Был год 1480-й…

В узкие окна, забранные резными деревянными решетками, проливался утренний солнечный свет, разгоняя по углам душный полумрак обширного зала с высокими закругленными сводами. Мозаичный пол зала, выложенный из разноцветных речных камешков, во многих местах истрескался и просел в связи с оседанием почвы. В трещинах были и стены покоя, особенно заметные на фоне осыпавшейся штукатурки.

Зал был перегорожен ширмами из раскрашенного тростника высотой в человеческий рост. Благодаря ширмам внутреннее пространство зала было разделено на четыре примерно одинаковые комнаты. В одной из комнат стояла широкая кровать, в другой находились столы на низких ножках и возвышение для тех, кто здесь трапезничал, сидя на ковре по восточному обычаю. В двух других комнатах стояли скамьи, стулья, сундуки и много сосудов из серебра и позолоченной меди.

В древнем дворце золотоордынских ханов имелись помещения поопрятнее этого довольно запущенного покоя. Однако хан Ахмат облюбовал для себя именно этот зал, поскольку отсюда можно было быстро добраться до конюшни и до дворцовой башни. Захватив власть в Орде путем переворота, хан Ахмат не слишком-то доверял своему ближайшему окружению.

Смелость и удачное стечение обстоятельств позволили темнику Ахмату утвердиться на ханском троне. Татары из кочевых родов Среднего Поволжья пошли за Ахматом и сделали его ханом, желая пограбить оседлую татарскую знать и живущих в Сарае купцов. Всем сторонникам Ахмата с самого начала было ясно, что у того нет никаких прав на ханский трон. Если свергнутый Ахматом Кичи-Мухаммад доводился дальним родственником знаменитому хану Тохтамышу, то есть являлся чингизидом, то в жилах Ахмата не было ни капли царственной крови.

Когда-то поиски достойной невесты привели хана Ахмата в Ногайскую Орду, владения которой простирались от левобережья Волги до реки Яик. Свое название ногайские татары получили от темника Ногая, который обладал большим могуществом в пору расцвета Золотой Орды.

Ногай вел свой род от седьмого сына Джучи Мувала. Он принадлежал к числу тех потомков Джучи, отцы которых в прошлом никогда не занимали ханского трона. Отец Ногая, Тутар, посланный Батыем в Иран к хану Хулагу как представитель улуса Джучи, был обвинен в попытке заговора на жизнь Хулагу и казнен вместе с другими Батыевыми послами. Когда началась война с Хулагу, Ногай был поставлен ханом Берке во главе золотоордынского войска. Ногай разбил Хулагу, и с той поры началось его возвышение. Поставленный над несколькими туменами монгольских войск на юго-западных окраинах Джучиева улуса, Ногай занял в Орде почти равное с ханами положение.

Владения Ногая простирались от Дуная до Днепра, ему же принадлежал Крым.

Могущество Ногая вселяло опасения в хана Тохту, которому Ногай помог завладеть троном в Орде, выдав ему на расправу хана Туля-Бугу. Тохта приблизил к себе недругов Ногая, с помощью которых пытался ограничить влияние последнего на ордынских эмиров. С переходом большинства монгольской знати на сторону Тохты Ногай мог опереться только на половцев и на алан. Начавшиеся распри между сыновьями Ногая еще больше ухудшили его положение.

Тохта собрал большое войско и на Куканлыке разбил конницу Ногая. В том сражении Ногай, уже дряхлый старик, был убит русским воином из войска Тохты. Это случилось в 1300 году. Сыновья Ногая с тысячей верных всадников успели бежать.

Всеми делами, связанными с государственной изменой, занимался думный боярин Семен Ртищев, человек особо приближенный к великому московскому князю Ивану Васильевичу. У Семена Ртищева повсюду были глаза и уши, а его дознаватели применяли такие изощренные пытки, что могли заставить говорить кого угодно. Московская знать сторонилась Семена Ртищева, за глаза называя его кровавым княжеским палачом. К тому же боярский род Ртищевых имел не московские корни, а издавна жил в Твери. Предки Семена Ртищева перебрались из Твери в Москву при князе Василии Дмитриевиче, сыне Дмитрия Донского.

Иван Васильевич приблизил к себе Семена Ртищева именно потому, что тот был изгоем среди московских бояр. Не связанный ни родством, ни дружбой с имовитыми московскими вельможами, Семен Ртищев никому не делал уступок и поблажек, если дело касалось измены великому князю. Так было и в случае с боярином Федотом Щербатым, уличенным в том, что он тайно сносился с литовцами, имевшими намерение отравить московского князя руками его же приближенных.

Когда служилые люди Семена Ртищева попытались схватить Федота Щербатого, тот оказал яростное сопротивление и был убит. Сыновья боярина Щербатого успели бежать из Москвы в принадлежащую литовцам Вязьму.

Это случилось в ту же пору, когда младшие братья великого князя разругались с ним, уйдя со своими дружинниками и челядью в Великие Луки.

