Добрые друзья

Пристли Джон Бойнтон

Впервые на русском языке — самый веселый, забавный и трогательный роман Джона Бойнтона Пристли.

Перед вами — занятная история очень необычной труппы странствующих актеров.

Благопристойная старая дева-антрепренер — и легкомысленный юный танцор.

Бывший школьный учитель — и завзятый враль музыкант.

Обаятельная супружеская пара — и красавица, обреченная рано или поздно стать настоящей звездой. Эксцентричная компания, которая, презрев тяготы кочевой жизни, отправляется на гастроли по провинциальной Англии.

Вперед! Навстречу успеху — или по крайней мере приключениям.

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1

Мистер Окройд покидает дом

Там, далеко внизу, простираются Пеннинские горы — бугристый хребет Англии. Сначала их видно целиком, от Скалистого края до горы Кросс-Фелл, но постепенно мы спускаемся в середину горной гряды, и дербиширские и камберлендские холмы пропадают из вида. Промеж хлопкопрядильных фабрик Ланкашира и суконных фабрик Йоркшира вклинились торфяные пустоши — могучие ветра дуют над вересковыми зарослями и черными камнями, а в гулком воздухе по-прежнему кричат кроншнепы, как кричали еще до прихода римлян. Тут и там проблескивают небольшие горные озерца, которые теперь называют резервуарами. Летом здесь можно гулять, слушая жаворонков, и за целый день не встретить ни единой живой души. Зимой уже через час или два вы заблудитесь и, вполне вероятно, замерзнете насмерть, не дойдя каких-нибудь десяти миль до трамвайных путей Брадфорда или Бернли. Тут расположились Бодкин-Топ, Хай-Грив, Блэк-Мур и Фор-Гейтс-Энд. Это совсем глухие деревушки, почти не изменившиеся со времен Вильгельма Завоевателя, но пока вы не увидите их собственными глазами, вам ни за что не почувствовать промышленно-торговый дух Йоркшира и Ланкашира и не понять, отчего так полюбились местным жителям «Мессия» Генделя и регби. Здешние места хранят множество тайн. У подножия холмов притулились клочки возделанной земли, прозванные «отхватами», — их вырвали из цепкой хватки торфяников, отсюда и название. Справа виднеется длинная полоса дыма, под которой ютятся городишки Западного Райдинга

[1]

, а по дорогам, рельсам и каналам между фабриками путешествуют тюки с шерстью, очесами, тканями и пряжей. Все это тоже вполне можно назвать Отхватом.

Поначалу города кажутся лишь черной каемкой вересковых пустошей, скальной породой, причудливо и в избытке вышедшей здесь на поверхность, но, подъехав ближе, вы заметите сонмы высоких дымовых труб и вереницы домиков из чернеющего камня, похожие на зубчатые гребешки холмов. Эти обдуваемые ветрами пустоши, эти темные звенящие долины, эти фабрики, крошечные дома и нелегкий труд «отхватывания» вскормили особое племя людей: крепких, кряжистых, чопорных и холодных. У них массивные выступающие подбородки и короткие верхние губы, они подчеркивают согласные, широко растягивают гласные, всегда говорят напористо и не боятся ничего, кроме загадочных правил местного этикета и любых проявлений чувств. Вечером в нижней части неба вы заметите необычные созвездия и ползущих к ним золотых жучков: это уличные фонари и трамваи на холмах. Вот только здесь это не просто фонари и трамваи, а маленькие аванпосты цивилизации в забытой Богом глуши, и потому от них веет чем-то смелым и романтическим. Однако сейчас не вечер, а разгар сентябрьского дня. Солнце освещает ближайший к нам городок, который теснится в узкой, взбегающей к пустошам долине. Должно быть, это Браддерсфорд

