фетиньей, насмешницей и непоседой, ему будет так хорошо. Скрывшись от всех, Аникей и Фетинья обнимались и целовались на обратном пути к Рязани, намеренно выбрав дорогу подлиннее. Фетинья, конечно, не так красива по сравнению с Пребраной и Стояной, зато она неплохо сложена и не строит из себя недотрогу. Страстность, с какой Фетинья обвивала руками шею Аникея, приникала жадными устами к его губам, позволяя при этом Аникею прикасаться к самым сокровенным местам на своем теле, вызвала в душе купеческого сына нечто похожее на сладостное потрясение. Подобного опыта в общении с девушками до сего случая у Аникея не было, поэтому победа над собственной робостью была ему вдвойне приятна.

Однако выспаться Аникею в то утро не пришлось. Его разбудила мать, что очень не понравилось избалованному Аникею.

Он не замедлил выразить матери свое недовольство:

– Устинья небось еще дрыхнет, а меня уже будят ни свет ни заря! Ну что за наказанье!

Устиньей звали младшую сестру Аникея.

Однажды утром пришел к Мирошке тиун княжеский и с порога объявил:

– Собирайся, Мирон! Старший сын князя нашего видеть тебя желает.

Мирошка долго ждать себя не заставил, мигом оделся во все самое лучшее.

Сосед Мирошки, плотник Петрила, вытянув шею, удивленно глазел из-за частокола на Мирошку и тиуна в ярком кафтане, покуда те не скрылись за поворотом улицы.

Едва Мирошка вернулся из терема княжеского – Петрила тут как тут!

В Волжской Булгарии, стоящей на богатом торговом пути с севера на юг, жило немало иудеев, промышляющих торговлей и ростовщичеством. Когда татарская орда обрушилась на Булгарию, то на Русь из-за Волги устремились толпы беженцев, многие ушли от отчих очагов в одной одежде, прихватив с собой детей. Голодные и измученные трудной дорогой беглецы-булгары делились с русичами пережитыми ужасами татарского нашествия. Ни мужество, ни крепостные стены не спасли булгар от стрел и сабель татарских. Все города Булгарии были сожжены татарами, а их столицу Биляр татары, по приказу хана Батыя, сровняли с землей. Тысячи жителей Булгарии погибли в сражениях с татарами, десятки тысяч угодили в тяжкую неволю.

Суздальский князь расселил беженцев из Булгарии в поволжских городах: Новгороде-Низовском, Радилове, Юрьевце и Костроме.

Немало булгар осело и в приокских городах, уповая на защиту рязанских князей.

В те дни всеобщего бегства булгар из-за Волги на Русь поселился в городке Ольгове богатый иудей Пейсах со своей семьей. Ольгов лежал всего в одной версте от Рязани при впадении в Оку реки Прони. В Ольгове держал свой княжеский стол Давыд Юрьевич, младший сын рязанского князя.

Была у Пейсаха дочь-красавица, в которую влюбился рязанский боярин Бронислав, увидев однажды прекрасную иудейку на рязанском торжище. Бронислав Дернович был мужчина видный, роста немалого, широк в плечах, с голубыми глазами и окладистой русой бородой. Супругу свою Бронислав схоронил несколько лет назад, очень скорбел по ней и вновь жениться не собирался, покуда не встретил Саломею. Бронислав живо вызнал, где живет Пейсах, и нагрянул к нему домой нежданным гостем. Он сразу же огорошил изумленного Пейсаха своей настойчивой просьбой отдать Саломею ему в жены.

Это неудачное для рязанцев сражение у Черного леса стало для боярина Бронислава сильнейшим потрясением, какого он, пройдя через многие битвы, доселе не испытывал никогда. Свист татарских стрел и боевой клич мунгалов отпечатались в мозгу Бронислава как некое сатанинское бедствие, от которого ни щитом не заслониться, ни мечом не отбиться. Многочисленность мунгалов, и поразительное умение действовать слаженно и стремительно как при нападении, так и при отступлении произвели на Бронислава неизгладимое впечатление. Бронислав впервые увидел, чтобы такое множество ратников полегло в сече не от вражеских мечей и копий, но от стрел. Длинные татарские стрелы с близкого расстояния пробивали любой панцирь, любую кольчугу… Меткость татарских лучников превосходила все виденное ранее Брониславом во время походов рязанцев на булгар, половцев и мордву.

От поголовного истребления рязанскую рать спасли лесные дебри и наступившие сумерки. В пеших рязанских полках ратников уцелело меньше половины, такое же положение было и в конных сотнях. Из двух сотен дружинников покойного Федора Юрьевича после сечи осталось в живых около шестидесяти человек. Из семидесяти гридней молодого Давыда Юрьевича живыми до спасительного леса добрались лишь двадцать воинов. Как ни прикрывали в битве гридни своего юного князя, все же не уберегли его от смертельного удара копьем.

– Ну вот, брат, можешь теперь без помех вернуть Саломею в свой дом, – сказал Брониславу его брат Яволод во время недолгой стоянки в лесу, когда была проведена перекличка в поредевшем рязанском войске.

На этой же стоянке скончался от ран тысяцкий Вериней, старший брат Яволода и Бронислава.

К полуночи измученные русские полки добрались до затерянной в лесу деревни Ярустово.