Иван Васильевич в этой связи имел подозрения, что заговорщики бояре Щербатые действовали в Москве скорее по наущению его мятежных братьев, нежели литовцев. Подкрепить эти подозрения было нечем, так как главный заговорщик был убит, а его сыновья бежали в литовские владения.

С той поры, как на службу к Ивану Васильевичу поступили фряги, каменщики и архитекторы, во главе со знаменитым Аристотелем Фиораванти, облик Москвы стал существенно меняться. На месте древнего белокаменного Успенского собора, построенного еще при Иване Калите и изрядно обветшавшего, был возведен великолепный пятиглавый храм из тесаного камня, также посвященный Успению Пресвятой Богородицы. Строительство длилось пять лет под руководством Аристотеля Фиораванти, который помимо нового Успенского собора за это же время успел построить двухъярусный каменный дом для себя рядом с великокняжеским дворцом и каменные митрополичьи палаты взамен старых деревянных, сгоревших при пожаре.

При Аристотеле Фиораванти центральные улицы и дворы Москвы начали мостить не деревом, а камнем, который подвозили зимним санным путем из каменоломен близ Звенигорода. При Аристотеле же была выстроена каменная великокняжеская темница, поскольку прежняя бревенчатая тоже сильно пострадала от пожара.

Новая темница была построена с размахом, в ее застенках могло вместиться около трехсот узников. Этот обнесенный высоким частоколом мрачный каменный дом с узкими оконцами-бойницами и закругленным главным входом из черного гранита внушал страх живущим по соседству купцам и боярам. По деревянным трубам из лиственницы, проложенным под мостовой, из каменной тюрьмы вместе с нечистотами стекали в крепостной ров воды, окрашенные кровью замученных узников.

Немногие из несчастных, угодившие в руки подручных боярина Ртищева, выходили из великокняжеской темницы живые-здоровые. Кого-то после всех допросов с пристрастием родственники или слуги выносили из застенков на руках, окровавленных и с переломанными костями; кого-то выносили на носилках бездыханными, укрытыми грубым холстом.

Ближайшими помощниками боярина Ртищева были дьяк Михалко Вельяминов и костолом Космыня. При допросах осужденных один задавал вопросы, а другой орудовал плетью и выворачивал суставы.

– Ты почто, щучий хвост, посмел бегать от меня и у брата моего защиты просить? – гневно молвил Иван Васильевич, возвышаясь над коленопреклоненным боярином Оболенским, который пришибленно глядел в пол, втянув голову в плечи. – Иль не по справедливости я штраф на тебя наложил, мздоимец хренов? Ты же целый город чуть по миру не пустил, отнимая у людей последнее, сучье отродье! За то, что ты, подлая душа, набедокурил в Великих Луках да вдобавок поссорил меня с младшими братьями, получишь за это такое возмездие…

Расхаживающий взад-вперед Иван Васильевич замер на месте, сделав паузу.

Боярин Оболенский, грузный и бородатый, с красным мясистым лицом, с жалобными причитаниями повалился в ноги великому князю. Он прополз на четвереньках по мозаичному полу и принялся целовать красные сапоги великого князя с загнутыми носками.

– Отец родной, прости Христа ради! – слезно мямлил виновник великокняжеского гнева, распластав по полу широкие полы своего парчового опашня. – Виноват, каюсь! Преступил я меру дозволенного, признаю вину свою. Помилосердствуй, княже!..

– Для начала штраф заплатишь до последнего рубля, паршивец! – проговорил Иван Васильевич, брезгливо отступив в сторону. – Имущество твое пойдет в мою казну. Пусть-ка жена твоя и дети в нужде помыкаются. А ты сам, боров пузатый, в темнице посидишь покуда. Коль не столкуюсь я с братьями своими миром, значит, придется мне за оружие браться, и тогда, негодяй, первой слетит с плеч твоя голова.

Мятежные государевы братья, с таким нетерпением ожидавшие письма от польско-литовского короля Казимира, получив его наконец, испытали сильнейшее разочарование.

– Условия, на каких Казимир готов оказать нам военную помощь, совершенно неприемлемые и оскорбительные, – возмутился Андрей Большой. – Король просто хочет вогнать нас в долговую кабалу! Еще он требует возвращения Новгороду прежних вольностей в случае нашей победы над великим князем.

– А какой у нас выбор, брат? – мрачно спросил Борис Волоцкий. – Своими силами нам со старшим братом не управиться.

– Нельзя доводить дело до кровопролития, брат, – сказал Андрей Большой. – Как только литовцы вторгнутся в русские пределы, идя к нам на подмогу, то от нас сразу же отвернется вся Русь. Нас проклянут и назовут изменниками.

– Что же тогда делать, брат? – насупился Борис Волоцкий. – Так и будем торчать в Великих Луках, как поганки на пеньке? Коль угроз наших великий князь не страшится и на уступки нам не идет, значит, пора за оружие браться!

Тимофей Оплетин очень удивился, когда увидел перед собой измученного долгой дорогой боярина Гомзу. Тот без труда отыскал в Москве дом Ермолая Савелича Оплетина, дяди Тимофея. Ульяны в то утро дома не было, она была во дворце.