Верно, это Браддерсфорд. Смотрите, вон огромная фабрика «Холдсворта и компании», которую никогда не называли изысканной и ни к каким архитектурным стилям не причисляли, зато, судя по виду, ей тут самое место. На солнце сверкает Мидлэндский железнодорожный вокзал, а рядышком блестит стеклянная крыша Браддерсфордского Большого рынка — под его надежным кровом вы можете наскоро поесть, купить ботинки, сковороду, мятные леденцы, отрез на платье или пластинку с шуточными песенками. Приземистое здание слева от ратуши — Конгрегационалистский молитвенный дом Лейн-Энда, чудище, способное разом проглотить две тысячи человек, если им вдруг взбредет в голову послушать «душевные песни и зажигательную службу». Та грязная полоса — либо канал Лидс-Ливерпуль, либо канал Эр-Колдер. Рядом рощица фабричных труб. По большей части они дымят раздумчиво и неторопливо, ведь сегодня суббота, и поток рабочих вылился из больших ворот на улицу четыре часа назад. Некоторые трубы не дымят вовсе; они притихли и стоят теперь как памятники ушедшей эпохе, потому что торговля давно не идет. Возможно, виной тому какие-нибудь парижские, лондонские или нью-йоркские модницы, одна из которых ужаснулась дурному вкусу другой: «Милая, сними это сейчас же!»; потом за ними повторили дамы попроще, а следом и вовсе немодные дамы последовали их примеру, в результате чего станки Браддерсфорда теперь стоят без дела. Да, торговля по-прежнему очень плоха… Но достаточно взглянуть на Браддерсфорд, и вы сразу поймете, что рано или поздно он обязательно выкарабкается: дождется удобного случая и расправит плечи, — такой решительный и мрачный у него вид. Впрочем, сегодня город думает вовсе не о шерсти и не о торговле.

Нечто странное творится на узкой оживленной дороге в западной части города. Она называется Манчестер-роуд; впрочем, чтобы попасть по ней в означенный город, вам пришлось бы сперва залезть на обдуваемую всеми ветрами крышу Англии и провести часок-другой в компании кроншнепов. Странность же в том, что сейчас Манчестер-роуд не видно. Ее затопила серо-зеленая волна — волна матерчатых кепок.

Глава 2

Мисс Трант отправляется в отпуск

И снова мы обращаем взор на английские холмы, озаренные тем же сентябрьским солнцем. Однако перед нами уже совершенно другая Англия; темные Пеннинские горы остались далеко позади; мрачные вересковые пустоши, торфяники и черные камни, зловонные котлы низин, — все это исчезло. Мы видим аккуратные зеленые холмики, поросшие травой, которая колышется под вечные напевы юго-западных ветров; поблескивающие озерами долины; домики из серого камня, отливающего нежно-розовым в солнечных лучах; приходские церкви, встречавшие и провожавшие колокольным звоном Тюдоров, Стюартов и Ганноверов; усадьбы, когда-то дожидавшиеся новостей из Нейзби и Бленхейма, из Ватерлоо, Инкермана и Ипра — окна этих усадеб горели ночами напролет, а потом потемнели раз и навсегда, и лишь каменные стены до сих пор выглядят как прежде. В здешних зеленых рощицах могли бы резвиться герои «Сна в летнюю ночь», а великолепные сады с высокими мальвами и крошечными розовыми кустиками, с лужайками, опоясанными мощеными дорожками, как нарочно разбиты для музыки и веселых дурачеств «Двенадцатой ночи». Это и впрямь совершенно другая Англия — зеленый и ветреный форпост Арден некого леса. К западу, за глубокими каналами рек, простираются пограничные земли Уэльса — кельтский край, темные и загадочные холмы которого словно бы вышли из легенд о короле Артуре. Однако здесь, в самом сердце страны, солнечно и благостно, как в саксонской сказке: трава, серый камень, ветер и чистая бегучая вода. Мы покинули северные земли, терзаемые долгой войной, и очутились в крае компромисса: природа здесь сгладила острые вершины, покрыла болота и вереск зелеными коврами, а человек отрекся от безумных индустриальных утех, разбил в долинах пастбища для овец, построил две-три крошечные фабрики и живет себе припеваючи. Да, промышленность и природа заключили тут перемирие, которое длится уже тысячу лет.

