В Есен-Гу праздновали Восход.

Исполинские фонтаны искр, вспышек, горы дрожащего, взрывающегося огня вставали под облачное небо, цветные блики метались подлинным волнам. Казалось, все пространство бухты, обращенное к Экополису, плавится. Синие, красные, зеленые отсветы судорожно трепетали, дрожали, подергивались над скалистыми берегами.

Фиолетовые тени на эмалевой стене.

Гай Алдер не помнил продолжения. Просто тени. Фиолетовые и прочие. Этого достаточно. В диковинных словах, всплывающих из памяти, трепетало настроение.

Праздник Восхода.

Не каждый видит такое со стороны рифов.

Флип срывался с волны на волну, сбивал пену, рвал нежную радужную дымку. Широкое днище разглаживало колеблющиеся зеленоватые провалы. Под осыпающимися горами, под пульсирующими огненными фонтанами уже сверкал над входом в канал Эрро прерывистый входной знак. Гай радовался флипу. После аварии на Химическом уровне, летать он не любил. Космонавт, ни разу не поднявшийся над землей, дежурный администратор Линейных заводов, не слишком заметный биоэтик

II

ранга – он не думал, что в Экополисе ему выделят личный флип. Но сотрудники, входящие в Контроль дальних Станций, пользуются особым вниманием Комитета биобезопасности.

Экстремалов в Экополисе хватает.

Но этот падал как-то совсем неправильно.

Он дважды перевернулся в воздухе, и хотя вошел в воду ногами, было видно, что это случайность. Взметнулся шумный фонтан. Вода забурлила, выбрасывая массу пузырей. Потом ныряльщик появился на поверхности. Он хрипел, отплевывался и слепо разводил руками.

Гая передернуло. Он не любил слепых.

Широкое лицо, украшенное плоским вдавленным носом. Голова выросла, а нос остался как в детстве. Понятно, что даже стопроцентно здоровый человек не всегда может похвастаться совершенством профиля или разреза глаз, но неожиданный ныряльщик выглядел уродом. К тому же, от него густо несло страхом. Забравшись на борт, он бессильно привалился к подрагивающей переборке, прикрыл сильно косящие глаза мокрой рукой. На малом ходу Гай вывел флип из-под скального обрыва на колеблющееся, дрожащее от далеких отсветов и вспышек зеркало бухты. Исполинские грибы огня, искр, цветного дыма медленно росли и распускались над Экополисом, воздух пронизывало электрическим шелестом, вода булькала, справа по борту подпрыгивали стеклянные фонтанчики. До Гая дошло: сотрудники Нацбеза провалили какую-то операцию и теперь сверху обстреливают его флип.

-О, Гай!

Мутти округлилась.

Цветистый халатик подчеркивал размытую талию, зеленые глаза смеялись.

Мутти чувствовала свое обаяние. «Мы учились у Мутти», – молодые художники гордились этим. Декоративная каллиграфия – не полеты в Космос, имя Мутти знали, а вот Гай ни разу не выходил на орбиту. Когда-то в паре с его сестрой Мутти лихо возмущала чопорную верхушку Экополиса, но теперь она – мать пятерых детей, уважаемая гражданка.

– Я столкнулся на лестнице с женщиной…

-Тебе будет интересно, – пообещал Дьердь.

От него пахло луком. Толстые губы обмаслились. Наверное, он только что пообедал. Но глаза смотрели остро – умные, холодные глаза. В их зеленоватой глубине угадывалась опасность. Впрочем, Охотником на крокодилов Дьердя прозвали только за то, что всю жизнь ему попадались недобрые девушки.

– Ты увидишь одного человека…

Ощущение опасности не исчезло.

– Если захочешь задать ему вопрос, сделай это через меня…

В кабинет Дьердя они поднялись в лифте.

Здесь пахло острым соусом, в углу зеленела искусственная пальма.

Конечно, кабинет был невелик, но он полностью принадлежал Дьердю. В общем-то редкость, если отвлечься от мысли, что находишься в стенах Нацбеза.

– Чего вы добиваетесь от этого парня?

Дьердь молча указал на просмотровую приставку.

Лес просыпался, стонал.

Кричала кукушка, надрывно, будто потеряв связь времен.

