От гулкого топота копыт дрожала степь. Татарская конница откатывалась на юг в стремительном бегстве. Русские конники неудержимой лавиной преследовали степняков по пятам. За спиной у победоносных русских дружин расстилалось обширное Куликово поле, заваленное многими тысячами павших воинов, русичей и татар.

Сквозь завесу из пыли, поднятой копытами коней, светило низкое багровое солнце, скатившееся к кромке горизонта.

Мамай нещадно погонял коня, летевшего галопом по высокому степному травостою. Душа Мамая была объята смятением и страхом после всего случившегося в этот погожий сентябрьский день. Битва, начавшаяся около полудня, поначалу разворачивалась успешно для татар, разбивших наголову передовой полк русов и смявших их левое крыло. Мамай уже торжествовал в предвкушении того, что его тумены вот-вот сбросят расстроенные русские полки в реку Непрядву. Однако картина сражения быстро поменялась, когда в спину татарам ударил засадный русский полк. За какой-то час воспрянувшие духом русские ратники сломали боевые порядки татар в центре и на флангах. Обратившиеся в повальное бегство татары чуть не смяли ставку Мамая на Красном холме, с которого открывался превосходный вид на Куликово поле.

Мамаю ничего не оставалось, как вскочить на коня и слиться с потоком бегущих ордынских воинов, поскольку на его приказы и гневные окрики все равно никто не реагировал. И вот, скрипя зубами от бессильной ярости, Мамай мчится галопом куда-то в степную даль, оставив в своем шатре шлем, оружие и свои любимые яшмовые четки.

От Мамая не отстают полсотни преданных нукеров и кучка его слуг. Справа и слева от Мамая растекаются по степному раздолью конные ордынские отряды, измученные и поредевшие. Дабы облегчить бег усталых коней, татарские батыры швыряют на землю знамена, копья, щиты и колчаны, опустевшие в ходе сражения.

Лишь удалившись от реки Красивая Меча на дневной переход, Мамай смог, наконец, облегченно перевести дух. Русская погоня отстала от него. Мамай продолжал двигаться на юг, к излучине Дона, там находились его кочевья и стада. Вокруг Мамая постепенно собралось около трех тысяч всадников: татар, саксин, аланов и кипчаков. То была жалкая горсть от разбитой и рассеявшейся в степях стотысячной Мамаевой орды.

Мамай был полон решимости этой же осенью собрать новое войско, дабы нанести сокрушающий удар по Руси. Мамаю не терпелось не только разбить наголову московского князя, но и разорить дотла Москву. Позор поражения жег Мамая нестерпимо!

На четвертый день пути Мамай наткнулся у реки Хопер на другой отряд из своего разбитого воинства, расположившийся на ночлег. Пастбища вдоль реки Хопер принадлежали кипчакскому племени карабиркли. Черные кипчакские юрты стояли широким полукругом на луговине близ высоких камышовых зарослей. В загонах, сооруженных из тростника и ивовых ветвей, блеяли овцы и мычали низкорослые степные коровы. В Мамаевой орде было немало воинов из племени карабиркли.

Спешившись возле ярко пылающего костра, Мамай столкнулся лицом к лицу с военачальником Кайрауком, начальником над тысячей всадников. Кайраук почтительно поприветствовал Мамая, слегка склонив голову, обмотанную окровавленными тряпками из тонкого льна.

– Что, приятель, не ожидал узреть меня живым? – ухмыльнулся Мамай, небрежно потрепав Кайраука по плечу. – Вижу, не ожидал! Русы в затылок мне дышали, но я все же ушел от них! И вот я здесь.

Гонцы, разосланные Кайрауком по дальним и ближним кипчакским кочевьям, через три дня возвратились обратно один за другим. Среди вестников находился племянник Кайраука, двадцатилетний юноша по имени Тирек. Своего племянника Кайраук отправил к стойбищам племени эльбули, разбросанным в междуречье Дона и Волги. Племя эльбули было самым многочисленным из донских кипчакских родов и племен. Мамаю хотелось в первую очередь заручиться поддержкой племени эльбули.