К северу от нас расположился Чиппинг-Кэмпден, к югу — Серенстер, к востоку — Берфорд, а к западу Челтнем. Почти на равном удалении от упомянутых чудесных местечек вы увидите серое скопление крыш с квадратной церковной башней посередине — это деревня Хизертон-он-зе-Уол. Порой автомобилисты, торопясь от обеда в Оксфорде к чаю в Бродвее или Чиппинг-Кэмпдене, сбиваются с пути и попадают в Хизертон. Из брошюрок, заготовленных специально для приезжих, они узнают, что население деревни составляет 855 человек, по средам деревня рано закрывается, почту увозят в 17.30, к услугам гостей есть постоялый двор Шеппердс-Холл (стремя номерами), автомастерская «Дж. Харли и сын» и по меньшей мере одна достопримечательность, поскольку список заканчивается указанием: «Посмотрите церковь». Очень немногие приезжие идут на нее смотреть, хотя приходской священник, преподобный Томас Дж. С. Чиллингфорд, не только написал ее краткую историю, но и издал эту историю в виде буклета: «Выдержки из научных трудов археологического общества Бристоля и Глостершира». Любой посетитель, способный по достоинству оценить необычайно добротную алтарную преграду (не говоря уж о двух окнах для прокаженных с северной стороны), может легко приобрести экземпляр этого буклета. Однако автомобилисты уезжают прочь, так и не взглянув на церковь и не заметив, что издалека она напоминает, выражаясь словами мистера Чиллингфорда, «заботливую наседку с поднятой головой». А посему, когда в деревню заезжает дорогая машина, все местные жители (за исключением миссис Фарли из Шеппердс-Холл и Дж. Харли с сыном — они никогда не теряют надежды) готовятся показывать дорогу к другому, более крупному и важному населенному пункту.

Однако бывают дни, когда люди попадают в Хизертон не случайно, а вполне сознательно. Сегодня как раз такой день. Последние три недели вся округа пестрит объявлениями о том, что господа Медворт, Хиггс и Медворт устраивают аукцион без резервированной цены, на котором будут распроданы предметы мебели и обстановки усадьбы Олд-Холл. Хорошо осведомленные жители — а почти все жители Хизертона хорошо осведомлены — ждут этих торгов уже несколько месяцев, с самой кончины полковника Транта. Всем известно, что дела у Трантов не так хороши, как прежде, и что мисс Элизабет Трант, пятнадцать лет ухаживавшая за отцом после смерти матери, будет жить не в Олд-Холле, а в загородном коттедже неподалеку. Все имущество досталось мисс Элизабет, хотя она и младшая из трех полковничьих детей. Впрочем, местные жители убеждены, что она заслужила наследство — и заслуживает куда большего. — поскольку осталась в Хизертоне и присматривала за стариком, с которым последние годы приходилось ой как несладко. Бедолага пропустил две цветочные выставки подряд и не мог доковылять даже до церкви. Все вздохнули с облегчением, когда он наконец упокоился в дальнем углу церковного погоста. Мисс Трант (ей около тридцати семи, но столько ей нипочем не дать, такая она стройная и хорошенькая) заботилась о нем год от года и уже давно не покидала Хизертон больше чем на сутки. Ее брат, судья в Индии, и сестра, удачно вышедшая замуж за лондонца, редко сюда добирались. Все знают, что без пенсии полковника и после выплаты всех долгов мисс Трант останется меньше чем двести фунтов дохода в год. Потому она и решила переехать в загородный дом, куда уже отвезли все нужные ей вещи, и потому же выставила на торги всю усадебную мебель, а саму усадьбу решила сдать.

Господа Медворт, Хиггс и Медворт давно не жаловали своим присутствием Хизертон. Сегодня великий день. К Олд-Холлу съехалось множество машин, миссис Фарли уже открыла вторую бутылку виски, а Дж. Харли и сын заменили две проколотые покрышки и теперь раздумывают, что делать с одним чрезвычайно норовистым магнето. Люди — самые обычные люди, не торговцы — прибыли аж из Бортон-он-зе-Уотер, Уинчкомба и Грейт-Баррингтона. А уж торговцы съехались со всего света: двое были из Челтнема, трое из Оксфорда и один из Глостера, все антиквары, а не какие-нибудь бакалейщики или торговцы тканями, которые держат под магазином каморку, забитую подержанной мебелью. Конечно, есть тут и такие, куда без них? А один господин в очках и с острой бородкой, говорят, представляет крупную лондонскую фирму. Приехал он не специально, просто путешествует по стране, но все-таки он здесь. Помимо профессиональных торговцев в усадьбе собралось по меньшей мере двадцать любителей — это хизертонцы, которые надеются перехватить какую-нибудь вазу или каркас кровати. И, наконец, большинство гостей — самые обыкновенные зеваки. Они пришли, чтобы поглазеть на Олд-Холл изнутри, подвигать вещи и попутаться под ногами — словом, развлечься. Эти посетители, многие из которых привели с собой всех детей, существенно превосходят в численности остальных; они явились первыми и уйдут, несомненно, последними. «Всегда одно и тоже, одно и то же! — вскричал мистер Джеймс Медворт, когда мисс Трант попыталась возразить. — Они придут, и остановить их нет никакой возможности». Мистер Медворт уже много лет толкается в душных комнатах, до отказа забитых зеваками, и теперь относится к их появлению как к чему-то неизбежному. Они хотя бы смеются над его шуточками, а у мистера Медворта таких шуточек большой запас. Это мужчина среднего возраста, с огромным ртом и торчащими вперед зубами, которые делают его похожим на жизнерадостную акулу. Мисс Трант он не по душе, но все же она готова поверить своему адвокату, мистеру Труби из Челтнема, который отозвался о Медворте следующим образом: «Умен, умен. Знает свое дело».

