В далеком и далеко не новом комплекте измерений, в том крыле космоса, которое никогда не предназначалось для полета, клубящиеся звездные туманы дрожат, расступаются и…

Смотрите…

То приближается Великий А’Туин, черепаха, медленно плывущая по межзвездному проливу. На её могучих ластах инеем застыл водород, её гигантский и древний панцирь изрыт метеоритными кратерами, а глаза величиной с два моря, покрытые слизью и астероидной пылью, неотрывно глядят в сторону Цели.

В её мозгу, превышающем размерами город, с геологической медлительностью ворочаются мысли, и все они — о Бремени.

Плоский мир предлагает глазу гораздо более впечатляющие зрелища, нежели те, что можно найти во вселенных, сотворенных Создателями с худшим воображением, но лучшими способностями к механике.

Ну да, солнце Диска — это не более чем вращающаяся по орбите крошечная луна с протуберанцами едва ли крупнее, чем ворота для крикета. Но этому небольшому изъяну можно противопоставить потрясающую картину Великого А’Туина, на чьем древнем, испещренном метеоритными кратерами панцире покоится Диск. Иногда во время своего неторопливого путешествия по берегам Бесконечности Великий А’Туин поворачивает огромную, как целая страна, голову, чтобы щелкнуть зубами на пролетающую комету.

Но, возможно, самое впечатляющее зрелище — это бесконечный Краепад. Даже те умы, которые уже столкнулись с абсолютной галактической необъятностью А’Туина, отказываются поверить в это явление. Там моря Диска, бурля, вечно переливаются через Край в космическое пространство. А может, самое невероятное зрелище на Диске — это Краедуга, опоясывающая мир восьмицветная радуга, которая висит в насыщенном туманами воздухе над Краепадом. Восьмой цвет — это октарин, образующийся за счет эффекта рассеивания сильного солнечного света в интенсивном магическом поле.

Или самое великолепное зрелище — это Пуп. Там сквозь облака на десять миль в небо вздымается шпиль из зеленого льда, поддерживая на своей вершине царство Дунманифестин — обиталище богов Диска. Сами боги, несмотря на все великолепие расстилающегося внизу мира, редко бывают довольны. Как-то неловко осознавать себя богом мира, который существует только потому, что каждая кривая невероятности должна иметь свой конец. В особенности когда можно заглянуть в другие измерения и посмотреть на миры, у чьих Создателей было гораздо больше способностей к механике, чем воображения. Так что неудивительно, что боги Диска проводят больше времени в перебранках, нежели в познании всего сущего.

Она называлась Червберг, гора Черв, и возвышалась над зеленой долиной почти на полмили. Гора была огромной, серой и перевернутой вверх ногами.

У основания она имела в поперечнике всего десятка два ярдов. Потом, грациозно выгибаясь наружу, словно перевернутая башня, она поднималась сквозь льнущие к ней облака и наконец завершалась, будто её обрубили, четвертьмильным в диаметре плато. Здесь, наверху, рос крошечный лесок, зелень которого каскадом спускалась за обрыв. Здесь жили люди, построившие деревеньки. Здесь даже текла речушка, переливающаяся через край водопадом, который достигал земли исключительно в виде дождя.

Имелись здесь и пещеры, причём входы в них располагались на несколько ярдов ниже уровня плато. Черными, грубо вырубленными дырами зияли они со склонов, так что в это свежее осеннее утро гора Черв, нависающая над облаками, выглядела гигантской голубятней.

Судя по размерам пещер, размах крыльев ютившихся там «голубков» достигал ярдов сорока.

Его строили очень долго. Теперь он был почти готов, и рабы топорами околачивали с него остатки глиняной формы.

В тех местах, где другие рабы старательно натирали его металлические бока серебряным песком, он уже начал отливать на солнце шелковистым блеском, присущим только что выплавленной бронзе. Он до сих пор полыхал теплом, несмотря на то, что его неделю остужали в литейной яме.

Архиастроном Крулла небрежно махнул рукой, и носильщики опустили трон в тени под кормой.

«Совсем как рыба, — подумал архиастроном. — Огромная летучая рыба. Только из каких морей?»

Солнце поднималось медленно, словно не было уверено в том, что это стоит таких усилий.

Над Диском занимался ещё один день. Разгорался он очень неторопливо, и вот почему.