Вернувшийся из дальней поездки Тирек сообщил Мамаю оглушительную весть. Старейшины и беки из племени эльбули наотрез отказались подчиниться Мамаю. Они намерены присягнуть на верность хану Тохтамышу, пришедшему из Синей Орды и захватившему Сарай. По слухам, Тохтамыш привел с собой большое войско и без боя взял Сарай, наложив руку на сокровища Мамая и на его гарем.

Мамай не поверил Тиреку, убеждая Кайраука и все свое окружение, что скорее всего Сарай захватили сторонники обезглавленного хана Мухаммеда-Булака.

– Эти трусливые шакалы осмелели, полагая, что меня нет в живых, – негодовал Мамай. – Видимо, слух о моем поражении на поле Куликовом докатился до Сарая, посеяв смятение в умах тамошней знати. Мои сторонники растерялись и утратили власть над городом. Скоро я нагряну в Сарай, тогда прихвостням казненного Мухаммеда-Булака не поздоровится, клянусь Аллахом!

Однако кипчакские беки, приехавшие на встречу с Мамаем, все как один твердили о хане Тохтамыше, который утвердился в Сарае и тоже созывает всех кочевых вождей на всеобщий съезд. Тохтамыш обещает щедрые льготы всем знатным степнякам, признавшим его власть.

Всех потомков Чингисхана татары называли царевичами-огланами. Именно отпрыски «золотого Чингизова рода» имели право на высшую власть в Золотой и Синей Орде, а также в державе Хулагидов, раскинувшейся на территории Ирана и Закавказья.

Тохтамыш был старшим сыном Туй-Ходжи, владевшего Мангышлаком в Синей Орде. Свой род Тохтамыш возводил к Тукай-Тимуру, самому младшему из сыновей Джучи, который, в свою очередь, являлся первенцем великого Чингисхана. Ханским троном в Синей Орде владела двоюродная родня Туй-Ходжи. Поскольку Туй-Ходжа тоже претендовал на трон, опираясь на кочевников-туркмен, он был убит слугами Урус-хана, властелина Синей Орды.

В свое время Чимтай, отец Урус-хана, оттеснил от ханского трона своего брата Кутлуг-Ходжу, сыном которого был Туй-Ходжа.

Тохтамышу пришлось спасаться бегством от людей Урус-хана, которые повсюду его искали, собираясь убить. Прибежище Тохтамышу предоставил эмир Самарканда Тимур. После ранения в ногу Тимур охромел, поэтому получил прозвище Ленг, что по-персидски значит Хромец. Тимур снабдил Тохтамыша золотом и припасами, дал ему сильное войско. С этим войском Тохтамыш разбил Урус-хана и занял ханский трон в Синей Орде.

Неуемная жажда новых завоеваний сподвигла Тохтамыша к походу на берега Волги. Захватив Сарай, Тохтамыш объявил себя ханом Золотой Орды, обосновав это тем, что прежний хан Мухаммед-Булак был убит Мамаем. Поскольку Тохтамыш являлся чистокровным Чингизидом, золотоордынская знать без колебаний признала его владыкой Золотой Орды. Зная, что Мамай тоже метит на ханский трон, Тохтамыш объявил его своим врагом.

– О сиятельный, не слишком ли ты возвысил этого руса? – В голосе эмира Алибека прозвучали нотки недовольства. – По-моему, этот Савалт весьма скользкая рыба! Он же не татарин и не кипчак, к тому же христианин и бывший раб, предавший своего господина. Как можно доверять казну такому человеку!

Тохтамыш, разглядывающий мозаичные узоры на стенах и колоннах тронного зала, повернулся к Алибеку. В глазах Тохтамыша светились восхищение и некая отрешенная задумчивость.

– Этот дворец гораздо роскошнее моего дворца в Сыгнаке, – негромко проговорил Тохтамыш. – С этим дворцом не сравнятся даже великолепные чертоги Тимура Хромца в Самарканде. А я-то полагал, что лучшие каменщики и зодчие Востока собраны у Тимура. Воистину, все познается в сравнении!

Видя, что мысли Тохтамыша витают где-то далеко, Алибек смутился и замолчал.

– Не Сыгнак, а Сарай более годится для центра моей державы, – с воодушевлением продолжил Тохтамыш. – Сарай не только богаче и обширнее Сыгнака, сей город расположен на пересечении торговых путей с севера на юг. От Сарая недалеко до Греческого моря и до моря Персидского. Отсюда и до Кавказа рукой подать.