Глава 3

Иниго Джоллифант цитирует Шекспира и уходит в ночь

Мы оставили все холмы позади, и теперь наш взор обращен к просоленным и свистящим ветрами прибрежьям Северного моря. Здешний край похож на блюдце, изборожденное рвами и прямыми как стрелы дорогами. На севере и на юге видны пятна дыма, яркая паутина железных дорог и башни, что древнее далеких полей, которые они оглашают колокольным звоном: там маячат Питерборо, Или и Кембридж. Мы на самой кромке Болотного края. Эти земли выдернули из воды. Лишь кое-где мелькнет прежний мрачный хаос топей и тростника, ольхи и ситника; вдруг вспорхнет и закричит дикая птица. Все остальное давно превратилось в пастбища и неоглядные поля, сверкающие жнивьем, — от них кормятся ветряные мельницы и рассыпанные тут и там кирпичные фермы. В этих краях фермер жиреет; на его столе всегда есть мясо, пудинг и эль. Однако вас не оставляет чувство, что былое запустение еще не покинуло здешних земель. Быть может, дело в небе, которое днем может порадовать синевой и белыми облаками, а ночью — проблеском звезд, чего не встретишь нигде между Бервиком и Пензансом, — оно чересчур огромное, чересчур величественное и непостижимое для человека, если только человек этот не пришел, как в стародавние времена, просто поклониться Господу. Возможно, здесь слишком остро чувствуется суровое соседство Северного моря и ветреных степей. Или причина в том, что это низина: с наступлением темноты она вновь превращается в призрачные топи, населенные духами монахов. Как бы тони было, запустение дает о себе знать: его не заглушишь скрипом самых тяжелых подвод с урожаем. Даже маяки кажутся не такими одинокими, как здешние крошечные фермы. Дороги тянутся и тянутся вперед, миля за милей, но ведут неизвестно куда. Поезда, с опаской пыхтящие по единственному железнодорожному пути, движутся будто бы без всяких отправных точек и пунктов назначения, а лишь неспешно бороздят здешние земли, подчеркивая стуком колес бесконечную тишину. Неуловимая печаль прерий окутала эти осушенные болота. Словно богач, который щедро раздает деньги, но никогда не улыбается, этот край изобилен и плодороден, однако в сердце его — дикая пустыня.