Охая и причитая, Харитон Осипович стал жаловаться Тимофею на свою горькую судьбу.

– Взял меня за горло князь Борис, – молвил боярин, – требует вернуть Ульяну дворянскому сыну Никитке Ремезу, иначе всю мою семью под нож пустит. Я вот тут перед тобой сижу, Тимофей, а моя жена, теща и сыновья пребывают в заложниках у Бориса Волоцкого. И Ульяну мне жаль, младень, и за семью свою боязно. Что же мне делать, Тимофей?

Тимофей, как мог, успокоил Харитона Осиповича, сказав ему, что есть у него знакомый великокняжеский дьяк, который умеет из любого затруднения найти выход. Видя, что Харитон Осипович валится с ног от усталости, Тимофей уложил его спать в своей светлице, а сам устремился на поиски Якушки Шачебальцева.

Тимофей отыскал вездесущего Якушку во дворце в покоях секретаря Василия Долматова. Якушка и Василий были заняты тем, что просматривали две грамоты, доставленные из Литвы и адресованные воеводе Даниле Холмскому. Обе грамоты были вовремя перехвачены людьми Якушки Шачебальцева, который заранее был готов к любым проискам недругов великого князя.

В начале августа стало известно, что татарская орда подошла к Тульской крепости, что на реке Упе, впадающей в Оку. До окского оборонительного рубежа хану Ахмату оставался всего один бросок.

Иван Васильевич спешно отправился в Коломну, чтобы самому взглянуть на собранные там полки.

Как и во времена нашествия Мамая, почти все русские князья прислали свои конные и пешие отряды в общерусскую рать, разбившую стан под Коломной. В объединенном русском войске было около ста тысяч воинов, а воинские дружины продолжали прибывать.

Воевода Данила Холмский на военном совете изложил государю свой стратегический замысел. По этому замыслу, русская рать должна была занять окский речной рубеж от Коломны до Калуги, не переходя в наступление и не позволяя татарам перейти на левый русский берег Оки. Выигрыш во времени позволял русским воеводам подтянуть к Оке как можно больше сил.

К тому же перехваченный дальними русскими дозорами татарский гонец к королю Казимиру являлся свидетельством того, что литовцы находятся в явном сговоре с ханом Ахматом и могут двинуться на Москву с запада. Дабы вовремя пресечь вторжение литовцев, Данила Холмский был вынужден держать на реке Угре и под Вереей около сорока тысяч ратников под началом князя Василия Михайловича Верейского.

– Нехорошо ты поступаешь, Якушка! – недовольно молвил Тимофей. – Побаловался с теткой моей и бросил ее, как дите сломанную игрушку. Аграфена Стефановна теперь целыми днями слезы льет, по тебе сохнет. Она меня упросила разыскать тебя, вот почему я здесь.

Этот разговор происходил в доме Якушки Шачебальцева, куда Тимофей пришел с раннего утра.

Хозяин сидел за столом и завтракал гречневой кашей, ржаным хлебом с маслом, вареными яйцами и козьим молоком. Прислуживала Якушке юная полная челядинка с темно-карими плутоватыми очами и длинной русой косой.

– Ну, сядь, коль пришел. – Якушка указал Тимофею на стул. – Каши хочешь? А молока?

Тимофей сел к столу, но от каши и молока отказался.

Иван Ощера и Григорий Мамон, прибывшие в Москву вместе с великим князем, продолжали нашептывать Ивану Васильевичу о различных угрозах, сгущающихся над его головой. Эти двое страшились не только татар, но и московской черни, свирепое буйство которой в прошлом не раз вынуждало бояр искать спасения в кремле. Однако ныне и кремль не казался боярам надежным укрытием от народа, так как воинов здесь было очень мало.

Поскольку по Москве ходили слухи о том, что кое-кто из бояр сбивают с толку великого князя, понуждают его к бегству за Волгу, ожесточение простонародья против знати возрастало день ото дня. Народ, не таясь, поругивал и государя по домам и на городских улицах.

В этих условиях Иван Ощера и Григорий Мамон усиленно убеждали Ивана Васильевича поскорее уехать из Москвы в Переяславль-Залесский или в Кострому.

Великий князь назначил московским воеводой князя Ивана Юрьевича Патрикеева, повелев ему готовить столицу к обороне от татар. Воеводу Полуекта Бутурлина государь отправил в Дмитров с приказанием перевести всех тамошних жителей в Переяславль-Залесский, где имелась мощная бревенчатая крепость. Воеводу Ивана Кику государь послал сжечь дотла городок Каширу, что на левом берегу Оки. Крепостные стены Каширы были недостроены, поэтому оборонять город не имело смысла.

Ни от кого из своих воевод Иван Васильевич не скрывал, что вскоре уедет из Москвы куда-нибудь за Волгу, оправдывая это свое намерение примером из прошлого. Ведь и прославленный Дмитрий Донской отбыл в Кострому, когда узнал, что на Москву надвигаются полчища Тохтамыша.