В начале зимы Тохтамыш отправил послов в Москву с известием о смерти Мамая. Во главе посольства был поставлен мурза Огул-бек, неплохо владеющий русским языком. Огул-беку было также велено Тохтамышем встретиться с рязанским князем, который в свое время заключил союз с Мамаем против Москвы. Тохтамышу хотелось вызнать через Огул-бека, какие настроения царят среди русских князей и собирается ли московский князь, как встарь, платить ежегодную дань в Орду.

Тохтамыш ожидал возвращения Огул-бека с нетерпением и беспокойством. Неудачная осенняя поездка на Русь эмира Едигея, когда московляне задержали послов из Орды под Коломной, сильно уязвила Тохтамыша. Выказывать свой гнев московскому князю Тохтамыш не спешил по двум причинам. Во-первых, московский князь являлся весьма серьезным противником, он держал под своей рукой всю Северо-Восточную Русь. Во-вторых, смерть Мамая упрочила положение Тохтамыша, но не настолько, чтобы ему можно было почивать на лаврах. Золотая Орда была раздроблена, независимые ханы в Булгаре и Ас-Тархане не признавали власть Тохтамыша. Прежде чем враждовать с Русью, Тохтамышу предстояло покорить Булгар и Ас-Тархан.

Сарайская казна была почти пуста, поскольку при владычестве Мамая в нее запускали руку все кому не лень. Сарайские вельможи трепетали перед Мамаем, но совершенно не боялись марионеточных ханов, коих Мамай сажал на трон. Царедворцы беззастенчиво расхищали ханские сокровища, пользуясь тем, что Мамай нечасто появлялся в Сарае и не мог за всем уследить.

Для того чтобы захватить Булгар и Ас-Тархан, окруженные мощными укреплениями, Тохтамышу была нужна большая и сильная армия. Между тем из-за денежных затруднений Тохтамыш не мог содержать даже то войско, что имелось у него под рукой. Волей-неволей Тохтамышу пришлось распустить по домам алан, саксин и донских кипчаков, поскольку им все равно нечем было платить за службу. Подле Тохтамыша оставались лишь отряды татар и туркмен, пришедшие с ним в Сарай из Синей Орды.

Тохтамыш остро нуждался в дани с Руси, ибо это был основной источник для пополнения золотоордынской казны. Мамай двинулся походом на Русь именно потому, что московский князь в нарушение договора перестал выплачивать ежегодную дань. Мамай собирался разграбить Москву, ибо ему стало известно, что московский князь все ордынские деньги, собираемые им с соседних князей, оставляет у себя. Однако Мамай упустил время. Московский князь усилился настолько, что наголову разбил Мамаевы полчища в открытом сражении.

Ночью Савалту не спалось, ныла раненая рука. Перед глазами у него стоял умирающий Огул-бек. Его предсмертный шепот звучал в ушах Савалта. Спавшая рядом Агафья всякий раз просыпалась, едва Савалт начинал беспокойно ворочаться под одеялом или садился на постели, опустив босые ноги на пол.

– Что томит тебя, родной? – ласково спросила Агафья, когда Савалт снова уселся на краю ложа, скинув с себя одеяло.

Просторная опочивальня с закругленными сводами и с побеленными известью стенами была озарена подрагивающим пламенем масляного светильника, стоявшего в стенной нише над низкой дверью.

Взяв с низкого круглого столика кубок с водой, Савалт сделал несколько глотков. Агафья глядела на него, обхватив руками свои голые ноги, согнутые в коленях. На ней была тонкая исподняя рубашка, подол которой смятыми складками обвивал ее гибкую талию. Длинные распущенные волосы Агафьи укрывали, словно покрывалом, ей спину и плечи.

Савалт был обнажен до пояса, его правая рука повыше локтя была забинтована лентами из неотбеленного льна.

– Знавал я твоего отца, младень. – Князь замедлил шаг, оглянувшись на идущего за ним Всеволода. – Родителя твоего звали Давыдом Ефимовичем. И прозвище у него было Баглай. Так?

– Верно, княже, – кивнул Всеволод.