Где-то посреди описанных земель есть узкая проселочная дорога, ведущая к крошечной деревушке: двадцать домов, лавка да пивная. Примерно в миле от них возвышается довольно большой дом, рядом с которым дорога в отчаянии заканчивается. Это самый высокий дом в округе — здание красного кирпича и неизвестного архитектурного стиля. Лет шестьдесят или семьдесят назад его построил один странный джентльмен из Австралии: всю жизнь он мечтал о загородной усадьбе, а когда наконец исполнил мечту, скоропостижно спился и умер. Теперь, как можно судить по сараям и другим внешним постройкам, футбольным воротам и потрепанным полям, это больше не загородная усадьба. Несколько лет назад некий Джеймс Тарвин, магистр искусств (выпускник Кембриджа), женился на даме, которая была на десять лет его старше, купил на ее деньги означенный дом — усадьбу Уошбери — и превратил его в школу Уошбери, где пятьдесят — шестьдесят мальчиков, предпочтительно сыновья джентльменов, готовятся к поступлению в частные привилегированные заведения и любым трудностям, какие могут выпасть на их долю. В школу Уошбери приходят письма со всего света. Дамы и господа из далеких бунгало время от времени получают оттуда послания, по поводу которых испытывают большую гордость и становятся невыносимы. Родители многих мальчиков из Уошбери живут в Индии, Африке и подобных странах; у иных учеников вовсе нет родителей, а есть только опекуны — люди хоть и вполне добросовестные, но не желающие тратить время на сравнение всех подготовительных школ Англии. Не сказать, что Уошбери — плохая школа, однако и лучшей ее не назовешь. Один господин из торгового флота, приехавший навестить племянника, отозвался о ней следующим образом: «Как-то скверно тут попахивает». Впрочем, господин этот был не из тех, с чьим именем мистер Тарвин (по его собственным словам) хотел бы связывать школу. Мистер Тарвин позволяет себе пренебрегать подобной критикой: в его распоряжении хвалебные отзывы от некоторых общественных деятелей, включая колониального епископа, а также стипендии, чистый воздух и вода, живительная атмосфера, идеальные санитарные условия, хорошие футбольные поля и преподавательский состав из трех университетских выпускников, как то: Роберт Фонтли, выпускник Оксфорда, Иниго Джоллифант, выпускник Кембриджа, и Гарольд Фелтон, выпускник Бристольского университета. Кроме того, при школе работают экономка мисс Калландер с дипломом по домоводству и отставной сержант Комри, ответственный за физическую подготовку и трудовое воспитание учеников. За здоровье и благополучие мальчиков отвечает не кто-нибудь, а сама миссис Тарвин, дочь преподобного Джорджа Беттерби. Будь вы родителем, живущим в Индии, разве вы не согласились бы затянуть пояс потуже и отказать себе в некоторых развлечениях, чтобы ваш мальчик попал в столь надежные руки? Год за годом мистер Тарвин получает переводы из самых отдаленных уголков нашей империи и редко может пожаловаться на то, что одна из маленьких кованых кроватей пустует без своего мальчика.

Сейчас они легли спать, эти самые мальчики, но еще не уснули. Мистер Фелтон уже заглядывал в комнату к старшим — они порой подвержены нежелательным влияниям субботнего вечера — и велел им угомониться. Все остальные взрослые обитатели дома стараются забыть о существовании мальчиков. Миссис Тарвин приятно проводит время в своей гостиной, третируя несчастную мисс Калландер. Сам мистер Тарвин, которому велели не путаться под ногами хотя бы полчаса после ужина, удалился в свой «кабинет» и там, одутловатый, взмокший и страдающий одышкой, сбросил маску директора и заботливого мужа и превратился в рыхлого человека средних лет, чей слабый желудок на время погрузился в обманчивый покой. Мистер Фонтли исчез — никто не знает, что за таинственные вылазки он совершает субботними вечерами. Сержант Комри идет полем к деревенской пивной, где его держат за человека состоятельного и много повидавшего. Мистер Джоллифант сидит в своей душной спальне-гостиной под самой крышей — он предпочел ее столь же душному залу отдыха, поскольку в эти минуты занят тем, что считает литературным сочинительством.

Мистер Джоллифант сидит на виндзорском стуле, отклонившись назад под весьма рискованным углом, а его ноги в теплых ярко-зеленых тапочках покоятся на подоконнике распахнутого настежь окна. В его наряде и манере держать себя чувствуется намеренная студенческая небрежность и беззаботность, хотя Иниго Джоллифант (двадцати шести лет от роду) уже три года как окончил Кембридж. Это худой юноша с разболтанными руками и ногами, ростом чуть выше среднего. Увидев его лицо, вы бы нипочем не догадались, что перед вами состоявшийся учитель подготовительной школы. Лицо это, прямо скажем, фантастическое: длинный вихор без конца падает на правую бровь, длинный нос пребывает в постоянном движении, а диковинные серые глаза очень широко расставлены и всегда блестят. На нем синий пуловер, галстук-бабочка изрядных размеров и неопределенного цвета фланелевые брюки; пиджака нет. Он курит вопиюще длинную трубку вишневого дерева. Весь его облик будто бы говорит, что Иниго Джоллифант готов потерпеть неудачу в любом начинании. Сразу видно, что историю, французский, английскую литературу, крикет и футбол он преподает эффектно, но поверхностно. В эти минуты он якобы предается написанию подробнейшего очерка — в духе раннего Стивенсона, — который называется «Последний рюкзак». Иниго начал писать его много недель назад, посреди летних каникул. Его правая рука сжимает вечное перо, на коленях лежит блокнот, однако ни одно слово еще не попало на бумагу. Иниго только выпускает клубы дыма и все рискованней балансирует на стуле, не убирая ноге подоконника.