Когда свет встречается с сильным магическим полем, он тут же теряет всякое представление о спешке и мгновенно замедляет скорость. А на Диске магия до неприличия сильна, из чего следует, что мягкий желтый утренний свет скользил по спящему пейзажу, будто прикосновение нежного любовника или, как выразились бы некоторые, словно золотистый сироп. Периодически он притормаживал, чтобы заполнить долины. Скапливался у горных хребтов. Достигнув Кори Челести, десятимильного шпиля из серого камня и зеленого льда, отмечающего Пуп Диска и служащего домом местным богам, свет начал громоздиться ввысь. И, наконец, обрушился гигантским, ленивым, бесшумным, как бархат, цунами на расстилающийся дальше тёмный ландшафт.

Подобного зрелища не увидишь больше нигде.

И это естественно, ведь другие миры не передвигаются по звездной бесконечности на спинах четырех исполинских слонов, которые стоят на панцире гигантской черепахи. Звали Её — или, согласно другой школе философской мысли, Его — Великий А’Туин. Она — или, может статься, Он — не сыграет в последующих событиях важной роли, но для понимания Диска жизненно важно знать, что Она — или Он — находится там, внизу, под залежами руд, морским илом и фальшивыми ископаемыми костями, положенными туда Создателем, которому делать больше нечего, кроме как сбивать с толку археологов и внушать им дурацкие теории.

В другой части леса молодой шаман проходил крайне важный этап своей подготовки. Он поел священного мухомора, покурил святого корня, тщательно растер и ввел в различные отверстия своего тела мистический гриб и теперь, сидя под сосной в позе «лотоса», пытался сосредоточиться. Он должен был не только войти в контакт со странными и чудесными секретами, таящимися в Сердце Бытия, но и не дать своей макушке, отвинтившись, уплыть прочь.

Перед его глазами медленно кружились голубые четырехсторонние треугольники. Временами он понимающе улыбался в пространство и восклицал что-нибудь типа «Ух ты» или «О-о».

Потом в воздухе мелькнуло некое движение и произошло то, что шаман впоследствии описал как «нечто вроде взрыва, только наоборот, понимаете?» На пустом месте возник огромный обшарпанный деревянный сундук.

Он тяжело приземлился на слой опавших листьев, выпустил из себя множество маленьких ножек и тяжеловесно повернулся, чтобы взглянуть на шамана. Лица у сундука, конечно, не было, но даже сквозь вызванную грибами дымку шаман с ужасом осознал, что эта штуковина смотрит именно на него. И взгляд этот был не из приятных. Потрясающе, до чего злобными могут показаться замочная скважина и пара сучков.

Затем, к огромному облегчению начинающего шамана, сундук вроде как пожал плечами и рысью скрылся между деревьев.

В пряничном домике царила суматоха, потому что волшебники рвались не столько отправиться в погоню за помелом, сколько помешать другим сделать то же самое. Это привело к нескольким достойным сожаления инцидентам. Наиболее эффектный и, без сомнения, самый трагический имел место быть, когда один из провидцев попытался пустить в ход семимильные сапоги, не предварив эту операцию соответствующей последовательностью заклинаний и подготовительных обрядов.

Как уже давалось понять, семимильные сапоги — это крайне ненадежная форма магии, а провидец слишком поздно вспомнил о той осторожности, которую следует проявлять в обращении с транспортным средством — в особенности если это средство иногда пытается унести одну ногу за две с лишним лиги от другой.

Бушевали первые снежные бури, и большую часть Диска закрывала подозрительно плотная пелена облаков. Однако со значительной высоты и при серебристом свете крошечной луны Плоского мира Диск представлял собой одно из самых красивых зрелищ во всей множественной вселенной.

Гигантские облачные ленты в несколько сотен миль длиной тянулись от Краепада к горам в районе Пупа. В холодной хрустальной тишине огромные белые спирали морозно поблескивали под звездами, неощутимо поворачиваясь, совсем как если бы Создатель помешал свой кофе и добавил туда сливок.

— Ринсвинд?

Ринсвинд открыл глаза. Не то чтобы это ему помогло. Если раньше он не видел ничего, кроме черноты, то сейчас он не увидел ничего, кроме белизны. Как ни удивительно, это было намного хуже.

— С тобой все в порядке?

— Нет.

— А-а.

Эта книга про волшебство, про то, куда оно девается и — что, наверное, куда важнее — откуда берется. Хотя данный манускрипт не претендует на то, чтобы ответить на какой-либо из этих вопросов.

Тем не менее он, вероятно, поможет объяснить, почему Гэндальф никогда не женился и почему Мерлин был мужчиной. Видите ли, эта книга также касается вопросов пола — не того, деревянного, паркетного или земляного, — а мужского и женского. Поэтому герои могут в любой момент выйти из-под контроля автора. Это случается.

Но прежде всего эта книга про мир. Вот он приближается. Смотрите внимательно, спецэффекты обошлись недешево.

Слышится звук контрабаса. Глубокая, вибрирующая нота, намекающая на то, что в любую секунду может вступить духовая секция, насыщая космос фанфарами. Сцена представляет собой черноту космического пространства, в которой мерцает несколько звезд, похожих на перхоть на плечах Создателя.

Потом откуда-то сверху появляется она (или он), огромнее, чем самый огромный, самый мерзко ощетинившийся пушками звездный крейсер, рожденный воображением режиссера-космотолога. Это черепаха, черепаха в десять тысяч миль длиной. Это Великий А’Туин, одна из редких космических рептилий, обитающих во Вселенной, где вещи меньше всего похожи на то, какими они должны быть, а скорее выглядят такими, какими люди их себе представляют. Великий А’Туин несёт на своем изрытом метеоритными кратерами панцире четырех гигантских слонов, которые держат на исполинских плечах громадный круг Плоского мира.

Он шёл сквозь грозу, и в нем сразу можно было признать волшебника — отчасти по длинному плащу и резному посоху, но главным образом — по дождевым каплям, которые останавливались в нескольких футах над его головой и превращались в пар.

Это был край суровых гроз, верховья Овцепикских гор, край зазубренных пиков, густых лесов и маленьких речных долин, настолько глубоких, что не успевал дневной свет добраться до дна, как ему пора было возвращаться обратно. Растрепанные клочья тумана льнули к менее высоким утесам, виднеющимся над горной тропой, по которой, скользя и оступаясь, брел волшебник. Несколько коз наблюдали за ним глазками-щелочками, в которых светился легкий интерес. Чтобы заинтересовать коз, много не нужно.

Периодически волшебник останавливался и подбрасывал тяжелый посох в воздух. Посох, приземляясь, всегда указывал в одну и ту же сторону. Хозяин со вздохом поднимал его и, хлюпая по грязи, брел дальше.

Гроза, рокоча и ворча, обходила холмы на ногах-молниях.

Волшебник скрылся за поворотом, и козы снова принялись щипать мокрую траву.

В узкой долине, зажатой между крутыми лесистыми склонами, примостилась деревушка, совсем крошечная, которую ни в жизнь не найдешь на карте гор. Едва заметная на карте самой деревни.

По сути, это было одно из тех мест, которые существуют только для того, чтобы люди могли происходить оттуда родом. Вселенная просто усыпана такими местечками — укромными деревушками, открытыми всем ветрам городками под бескрайним небом, одинокими хижинами в промозглых горах. Согласно истории, в этих невероятно заурядных местах обычно берет начало нечто необычайное. Зачастую об этом свидетельствует лишь маленькая табличка, сообщающая, что, вопреки всякой гинекологической вероятности, именно в этом домишке и в этой комнатке (поднимите глаза, вон то окно) родился кто-то очень знаменитый.

Когда волшебник пересек узкий мосток над вздувшимся ручьем и направился к деревенской кузнице, между домами клубился туман. Впрочем, эти два факта не имеют между собой ничего общего. Туман клубился бы в любом случае: это был опытный туман, который возвел умение клубиться в ранг высокого искусства.

В кузнице, разумеется, было полно народу. Кузница — это единственное место, где наверняка можно согреться и перекинуться с кем-нибудь словцом. Несколько жителей деревни сидели, развалясь в теплом полумраке, однако появление волшебника заставило их выжидающе выпрямиться. С незначительным успехом они попытались принять умный вид.

Кузнец не счел нужным проявлять подобное подобострастие. Он кивнул волшебнику, но это было приветствие равного равному. Любой мало-мальски сведущий кузнец может претендовать на нечто большее, чем просто шапочное знакомство с магией, хотя некоторые просто тешат себя.

«Какой же я дурак, — произнес чей-то голос, но слова эти не мог услышать ни один смертный. — Я думал, магия сама знает что делать».

— ВОЗМОЖНО, ТАК ОНО И ЕСТЬ.

«О, если бы я мог что-нибудь изменить…»

— НАЗАД ХОДУ НЕТ. НАЗАД ХОДУ НЕТ, — прогудел глубокий, тяжелый голос, похожий на грохот закрывающихся дверей склепа.

Струйка небытия, которая некогда была Драмом Биллетом, задумалась. «Но у неё будет куча проблем».

Ветер свирепел. Молния, словно неискушенный убийца, изгоняла из земли душу градом беспорядочных уколов. Над темными, иссеченными ливнем холмами катались взад-вперед раскаты грома. Ночь по беспросветности своей соперничала с убранством кошачьей утробы. Наверное, именно такими ночами боги помыкают людьми как хотят, словно те — пешки на шахматной доске судьбы. В разгар этого буйного действа, подобно искорке в зрачке обезумевшего хорька, за слезящейся листвой дрока полыхнуло зарево, уронившее блики на три сидящие на корточках фигуры. Варево в котле наконец поспело, и послышался чудной писклявый голосок:

— Когда мы вновь увидимся втроем? Ответ последовал не сразу. Наконец другой голос, наделенный более привычными уху модуляциями, произнес:

— Вернее всего, что в следующий вторник…

Сквозь непостижимые толщи космоса несёт свое бремя вселенская черепаха Великий А’Туин, и бремя это состоит из четырех слонов-исполинов, подпирающих спинами диск Плоского мира. Вокруг диска вращаются скромных размеров солнце и луна, описывая довольно замысловатые орбиты, необходимые для смены времён года. И вряд ли во всей множественной вселенной отыщется другое место, где время от времени слону приходится задирать свою конечность, дабы не воспрепятствовать предписанному ходу небесных светил.

Сложно сказать, удастся ли когда-либо получить ответ на вопрос, почему все устроено именно так, а не иначе. Вполне возможно, Создателю Вселенной в один прекрасный день наскучили эти бесконечные оси склонения, скорости обращения и альбедо, и Он решил немного себя потешить.

А ещё случаются дни и ночи, когда то же происходит с небесами.

В ту ночь буря бушевала самозабвенно. Она чувствовала, что эта ночь — её. Не год, не два буря гастролировала по провинциям: не отказываясь от поденной халтуры, по крупицам стяжала тайны своего ремесла; завязывала контакты; время от времени в роли урагана сбивала с ног зазевавшихся пастушков или пригибала к земле молоденькие дубки. Теперь, когда соотношение сил в погодных верхах немного изменилось, буря пыталась выложиться без остатка, дабы быть замеченной заправилами климата.

О да, буря работала с огоньком. Вихревая пластика движений в сочетании с неистовым темпераментом. Критики прочили ей блистательное будущее, правда оговаривая, что ей ещё предстоит открыть для себя подлинное звучание громового раската.

Тем временем окрестные леса, покрывшись сизой испариной и раскидав листочки, зашлись в буйной овации.

И уж коли перепадает ночка, подобная этой, то боги, как уже было замечено, играют с судьбами людей и престолами монархов по правилам, во всем отличным от шахматных, предаваясь самому бессовестному мухлежу…

В это же самое время Веренс, король Ланкра, совершал одно важное открытие за другим.

Подобно большинству смертных — по крайней мере, подобно тому большинству, которое заполняет возрастной промежуток от нуля до шестидесяти лет, — Веренс не отягощал свой рассудок помыслами о том, что случится с ним по окончании срока жизни. Подобно большинству смертных, он безотчетно полагал, что тем или другим образом все должно устроиться по-человечески.

И подобно большинству смертных, канувших в Лету, Веренс нынче был мертв.

Выражаясь более точно, он валялся у подножия одной из своих лестниц в замке Ланкр, и в спине у него торчал кинжал.

Переменив положение своего тела на сидячее, Веренс поразился тому, что, хотя некто, кого он был склонен отождествлять с самим собой, принимает сидячее положение, нечто, во всем напоминающее его собственное тело, продолжает лежать на полу.

Бродячая труппа снялась с места за несколько часов до захода солнца. Четыре фургона, шатающиеся из стороны в сторону, виднелись на дороге, что вела из Ланкра в направлении равнины Сто, где лепились друг к другу большие города. Согласно уставу города, все шуты, скоморохи, фокусники, шарлатаны и прочие вероятные правонарушители должны были выйти за ворота Ланкра до наступления темноты. Правило это, в сущности, было вполне безобидным, поскольку стен, в общепринятом понимании, вокруг города не существовало и мало кто высказывал негодование в случае, если после захода солнца кое-кто из бродяг, не поднимая шума, просачивался обратно. Требовалось лишь воздать должное заведенным порядкам.

Воспользовавшись старинным, с зеленоватыми жилками нянюшкиным кристаллом, ведьмы наблюдали за движением каравана из хижины Маграт.

— Пора бы тебе научиться добывать оттуда звук, — пробурчала под нос матушка Ветровоск, встряхивая шар, отчего изображение покрылось рябью.

— Как это было восхитительно! — воскликнула Маграт. — Эти фургоны комедиантов… Чего там только нет — деревья, вырезанные из бумаги, костюмы и… — Маграт начертила в воздухе широкий квадрат, — огромная такая картина с изображением всяких храмов и башен. Так здорово!

Матушка хмыкнула.

Перед вами — Плоский мир, плывущий сквозь пространство и покоящийся на спинах четырех слонов, которые, в свою очередь, стоят на панцире Великого А’Туина, Всемирной Черепахи.

Некоторые вещи начинаются раньше других.

Это был летний дождик (к сожалению, не знающий об этом), хлеставший со скоростью зимней метели.

Мисс Проникация Тик сидела в небольшом шалаше, дырявая крыша которого могла защитить её от непогоды, и исследовала Вселенную. Она не замечала дождь — ведьмы быстро сохнут.

Исследование проводилось при помощи нескольких последовательно связанных прутиков, камня с дыркой, яйца, одного из чулок мисс Тик (в котором тоже была дырка), булавки, листка бумаги и крошечного огрызка карандаша. В отличие от волшебников, ведьмы умеют довольствоваться малым.

Тиффани прочитала вывеску и улыбнулась.

— Ага, — сказала она. Постучать было нечем, поэтому она сказала:

— Тук-тук.

Женский голос изнутри спросил:

Мисс Тик сняла шляпу, заглянула внутрь и потянула за веревочку. С небольшими щелчками и дрожью шляпа приняла форму добропорядочной поношенной соломенной шляпы. Мисс Тик подняла с пола бумажные цветы и тщательно приделала их назад.

Потом она выдохнула:

— Уф!

— Ты не можешь позволить уйти такому ребенку, как этот, — заявил жаб, сидящий на столе.

По дороге на ферму ничего не случилось. Небо оставалось синим. Ни одна из овец в загонах, казалось, никогда не возвращалась домой с ускорением.

Облако горячей пустоты лежало на всем. Крысошлеп сидел на полпути к задней двери, прижимая что-то лапой. Как только он увидел Тиффани, он подхватил это и помчался за угол дома на приличной скорости, вращая лапами, как ошпаренный. Тиффани слишком хорошо кидалась комьями земли.

Но, по крайней мере, в его пасти не было ничего сине-рыжего.

— Посмотри на него, — сказала она. — Большое трусливое ничтожество! Мне действительно жаль, что я не могу ему запретить ловить птенцов, как это ни грустно!

Что-то, похожее на невидимый туман, с легким шорохом двигалось над холмами. Движение без тела утомило его и это что-то еле перемещалось. Оно ни о чем не думало. В последний раз ему приходилось думать несколько месяцев назад, когда ещё был жив мозг, с помощью которого оно мыслило. Всегда они умирают и теперь оно снова осталось без тела и ему было страшно.

Оно могло бы спрятаться в одном из этих курчавых белых созданий, что нервно блеяли, когда оно крадучись проскальзывало мимо. Но мозги у них были совершенно бесполезны, способные думать лишь о траве и о том, как сделать ещё таких же блеющих существ. Нет. Они не подойдут. Ему нужен, ему просто необходим самый лучший ум: сильный, могучий, ум, который будет охранять его.

Оно искало…

Новые ботинки были неправильными. Они были негнущимися и сияющими. Сияющие ботинки! Какой стыд. Чистые ботинки — совсем другое дело. Нет ничего плохого, в том чтобы навести немного глянца на ботинки, чтоб от сырости предохранить. Но ботинки должны служить вам, вот зачем они нужны, а не для

красы

.

Двурубахами называлось место, где дорога делала крутой поворот. Все, что там было — это постоялый двор для проезжающих карет, кузница и маленькая лавочка с самонадеянной вывеской «сувениры», написанной на куске картона и выставленной в окне. И ничего больше. В округе там и сям стояли дома, разделенные полями и редкими лесами, обитатели которых, наверное, считали Дверубахи большим городом. Таких местечек хватает во всех мирах. Это такие местечки, из которых люди выходят в большой свет, а обратного никогда не случается.

Городок нежился в лучах полуденного солнца и прямо посреди дороги, в пыли, дремал престарелый пятнистый спаниель.

Но Дверубахи были больше, чем родная деревня Тиффани, и ей ещё не доводилось видеть сувениров. Поэтому она вошла в магазин и отдала полпенни за вырезанную из дерева фигурку двух рубашек, висящих на веревке для просушки, и за две открытки, озаглавленные «Виды Двурубах», на которых были изображены сувенирная лавочка и, судя по всему, все та же собака, что спала на дороге.

Маленькая старушка за прилавком назвала её «юной леди» и рассказала, что жизнь в Двурубахах всегда оживляется, когда наступает время Фестиваля Квашенной Капусты, на который собирается народ со всей округи.

Где-то впереди был дом, но Тиффани мало что удавалось разглядеть в темноте. Вокруг дома росли яблони. Когда она неуверено шла за мисс Левел, её лица коснулось что-то, висящее на ветке. Оно с тихим звоном качнулось в сторону. Где-то неподалеку шумела вода.

Мисс Левел открыла дверь. Они вошли в маленькую, ярко освещенную, и на удивление опрятную кухонку. В железной печке весело горел огонь.

— Ммм… Раз я ваша ученица, — сказала Тиффани, все ещё не пришедшая в себя после полета. — Я заварю чай, только покажите мне, где что лежит…

— Нет! — воскликнула мисс Левел, взмахнув руками. Казалось, что крик ошарашил её саму, потому что она задрожала и быстро опустила руки. — Нет… Я… Я и думать об этом не хочу. — сказала она более нормальным голосом и попыталась улыбнуться. — Хватит с тебя на сегодня. Сейчас я покажу тебе спальню и где что находится. Потом принесу тушеного мяса и завтра можно будет приниматься за учебу. Спешить ни к чему.

Пришла буря и обрушилась на холмы, как молот. Ни одно небо не удержало бы столько снега и потому он все валил и валил, сплошной белой пеленой.

Там, где несколько часов назад стоял древний курган с зарослями терновника, высился сугроб. В это время года уже начинали цвести примулы, но сейчас здесь был только снег.

Небольшая часть снега пошевелилась. Ком, размером с яблоко, приподнялся и из под него заструился дымок. Появилась маленькая рука, не больше кроличьей лапки, и отогнала дым прочь.

Очень маленькое, но очень рассерженное синее личико воззрилось на нежданно возникшую белую пустыню из под снежной шапки, которая все ещё возвышалась у него на макушке.

Вот она, Тиффани Болит, летит на метле через лес в горах за сотни миль отсюда. Это очень старая метла, которая держится очень низко над землей. Для предотвращения переворачивания она снабжена двумя дополнительными вениками сзади, как детский велосипед — колесиками. Метла принадлежит очень старой ведьме по имени мисс Тенета, которая летает на метле ещё хуже, чем Тиффани, и которой 113 лет.

Тиффани моложе её больше чем на сотню лет, выше, чем была месяц назад и менее самоуверенна, чем год назад.

Тиффани учится на ведьму. Ведьмы обычно носят черное, но насколько она могла судить, ведьмы носили черное лишь потому, что они всегда носили черное. Эта причина не казалась ей достаточно разумной, и потому, она предпочитала одеваться в голубое или зеленое. Она никогда не пренебрегала пышными нарядами, поскольку ни разу ни одного не видела.

Тем не менее, избежать остроконечной шляпы было невозможно. В остроконечной шляпе нет ничего магического, не считая того, что она служит указателем, что её владелица — ведьма. Люди обращают внимание на остроконечные шляпы.

Ничего хорошего нет оказаться начинкой в пироге из ошарашенных танцоров. Мужчины то они были не мелкие. Столкнувшись с ними, Тиффани стала Болит со всех сторон. Её всю покрывали синяки, среди них был даже отпечаток ботинка, который она не собиралась показывать никому.

Фиглы заняли все поверхности в ткацкой мисс Тенеты. Она сидела за станком, отвернувшись к стене, потому что по её словам, ей так было удобнее размышлять. Но на то она и была мисс Тенетой, для которой без разницы было где и как сидеть. Вокруг хватало ушей и глаз, чтобы слушать и смотреть. Огонь в очаге пылал и повсюду стояли свечи. Черные, разумеется.

Тиффани была разозлена. Мисс Тенета не кричала, она даже не повысила голос. Она только вздохнула и сказала — «Глупое дитя», что было намного хуже, потому, что Тиффани и сама так про себя думала. Один из танцоров помог отнести её обратно в коттедж. Этого она совсем не помнила.

Ведьмы не делают то, что кажется им подходящим именно сейчас! Это почти одно и то же, что хихикание! Вам каждый день приходится разбираться с глупыми, ленивыми, лживыми и просто неприятными людьми, и так легко решить, что мир станет лучше, если вы надаете им как следует. Но вы не станете этого делать потому что, как мисс Тенета однажды объяснила, а) мир действительно станет лучше, но очень ненадолго; б) затем мир станет намного хуже; и в) вы не должны быть такими же глупыми, как и все остальные.

Говорят, что не бывает двух одинаковых снежинок, но кто в последнее время это проверял?

Снег бесшумно валил в темноте. Он скапливался на крышах, легко касался ветвей деревьев и с тихим шорохом покрывал землю. От него остро пахло свежестью.

Матушка Ветровоск всегда проверяла снег. Она стояла в дверном проеме, освещенная пламенем свечи, и ловила снежинки на лопату.

Беленький котенок наблюдал за снежинками. Наблюдал и только — не гонялся за ними, не ловил лапкой, но смотрел очень пристально на то как снежинка, кружась, опускалась на землю. Он ещё немного смотрел на неё, пока не становилось ясным, что забава закончилась, тогда он поднимал голову и выбирал другую снежинку.

«Почему, интересно, люди так любят шум? — гадала Тиффани Болит. — Чем он так важен для них?»

Поблизости что-то вздыхало и стонало, в точности, как рожающая корова. Это оказалась шарманка-органчик, ручку которой накручивал неопрятный человек в мятом цилиндре. Со всей возможной вежливостью Тиффани незаметно отошла в сторонку, но звук не отставал, словно прилип. Казалось, позволь ему, и он будет преследовать тебя до самого дома.

К сожалению, это был лишь один звук из целого моря, кипевшего вокруг, и все эти звуки производили люди, старавшиеся перешуметь окружающих. Люди яростно торговались у импровизированных прилавков, прыгали за подвешенными яблоками или лягушками

[623]

, весело подбадривали усыпанную блестками девушку-канатоходца и борцов за призы, торговки громким криком рекламировали свои конфеты, и, что уж скрывать, все при этом активно потребляли горячительные напитки.

Воздух над выгоном буквально загустел от шума. Казалось, сегодня на вершину зеленого холма явилось население двух или трёх деревень в полном составе. В итоге тут, где обычно был лишь изредка слышен крик канюка, кричали, ну, практически все. Это у них называлось

«развлекаться»

. Лишь воры и карманники делали свое дело тихо, что весьма похвально, однако они старались не приближаться к Тиффани — кому охота совать руку в ведьмин карман? Если сможешь вытащить все пальцы невредимыми, считай, повезло. По крайней мере, так они думали, и разумной ведьме не следовало их разубеждать.

Она успела поспать всего час, прежде чем начался кошмар.

Позднее Тиффани чаще всего вспоминался глухой стук, с которым голова мистера Пуста колотилась о стены и перила, когда она вышвырнула его из кровати, и, ухватив за грязную ночную рубаху, поволокла вниз по лестнице. Он оказался весьма тяжёлым и полусонным, а на другую половину — мертвецки пьяным.

Главное было не дать ему времени очухаться, хотя бы на секунду, пока она привязывала его к своей метле, словно тяжёлый тюк с грязным бельём. Пуст весил больше Тиффани раза в три, но это не проблема, если грамотно использовать закон рычага. Если не умеешь управляться с теми, кто тяжелее тебя, лучше оставить работу ведьмы. Иначе как ты, например, переменишь постель лежачему больному? Чуть позже Пуст скатился по трём ступеням в маленькую кухню её хижины и наблевал на пол.

Это её не огорчило, скорее, наоборот. Поваляться в луже собственной блевотины было наименьшим, чего этот Пуст заслуживал, но сейчас Тиффани следовало поскорее брать ситуацию под контроль, потому что у него было время прийти в себя.

Полная луна ярко сияла в небе, превращая весь мир в контрастную серебристо-чёрную мозаику. Тиффани и Фиглы направлялись в холмы. Нак-Мак-Фиглы, когда хотели, могли двигаться абсолютно бесшумно; Тиффани они бережно несли на руках, такие поездки ей всегда очень нравились, особенно если её носильщики принимали ванну не далее, чем месяц назад.

Не было в холмах пастуха, который не видал бы кургана Фиглов. Но все предпочитали о нём помалкивать. О некоторых вещах лучше не говорить, например, о том, что в долине с курганом ягнята терялись гораздо реже, чем в других областях Мела, хотя, с другой стороны,

некоторые

овцы всё-таки пропадали; в основном, слабые ягнята или очень старые матки (Фиглам нравилась старая жёсткая баранина, которую можно жевать несколько часов подряд). Главное, стада были под охраной, и стражи получали свою плату. Кроме того, курган располагался рядом с руинами пастушьей хижины Бабушки Болит, а это место среди крестьян считалось почти священным.

Когда они приблизились, Тиффани почуяла дым, тонкой струйкой пробивавшийся сквозь заросли колючих кустов. Слава богу, чтобы попасть в курган, ей больше не нужно было ползти сквозь нору в земле; в девять лет это может быть забавно, однако когда тебе почти шестнадцать, такой способ становится унизительным, губительным для одежды и (хотя она никогда не призналась бы, даже себе) там теперь было для неё просто-напросто слишком узко.

Кельда Дженни всё переделала наилучшим образом. Поблизости располагалась старая яма для добычи мела, и теперь из неё прямо в курган вёл удобный туннель. Кельда заставила своих парней прокопать его, пользуясь ржавыми кусками железа и скипидаром, который они где-то «нашли» ровно так же, как «находили» всё остальное, что им нравилось или было необходимо. Яму ловко спрятали в зарослях ежевики, Ползучего Генри и Вьюшки Бетти, так что и мышь не проскочит, поэтому выглядела она вполне невинно, как самая обычная старая заросшая яма. Впрочем, вода проникала внутрь свободно, капая в расставленные на дне ямы бочки. Там скрывалось приличное пространство для готовки, и даже было достаточно места, чтобы Тиффани могла спуститься вниз и разместиться с комфортом, если она не забывала предварительно крикнуть своё имя; тогда невидимые руки тянули за верёвки, и ежевика расступалась, открывая ей путь, словно по волшебству. Там же располагалась личная купальня кельды; остальные Фиглы вспоминали о гигиене, только если им о ней что-то напоминало, скажем, лунное затмение.

Тиффани разбудили голод и звуки смеха. Эмбер уже проснулась и была, вопреки всему, кажется, счастлива.

Протиснувшись сквозь туннель в курган, Тиффани поняла, почему. Девушка лежала на боку, а молодые Фиглы развлекали её, исполняя сальто-мортале, хождение на руках и прочие трюки, порой, ради шутки, сталкиваясь друг с другом.

Смех звучал звонко и молодо, Эмбер заливалась, словно дитя, увидевшее забавные разноцветные погремушки. Тиффани не знала, как именно действуют «утешалки», но они работали лучше, чем любое ведьмино лекарство; похоже, они действительно успокаивали и утешали душу. Они радовали и, главное, заставляли забыть о плохом. Иногда Тиффани казалось, что кельда говорит о них, как о живых существах: словно это были ожившие мысли, или какие-то добрые зверьки, забиравшие прочь печали и боль.

— Она здрава будет, — сказала вдруг возникшая поблизости кельда. — Ей уже лучше сталось. Хотя предутренние кошмары никуда не денутся. Утешалки не всемогущи. Но она приходит в себя, возрождается, и то доброе дело.