– Я запомнил тебя еще в прошлогодний приезд Тохтамышевых послов, – продолжил Олег Иванович, остановившись возле оштукатуренной стены, на которой умелой рукой живописца яркими красками были изображены сцены из библейских преданий: встреча Иисуса с Иоанном Крестителем, суд Иисуса над блудницей и искушение Иисуса сатаной. – В прошлом году ты состоял толмачом при эмире Едигее, ныне состоишь в свите эмира Турсунбека. Лет тебе сколько, молодец?

– Двадцать девять, княже, – ответил Всеволод, окидывая любопытным взором прекрасно выполненную настенную фреску.

– А в неволю к нехристям ты угодил… – Князь сделал паузу, словно пытаясь что-то припомнить. – Если мне не изменяет память, десять лет тому назад. Так ли?

Разница в возрасте у Всеволода с Акимом составляла семь лет. За прошедшие одиннадцать лет Аким заметно растолстел и обрюзг, в свои тридцать шесть лет он выглядел на все сорок. Верхом на коне Аким теперь не ездил и к ратной службе отношения не имел. Выяснилось, что Аким приобщился к торговому делу, по примеру своего тестя-купца.

Дом Акима стоял на Варьской улице, самой длинной в московском посаде. Здесь повсюду высились бревенчатые терема зажиточных купцов. Приехав в Москву, Всеволод без труда разыскал своего старшего брата, который унаследовал прозвище их покойного отца. Баглай означает «увалень». У Акима была раскачивающаяся походка, он был добродушен и незлоблив нравом.

При встрече братья долго тискали друг друга в объятиях, переполняемые бурной радостью. Оба невольно прослезились, восприняв случившееся как некое чудо.

Пригласив вновь обретенного брата в свой терем, Аким первым делом познакомил его со своей женой Евдокией, которую он называл на славянский лад Авдотьей. Детей у Акима было трое: восьмилетняя дочь Ульяна и пятилетние сыновья-близнецы Фома и Никита.

Авдотья была невысока ростом, миловидна и улыбчива. У нее было овальное лицо, карие глаза, слегка вздернутый нос и темно-русые волосы, заплетенные в длинную косу. Все дети Акима лицом походили на мать. Отец Авдотьи и все его предки до третьего колена занимались торговлей.

На обратном пути в Сарай Всеволод был хмур и неразговорчив. Турсунбек же, наоборот, пребывал в приподнятом настроении, довольный тем, что рязанскому князю не удалось столковаться миром с князем московским. И хотя Олег Иванович не сказал ничего определенного относительно своего союза с Тохтамышем, Турсунбек был уверен, что рано или поздно вражда с Москвой вынудит рязанского князя искать сближения с Ордой.

Полагая, что Всеволод беспокоится за судьбу своего старшего брата и его семьи, отчего и пребывает в подавленном состоянии, Турсунбек пытался его приободрить.

– Ты же служишь Тохтамышу, поэтому, когда наше войско захватит Москву, твой брат и его близкие не будут обращены в рабство, – молвил он. – Если же твой брат поможет нашим батырам со взятием Москвы, тогда Тохтамыш не просто помилует его, но и щедро вознаградит.

О том, что Тохтамыш выпустил Солтанбека из темницы, включив его в свою свиту, Турсунбек и Всеволод узнали еще при въезде в Сарай. Стражниками у городских ворот верховодил Иргаш, племянник Турсунбека. Он-то и поведал Турсунбеку и его спутникам обо всем, что случилось в ханском дворце за последний месяц. Иргаш был дружен со Всеволодом, поэтому он с сочувствием в голосе сообщил ему, что дом эмира Буранды, принадлежавший Всеволоду, Тохтамыш подарил Солтанбеку.

– Ты же знаешь, что Солтанбек женат на дочери покойного Буранды, – молвил Иргаш, беседуя со Всеволодом. – Солтанбек потребовал себе дом своего тестя. Тохтамыш уступил Солтанбеку, поскольку он рассчитывает через него убедить самых непримиримых Мамаевых военачальников сложить оружие. Ведь Солтанбек пользуется среди татарской и кипчакской знати большим уважением. Солтанбек непревзойденный наездник и стрелок из лука. К тому же он храбрец, каких поискать.