Сноровка и расторопность, проявленные Моисеем при вызволении Тулусун-хатун из опасности, были высоко оценены ханом Кюльканом. В знак благодарности хан Кюлькан объявил Моисея свободным человеком и ввел его в круг своих приближенных в должности туаджи, то есть порученца. От обычного гонца порученец в войске монголов отличается тем, что ему доверяются более важные задания. Если гонец просто доставляет куда-нибудь устный приказ хана или нойона, то порученец, помимо этого, обязан еще проследить за точным выполнением приказа. Также порученец присутствует от имени своего покровителя при дележе добычи и пленников в захваченном вражеском городе или крепости. При каждом хане-чингизиде имелось по нескольку порученцев. Часто на эту важную должность назначали родственников и близких друзей.

Повинуясь приказу Бату-хана, хан Кюлькан со своим туменом совершил обходной маневр от Черного леса по правобережью Оки и вышел к городку Ольгову. Одновременно тумен хана Бури, пройдя по лесам на левобережье Оки, с ходу захватил Исады. Тумен хана Урянх-Кадана повернул на северо-восток к устью реки Кишни, взяв в осаду Белгород.

Бату-хан, недовольный тем, что предводители его головных туменов проспали ночное нападение русичей на татарские становища, повелел Кюлькану, Бури и Урянх-Кадану искупить свое позорное бегство от рязанцев взятием нижнеокских городков.

Продвигаясь к Ольгову, хан Кюлькан обнаружил три оставленных рязанцами пограничных городка. Ратники из этих городков были переведены Юрием Игоревичем в Ольгов, укрепления которого были гораздо внушительнее и не раз в прошлом выдерживали осаду половецких орд. Чтобы гарнизон Ольгова не испытывал нужды с пищей при длительной осаде, все женщины и дети из этого городка были отправлены в Рязань.

Младшего сына рязанского князя отпевали в Успенском соборе при большом стечении народа, руководил этой печальной церемонией местный епископ Паисий.

Юрий Игоревич стоял чуть в стороне от гроба с сыном с поникшей головой, облаченный в траурные одежды. Рядом с ним стояла его мать, Агриппина Ростиславна, одетая во все черное. Старая княгиня, проплакав всю ночь, выглядела усталой и подавленной.

Супруга Юрия Игоревича не смогла выбраться из осажденного татарами Пронска, чтобы успеть на похороны своего младшего сына.

Когда гроб с телом Давыда Юрьевича опустили в могилу в княжеской усыпальнице в одном из приделов древнего каменного Спасо-Преображенского собора, в Рязань прибыл гонец от князя Кира Михайловича с известием о взятии татарами Пронска и Михайловска. Гонец сообщил, что Кир Михайлович с дружиной сумел ночью вырваться из окруженного мунгалами Михайловска и ушел через лес к Переяславцу. О том, что сталось с Глебом Михайловичем, оборонявшим Пронск от татар, гонец ничего не знал.

В этот же день в Рязани объявился боярич Оверьян Веринеич, ездивший во Владимир ко князю Георгию. От привезенных им вестей у Юрия Игоревича осунулось лицо.

Архидьякон Ферапонт был весьма уважаемым человеком в Рязани. По церковной должности своей Ферапонт являлся ближайшим помощником местного епископа, заботился о подготовке низших клириков, надзирал за остальными дьяконами, заведовал благотворительными делами епархии. Помимо всего этого, архидьякон Ферапонт являлся настоятелем Успенского кафедрального собора в Рязани.

Всем в Рязани было ведомо, что епископский совет при киевском митрополите прочил на епископскую кафедру в Рязань священника Ферапонта, владеющего греческим языком, начитанного и обладающего несомненной харизмой. Во внешности Ферапонта гармонично сочетались высокий рост, могучее телосложение, сильный голос и правильные благородные черты лица. Однако рязанским епископом стал священник Паисий благодаря интригам суздальского князя Георгия и его брата Ярослава. Паисий не блистал умом и красноречием, зато в отличие от Ферапонта он не пытался прославлять былую старину, когда Рязань и Муром не подчинялись суздальским князьям.

Гридни боярина Твердислава сдали иссеченного плетьми монаха Парамона на поруки архидьякону Ферапонту, поскольку тот благоволил к старшему брату Парамона, ревностному схимнику и постнику.

Ферапонт жил не на епископском подворье, поскольку частенько бывал не в ладах с Паисием, а на подворье Свято-Никитского мужского монастыря, игуменом которого он был до недавнего времени. Сюда же и был приведен под стражей пророчествующий монах.

Архидьякон встретил Парамона неприветливо.

Все утро близ старой бревенчатой Вознесенской церкви женщины хоронили павших воинов.

Убитых подвозили на санях и выгружали прямо на подталый грязный снег, который тут же пропитывался еще не остывшей человеческой кровью. Занятые этим делом мужики и боярские челядинцы были деловиты и невозмутимы, будто под руками у них находились не человеческие останки, а мешки с различной кладью. Некоторые тела были так обезображены, что даже близкие люди не всегда опознавали в них сына, мужа или брата.

Гробов не хватало, поэтому мертвецов погребали завернутыми в холст или рогожу.

Священники наскоро читали заупокойные псалмы над чернеющими среди белого снега ямами и торопливо уходили. Они спешили к погосту возле Борисоглебского храма, где в это утро тоже хоронили павших рязанцев.

Васса пожалела, что взяла с собой Пребрану. Девушка не жаловалась на усталость и на стертые в кровь ладони после работы заступом, но когда стали подвозить мертвецов, страшных и обезображенных, то с ней едва не стало плохо. Опознав среди убитых Любима, брата Стояны, и его дружка Савву, Пребрана разрыдалась. Ни мать, ни другие женщины никак не могли ее успокоить.