Офицерские погоны Григорий Семенов носил с удовольствием, иногда, словно бы не веря, что он на самом деле — после окончания военного училища в городе Оренбурге — стал офицером, косился то на одно свое плечо, то на другое, осматривал погоны и гордо вздергивал голову: знай наших!

Училище он окончил по первому разряду, потом двадцать восемь дней гостил дома, у отца, в станице на реке Оной — после учебы был положен отпуск, — и уже оттуда отбыл в полк, стоявший в городе Троицко-Савске, на границе с Северной Монголией, или, как звали ее в ту пору — Халхи.

В Троицко-Савске Семенов обосновался в маленькой чистой хатенке, в которой жил одинокий сивоголовый дед — герой осады Севастополя

[1]

, лично знавший адмирала Нахимова, — заплатил за жилье вперед и впрягся в службу.

Зима в тот год выдалась капризная — снежная и одновременно морозная, рот на улице открыть было нельзя, его мигом запечатывало, зубы крошились от холода, от стужи не спасали даже шубы на волчьем меху, а потом вдруг откуда-то из монгольских задымленных глубин приносился хриплый, злобно гогочущий ветер, сдирал снег с земли, обнажая камни и сохлую траву, и начиналась оттепель. Люди хлюпали мокрыми носами и последними словами ругали матушку-природу — что же с ней такое происходит? Что в ней развинтилось? И когда все это кончится?

Семенову такая погода нравилась — она закаляет организм и из обычного солдата делает солдата, который ни мороза не боится, ни жары, ни чертей с вурдалаками, ни турок с кривыми ятаганами, ни воды, ни высоченных гор, ни лютых здешних разбойников — хунгузов...

В Сибири Семенов не был три года — ни разу не отлучался с фронта. В Питере, на вокзале, забрался в уютный вагон трансконтинентального экспресса, пахнущий чистотой и душистым хвойным настоем, которым проводник — плечистый дядя с седыми усами — каждые три часа увлажнял ковровую дорожку, — уснул, а проснувшись, увидел за окном вагона такие чистые, такие зеленые, прибранные рощицы, что Петроград, оставшийся уже в прошлом, разом стал мниться ему пыльной заплеванной пепельницей.

Семенов приник к окну и часа два глядел в него не отрываясь, засекая все, что попадалось на глаза, всякую мелочь, на которую раньше мог обратить внимание только под пистолетным дулом, и слушая, как в груди растревоженно колотится сердце — он ехал на Родину, домой.

Редкие письма, которые приходили на фронт, шерстила военная цензура, делала это придирчиво, вымарывая не только то, что нужно было вымарать; письма эти производили странное впечатление неживых, будто были состряпаны неким бездушным деревянным человеком, иногда из них вообще ничего нельзя было понять.

Если в Петрограде было голодно — бабы в магазинах дрались за ржавую селедку, от запаха свежего хлеба люди стонали, на рынках продавали пирожки с собачьим ливером, то здесь, едва поезд подходил к станции, на перрон вываливались лоточники, миллион лоточников — и чего только на этих лотках не было! Что такое голод, в России, в отличие от Питера, не знали. Семенов записал на память на листке бумаги: «Печеная в духовке утка стоит 30 коп., жареный поросенок — 50 коп.». Мало ли, вдруг эти пустячные сведения понадобятся когда-нибудь для большого дела...

На седьмой день Семенов прибыл в Иркутск. Здесь надлежало сделать остановку и отметиться в штабе командующего войсками Иркутского военного округа генерал-майора Самарина. А затем спешно — вот-вот должен был открыться войсковой круг — перемещаться в Читу.

Семенов искал, на кого бы из союзников опереться, многие подталкивали его к французам, но при упоминании о них он морщил нос, будто на него повеяло отстойным воздухом из ближайшего сортира; есаул считал, что французы похожи на легкомысленную бабу, которая дает и нашим, и вашим (впоследствии оказалось, что он прав: французы и чехи выдали большевикам адмирала Колчака, как только Врангель

[51]

стал им не нужен, он был брошен в Крыме на произвол судьбы, были и другие примеры, с такими историю делать нельзя).

Чехи во главе с Яном Сыровы

[52]

и новоиспеченным генералом Гайдой

[53]

— последний в прошлом, как сказывали Семенову, был фельдшером, служил в австро-венгерской армии и попал в плен, добровольно сдавшись нашим солдатам, — тоже вели себя по-бабьи, на них тоже нельзя было опереться, особенно в бою.

Тогда на кого же мог опереться Семенов?

На англичан? Но у них были свои интересы, на Дальний Восток они поглядывали лишь с вялым любопытством, их больше привлекала европейская часть России, в частности Архангельск и Романов-на-Мурмане. Так что англичане — не помощники и вообще не игроки.

Кто же игроки? Китайцы? Боже упаси! Китайцы поглядывали на Семенова враждебно и своего отношения к нему менять не собирались. Монголы? Монголов Семенов считал надежными союзниками, но их было мало.