Ничто ее не могло успокоить. На многих тропах, которые, прихотливо извиваясь, вели к далеким Языкам, уроды поднимали головы. Внимательно прислушивались, снова ступали через переплетения ветвей, отводили от исцарапанных лиц влажные ветки и лианы, другие разводили огонь, чтобы успеть поесть до восхода солнца. Шли много дней. Иногда возникало обратное движение. Кто-то возвращался или просто менял направление, начинал паниковать. Но значения это не имело: как бы ты ни шел, все равно выходил к лесу или пустыне.

Влажные буреломы.

Песчаные барашки, как рябь на воде.

На обожженного наткнулись люди Болот. Озерцо, на берегу которого валялся Алди, стояло в низких берегах, казалось мелким. Слизни уже обработали сожженную кожу, неизвестный мог даже подниматься. Было ясно, что хромота останется при нем навсегда, но ожоги зарубцевалась. Неизвестный ничего не мог объяснить, только все время хотел есть и не приносил никакой пользы. Тогда его продали Носильщикам воды, подрабатывающим на восточном краю пустыни.

«Почему голый? – дивились Носильщики. – Плохо работает?»

«Да нет. Совсем не работает».

«Тогда зачем такой?»

«Часто говорит про культуру».

Он уже трижды пытался добраться до Языков.

Там обязательно должны были находиться специалисты из Экополиса.

В первый раз поход закончился ужасной зимовкой на пустынном полуострове.

Алди сразу указывал на то, что движутся они почему-то на север, но мудрый лесной человек Квинто, взявший на себя роль проводника, ничему такому не верил. И низкое солнце было ему не указ. Пришлось пережидать зиму в полуразрушенных неудобных деревянных домах, в которых густо дымили печи. Одно время казалось, что жестокие морозы никогда не кончатся. Шел тихий снег, сухой бычий пузырь в окне не пропускал света, только резчики по дереву упорно работали. Ухало рядом, упав, насквозь промороженное дерево. Алди тоже пытался резать, но фигурки, выполненные им, получались странными. «Это бык? Нет? Это не бык? – пугались его спутники. – А это растение? Тоже нет? Ну тогда мы не знаем. Мы раньше ничего такого не видели. Такие вещи нигде не растут».

И разводили руками:

В другой раз Алди отправился к Языку с группой переселенцев из опустевших после мора областей Симы. Сейчас в Симу вошли другие народы, но тогда в серых одноэтажных городах и поселках было пусто. Те, кто выжил, пытались толпами и поодиночке прорвать редкие кордоны синерубашечников. Все были зобатые и сердитые. Сильно кашляли. Тяжелые веки оплывали на глаза, текли, как тесто, тела тоже оплывали. Ни один не производил впечатление здорового человека, но никто такого и не говорил. Выжившие прекрасно знали, что главное добраться до Языка. Если доберутся, то для них закончатся страдания голода, они сразу получат все, что необходимо организму, ведь Языки напитаны полезными веществами. Переселенцы страшно дивились тому, что Алди никогда не пробовал Языка.

«Эти шрамы на твоем лице, они от чего?»

«Однажды я горел в

бокко

».

«Тебя лечили Языком?»

«Нет, я о таком и не знал».

В третий раз вместо Станции Алди попал в некое местечко, отгороженное от Остального мира глухим становым хребтом. Густая холодная тень всегда падала на травянистую поляну, окаймленную редкими кустами, всегда почему-то желтыми. В массивном доме, сложенном из угловатых неотесанных камней, в многочисленных залах, комнатах, переходах и тупиках обитало множество людей. Сколько – точно никто не знал. Запомнить всех не было возможности.

Заправляла колонией мать Хайке.

Горбатая, ходила, загребая сухой ногой, по утрам подолгу расчесывала перед мутным зеркалом пепельные длинные волосы, и все толковала про русалку по имени Иоланда. Про испортившиеся нравы, растрепанные нервы и про то, что у Иоланды трещинка на верхней обветренной губе. Будто бы русалка ленива. Будто бы валяется в камышах в специальной переливающейся серебряной сети и никому нельзя к ней подходить. Будет плохо.

Мать Хайке непременно отыскивала глазами Алди: «Не делай этого».

Нынешние обитатели пришли в ущелье отовсюду. Некоторые издалека и по разным причинам. А уйти не могли по одной – памяти не хватало, не помнили, как попали в такое уединенное место. Некоторые, правда, указывали на сосенку, склонявшуюся с чудовищной высоты крутого обрыва: вот вроде спускались от нее, даже царапины остались на скальном склоне.