Сергей Александрович Молошников, в обществе приятелей Серж, тридцати двух лет от роду, темно-русый, с узкой переносицей продолговатого носа, золотистыми бровями, под которыми серьезно смотрели большие серые глаза. В их глубине переливалась таинственная неопределенность, какая бывает у художников в ожидании внезапного озарения. На мягких губах вдруг появлялась едва заметная насмешка недоверия, словно мир, данный ему в ощущениях, был не полным и не единственным. Таил в себе иную, восхитительную реальность, доступную лишь художественному прозрению. Он работал арт-директором на популярном телеканале. Создавал образы и композиции телешоу с помощью декораций, света и музыки. Разговоры участников шоу, часто обыденные и банальные, обретали подобие волнующих галлюцинаций. Его жизнь протекала среди увлекательных впечатлений и встреч. Он обладал достатком, позволявшим жить одному в прекрасной квартире у Страстного бульвара и ездить на темно-зеленом «шевроле». У него была очаровательная подруга Нинон, или попросту Нина, которая работала дизайнером в цветочном салоне, создавая из цветов, вечно-зеленых стеблей и листьев чудесные икебаны.

Сейчас он ехал по заснеженной январской Москве, по Щелковскому шоссе, на телестудию, где предстояла премьера нового телешоу «Планетарий». Он наслаждался уютным салоном машины, сладковатыми запахами лаков и кожи. Ему было удобно в легкой кожаной куртке, отороченной волчьим мехом, в мягких мокасинах, позволявших стопе чувствовать педали. Глаза ловили лакированные вспышки автомобилей, розовое морозное небо с кристаллическими фасадами, заиндевелыми рекламами, дорожными знаками и высокой, как легкая сеть, стаей пролетных галок.

Он чувствовал светомузыку города. Морозный румянец неба и поющие струны проводов. Мягкий шелест собственного автомобиля и змеиное шуршание обгонявших его машин. Страстные вспышки красных хвостовых огней и нервные золотые миганья. Нетерпеливый вой «скорой помощи» сопровождался фиолетовыми всплесками. Мелькали на тротуарах сгустки толпы, облепившие торговые киоски, а сами киоски, освещенные изнутри, с мерцающими гирляндами, были похожи на крохотные часовни, собравшие вокруг себя богомольцев. Дома казались огромными клавишами, каждая из которых издавала особый звук – бархатный, нежно звенящий, металлически-визгливый, глухо рокочущий. Шоссе, по которому он катил, было желобом, где струились лакированные и стеклянные волны, плавные линии, разноцветные поля. Неслись шаровые молнии света, радужные переливы. Им сопутствовали бесчисленные мелодии, которые издавали серебряные саксофоны, черные полированные рояли, деревянно-гулкие виолончели с натертыми канифолью смычками. Серж чутко ловил каждую из пробегавших гармоник, отыскивая созвучный ей цвет, сплетая в затейливый узор спектры и гаммы.

Внезапно среди перламутровых звуков и поющих спектров он уловил тончайшую черную струйку, едва различимый звук, похожий на свист. Так блестит на разноцветных камнях чешуйчатая змейка. Так тихо посвистывает она среди безопасных и радостных звуков.

Черная тончайшая линия, обнаружив себя среди многоцветных звучаний, исчезла, нырнув в сплетение цветастых нитей. И снова возникла, как темная рыбка, ныряющая среди жемчужных вод.

Телешоу «Планетарий» проходило в студии, задуманной Сержем как космическое пространство. Зажигались и гасли светила, пролетали пучки излучений, полыхали разноцветные сияния. Гости размещались в крестах, напоминавших сиденья звездолетов. Их беседа казалась диспутом мудрецов, прилетевших из разных уголков Вселенной. Зрители, погруженные во мрак, внезапно озарялись спектрами и пучками лучей и казались духами Космоса. Студия была полна осветительных приборов, телекамер, акустических установок, лазерных излучателей. В ней звучала музыка небесных сфер. Острые, как скальпели, лучи резали пространство, создавая фантастические композиции, призматические и пирамидальные объемы. И все пребывало в движении – музыка превращалась в цвет, изреченная мысль, окрашенная цветом и музыкой, преображалась в эмоцию. И возникало ощущение сна, сладостной галлюцинации, когда слова утрачивали свой обыденный смысл, обретали тайное значение. Становились изначальной стихией, из которой божественная воля соткала мир.

Программа посвящалась межрелигиозным отношениям. На нее были приглашены модный театральный режиссер Самуил Полончик, священник православной церкви отец Иннокентий, муфтий Хаснутдин и раввин Исаак Карулевич. Присутствовали префект округа Игорь Федорович Нательный и ведущий программы Семен Каратаев.

Серж наблюдал мистерию, прячась за темными экранами, среди вьющихся кабелей и штативов, не мешая сосредоточенной работе операторов, акустиков, режиссеров. Словно тени, они перемещались за кулисами, подобно демиургам управляя космической жизнью.

Ведущий Семен Каратаев, в красном одеянии, в блестящем плаще, поворачивался на каблуке в пятне яркого света, выбрасывал руку, как фехтовальщик, перемещался скачками, словно летал в пустоте. Истерические жесты, тонкие, с клекотом вскрики делали его похожим на демона, летающего в мироздании. Теперь он устремлялся к режиссеру Самуилу Полончику, указуя перстом. С перста сорвался конус света, окружил режиссера прозрачной плазмой, и тот пламенел, как грешник в адском огне.

– Ведь это вы, Самуил Полончик, поставили скандальный спектакль «Богоносец», где рассказываете о пророке наших дней, возвестившем рождение новой религии? Эта религия отрицает христианство, иудаизм и ислам, раздирающие человечество на части. Новый бог Люден собирает воедино разрозненное человечество, прекращает вражду, устанавливает счастливое царство. Но ведь это, по мнению православных, ересь и сатанизм. Вы не боитесь, что вас отлучат от церкви, как Льва Толстого?

Артистический клуб «А12» собирал в свои стены художников-нонконформистов и музыкантов авангардных рок-групп, модных критиков и журналистов эпатажных изданий. А также богемную публику, прожигавшую жизни в соседстве с экзальтированными творцами, которые нуждались в обожателях и поклонниках. Серж явился в «А12» на встречу с продюсером и дельцом шоу-бизнеса, известным под кличкой Вавила. Тот настоятельно требовал свидания, обещая сделать Сержу заманчивое предложение.

С мороза он вошел в теплое, мягко освещенное помещение, пахнущее сладковатой, едва ощутимой прелью. Так пахнут уголки тропических парков, где влажно истлевают остатки плодов и листьев, опавших лепестков и нераскрытых бутонов.

В зале были расставлены столики, за которыми завсегдатаи попивали крепкие коктейли. Праздно болтали, сыпали пепел сигарет на рубахи и куртки. Рука, сжимавшая горящую сигарету, обнимала за шею женщину, и ее волосы наполнялись синим тягучим дымом.

Серж с порога бегло оглядел зал, отмечая присутствие известного стилиста, делающего из провинциальных дурнушек ослепительных примадонн. Фотографа эротического журнала, снимавшего обнаженных звезд на фоне новейших марок «вольво» и «мерседесов». Модельера, привносящего в моду элементы гей-культуры. Поэта-абсурдиста, чьи безумные стихи гуляли по Интернету. На маленькой сцене шли приготовления к перформансу, которым хозяева клуба хотели порадовать посетителей. Среди этого негромкого гама, дыма, блеска стаканов и рюмок навстречу ему поднимался Вавила, делая издалека черпающий взмах огромной руки, словно хотел от порога перенести Сержа за свой столик.

– Привет, гений! – Вавила сгреб Сержа в объятия, и тот почувствовал рыхлость дышащего живота и запах, какой исходит от старых кожаных кресел. – Что будешь пить?

Серж ждал у цветочного салона, когда Нинон выскользнет из стеклянных дверей, в своей короткой шубке из чернобурой лисицы, в милых сапожках, с тем сияющим, обращенным к нему лицом, от которого у него в груди на мгновение исчезало сердце – и в открывшейся пустоте начинало сверкать, переливаться и петь. Словно восхитительная птица переступала на ветке, готовая взлететь.

Нинон села рядом, занося в машину холод, запах оранжерейных цветов, тонкий аромат духов и то веселое беспокойство, которое она создавала, кидая на заднее сиденье сумку с коньками, целуя Сержа быстрыми смеющимися губами, заглядывая ему в лицо зеленоватыми блестящими глазами.

– А вот и я, в урочный час назначенный!

Он просунул в ее меховой рукав свою нетерпеливую руку, улавливая ее тепло, прелесть, чудесную свежесть:

– Весь день, каждую минутку желал тебя увидеть.

Утром они принимали душ, стоя в стеклянной кабинке. Серж видел, как Нинон закрывает глаза, спасаясь от воды, как дует сквозь губы, отгоняя водяную волну. Она была в прозрачном блеске, и он обнимал ее, слыша, как струи плещут на его плечах и груди. Целуя ее, чувствовал на губах вкус воды.

Они пили кофе, ели омлет, когда в прихожей раздался звонок. Удивленный столь ранним визитом, Серж пошел открывать. На пороге стоял посыльный, и в его руках была корзина цветов.

– Это вам. Распишитесь.

Серж принял цветы, внес их в комнату.

– Это ты мне прислала? – Он смотрел на алые и белые розы, окруженные широкими глянцевитыми листьями, на две большие белые лилии. – Как называется эта композиция?

Он бежал по тротуарам, чувствуя, как замерзает пропитанная жижей одежда. Начинает хрустеть, как ломкий хитин, в котором дышит, торопится, спасается от погони измученное тело, но душа ликует, празднуя чудесное избавление. Он забегал в магазины, чтобы согреться, но, чувствуя на себе косые взгляды, быстро покидал теплое помещение. Подсаживался в попутные троллейбусы и автобусы, но после сердитых окриков, требующих, чтобы он купил билет, ему приходилось выскакивать на мороз.

Он стремился туда, где был расположен «Райский рынок». Место, где впервые явился ему китаец Сен. Где открылся в земле провал, похожий на рудный карьер, и он тогда еще подумал, что карьер своими уходящими вглубь спиралями напоминает упавшую Вавилонскую башню. Там же находилось загадочное, пульсирующее чрево, уводившее в зловонную бездну, в те сталинские атомные катакомбы, которые владелец «Райского рынка» Керим Вагипов превратил в подземную тюрьму.

Жестяная труба, из которой падали в подземелье ворохи измызганного постельного белья и упала простыня с кровавым письмом от Нинон, – эта труба должна была опускаться из развратного притона, из отеля, где протекают оргии, а значит, находится Нинон. И первое, что он должен совершить после своего чудесного избавления, – это спасти свою ненаглядную, свою истязаемую невесту.

Он понимал, что страшно рискует. Что рынок переполнен охранниками и лазутчиками владельца. Что его могут схватить и вернуть в ужасное подземелье, где его ждет повторная казнь. Но он пробирался к рынку и скоро оказался в толпе, перед стрельчатой аркой, на которой веселый торговец в чалме предлагал покупателем женский бюстгальтер. У ворот прохаживались два охранника в черных комбинезонах с металлической надписью: «Секьюрити», но вместо автоматов у них были резиновые дубинки. Чтобы не замерзнуть, они притоптывали тяжелыми бутсами, их лица, окутанные паром, были свекольного цвета. Серж вжал голову, ссутулился в своей телогрейке, шмыгнул в толпе мимо охранников, очутившись среди лотков, прилавков, крытых павильонов, где все кипело, шумело, извлекало деньги, хватало покупки.

Он продвигался мимо развешенных пиджаков, кожаных сумочек и чемоданов, прозрачных женских сорочек и мужских дубленок. Повсюду были выскобленные до синевы лица азербайджанских торговцев, хмельные русские бабы, скуластые, в собачьих шапках китайцы. Дымились печурки, сладко пахло хвойным дымом, жареным мясом, летела из разных углов пронзительная азиатская музыка.

Серж в изнеможении прервал свой бег и кружение на незнакомых улицах, примыкавших к Савеловскому вокзалу. Начинало смеркаться. Болела избитая голова. Мерзли промокшие ноги. У него больше не было дома, где бы он мог согреться и уснуть. Не было друзей, каждый из которых мог оказаться Вавилой. Не было заступников в полиции и суде, где его снова могли скрутить и отправить в ужасное подземелье под свистящие кромки фрезы. Город, куда он вырвался на свободу, был преддверием ужасного подземелья. Был местом, где начиналась спираль башни Татлина, уводившая своими кольцами в ад.

Он почувствовал голод. У него оставались деньги, и он зашел в магазин и купил буханку ржаного хлеба и пачку молока. