Вариант начала повести. Публикуется впервые по рукописи из архива М. М. Пришвина.

Часто вспоминаю с горечью эти февральские дни, когда я из бюро со своею починенной рукой снова вышел под пули. Днем по набережной под защитой домов я пробираюсь туда, где все решается, к Таврическому дворцу, вечером только закрою глаза – линия засыпанных снегом дворцов, и Нева, и Медный всадник проплывает, и так чисто, бело; я понимаю все, что делается в Белом городе, как прощение и народное воскресение, моя присяга царю – равнодушное воспоминание церковного обряда с разведенной женой.

Утром старый Семеныч, курьер нашего ведомства, разбудил меня:

– Нынче, – сказал он, – приедет заместитель царя, велено вам приходить.

Я вздрогнул, но тут же сразу и понял, что Семеныч заместителем царя назвал нового министра. Я спросил, нет ли в нашем переулке стрельбы, арестован ли пристав, а то не пройдешь.

– Фараоны все пойманы, – ответил курьер, – стрельба везде кончилась. Теплынь! Народ высыпал. Газеты показались – читают! В церквах звон – обнимаются, будто в Светлое Христово воскресенье.

Письмо землевольцу

Июнь 1917 г.

По сю сторону Глиница живут Кибаи, а по ту – Шибаи, и метятся на землю Стаховича, на его клевера: вот пустить бы на них стада, повытравить, разделить и распахать бы эту барскую землю.

Задумали это дело хорошо, а решиться не смеют, боятся. Не случилось бы как в пятом году, и еще боятся Кибаи из-за этой земли с Шибаями сцепиться.

Посылают в город крестьянина правильной жизни, Трифона. Не беда, что Трифон неграмотный, зато твердый, и уж у него-то крестьянская земля не проскользнет между пальцами.

Приходит в собрание Трифон, садится на стул и слушает. Вот первый оратор выходит и говорит:

Восстановление Соловьевской республики

Поверочный молебен

Слово «самогон» явилось в деревне взамен монополии или, вернее, – «винополии». Было управление, теперь самоуправление, был суд, теперь самосуд, была монополия, теперь самогон.

В Елецком уезде, где я близко наблюдал сельскую жизнь, самогон изготовляется из ржаной муки. Для этого нужно иметь два чугуна, в нижний кладется мука, верхним этот чугун прикрывается, тут, в верхнем чугуне, собираются пары алкоголя, но по охладительным трубкам стекаются в бутыль.

Техника винокурения постепенно совершенствовалась во время войны, а с момента революции она в деревне стала общедоступной. Почти каждая баба умеет делать самогон, причем качество получается у всех разное, как вообще во всяком кустарном деле. Небывалое распространение получил самогон в последний месяц благодаря, во-первых, новизне, а во-вторых, крайне угнетенному духовному состоянию крестьянина. Ждали земли, а когда дождались и разделили всю землю, на которую имели притязания, напр<имер>, наша деревня, то оказалось, что достается всего по восьминнику на душу. Земли больше нет, значит, надо переселяться, а что такое переселение, это у нас хорошо известно, это самое последнее дело. Это и еще частая смена правительства смутили душу крестьянина.

В самом деле, что вы скажете, если сегодня видели на стене правительственной управы расклеенное объявление правительства о том, что цены на хлеб ни в коем случае не будут повышены, а завтра читаете, что цены повышены вдвое.

Тут «запьешь, и многие запьют!»

Как одно время спорили в столице о «где собираться Учредительному собранию», так в нашей волости летом спорили о «где собираться волостному комитету» – в Соловьеве или в Хрущеве? В Соловьеве находится волостное управление. Но зато Соловьеве далеко на краю, а Хрущеве как раз посредине волости и ходить туда всем близко. Однако печка нашего всегда горячего спора всегда топилась не этими холодными дровами, суть в том, что в Соловьеве большевики, а в Хрущеве просто землеробы. И всегда выходит так, что соловьевские на хрущевской почве силу свою теряют, точно так же, как и хрущевские в Соловьеве пикнуть не смеют. Думаю, не менее половины всей нашей комитетской работы заняли эти споры о месте и в конце концов стало выходить так: какие слухи доходили сверху, под влиянием этих политических слухов и назначались заседания то там, то тут. А раз даже вышло так, что часть комитета собралась в Хрущеве, а часть в Соловьеве и весь день проспорили о настоящем законном месте нашего собрания.

Очень нехорошо, что избирательную комиссию для волостного земства нам пришлось выбирать под влиянием политических страстей в Соловьеве. В это время в Петербурге большевизм был разбит, но до нас новая волна не совсем еще докатилась. А впрочем, наш главный деятель большевизма Иван Шибай в это время уже получил от своего брата, петербургского солдата, такое письмо:

«…насчет того, что мы говорили, дело перевертывается, началось наступление. Ты теперь, ежели вплотную коснешься, поддерживай наступление, только сам вперед не суйся. Когда буржуи будут собирать Заем Свободы для наступления, ты легонечко мужиков осаживай, примерно так: мы, товарищи, наступление поддерживаем, только помните, что наступление это без аннексий, контрибуций и на самоопределение».

Мы, хрущевские, тоже кое-что узнали о наступлении, и, хотя линию свою в Соловьеве нам все равно не провести до конца, все-таки до начала заседания, на выгоне перед школой, окружили и налегли на Шибая: он говорил, что будет мир, и немцы нам первейшие приятели, а на деле выходит опять война.

– Я, – отвечает Иван Шибай, – в расчете был, что немцы Вильгельма свергнут, как мы своего Николая, потому я формулировал: с немцами нужно брататься, но покуда они его не свергли, я наступление поддерживаю.