Глава 4

Мистер Окройд в пути

Когда мистер Окройд вырвался из родного дома и торопливо зашагал по Огден-стрит, неся корзинку с вещами в одной руке и инструменты в другой, он понятия не имел, куда идет. Он только знал, что должен убраться из этого города как можно скорей. Мысль о ночном поезде его пугала: так в его представлении поступали совсем уж отчаянные люди и бандиты. Единственный раз в жизни мистер Окройд садился в ночной поезд, да и то в компании шестисот других браддерсфордцев. Ему казалось, что его арестуют прямо на кассе.

— Здра, Джесс! — крикнул кто-то.

— Здра! — ответил он и поспешил дальше. Интересно, кто это был? Мистер Окройд шел так быстро и сосредоточенно, что на повороте к Вулгейту, рядом с пивной «Грязная утка», со всего маху врезался в какого-то здоровяка.

— Смотри, куда прешь! — возмутился здоровяк. — А, дык это ж Джесс Окройд! Куда путь держишь?

Глава 5

Мисс Трант — почти второй Колумб

Машина была той самой двухместной «мерсией», на которой четыре дня назад мисс Трант столь отважно покинула Хизертон. Впрочем, теперь в ней ехала совсем другая Элизабет Трант, какой Хизертон никогда не знал. Она в одиночку колесила по стране и открывала для себя новые города; врывалась в гостиницы, требуя ночлег и завтрак, обед и ужин; разговаривала о дорогах, машинах и соборах с незнакомыми людьми, по большей части с мужчинами. Ничего подобного с ней еще не случалось. В самом деле, если двадцать лет просидеть в Хизертоне под одной крышей с полковником, даже такая невинная поездка покажется великим делом, безрассудным бегством на волю. Однако эти разъезды ничего не стоили в сравнении с последними приключениями мисс Трант. Крошечный автомобильчик увез ее в такие дали, что самая одинокая и заброшенная гостиница, самый далекий отель в подметки им не годились: мисс Трант ненароком попала в круговорот чужих жизней, а это самое сказочное место на свете. Она не отреклась от своей любви к историческим романам (и уже прочла два из четырех захваченных с собой), но теперь смотрела на персонажей другим взглядом, относилась к заговорщикам и драгунам почти как к равным. На самом деле ей стало даже жалко любимых героев: пусть жизнь одарила их бесчисленными невзгодами и неотложными поводами для борьбы, им не перепало ни крошки от ее богатейших юмористических щедрот. Мисс Трант же казалось, что она познала и то и другое.

В понедельник ничего примечательного не произошло, если не считать первых часов упоительного бегства. Город Или, как выяснилось, находился всего в пятнадцати милях от Хизертона, и мисс Трант заночевала в кембриджской гостинице «Лев» на Пэтти-Кюри. Учебный год еще не начался, и маленький серый городок, запомнившийся ей развеселыми студенческими пирушками, лососевым майонезом и лужайками, освещенными китайскими фонариками, теперь был приятно безлюден, а в окнах красовались только свежие партии шапочек, мантий, галстуков и банок с табаком. Мисс Трант немного погуляла, с аппетитом поужинала и выпила кофе в застекленном вестибюле, который напомнил ей комнату отдыха на корабле. К тому времени ей уже захотелось с кем-нибудь побеседовать, и она попробовала разговорить свою соседку, крупную мясистую даму с неподвижными глазами над величественным римским носом.

— Знаете, это оказалось куда утомительней, чем я думала. В смысле, путешествовать в одиночку, — сказала мисс Трант.

— Правда? — ответила дама грудным контральто.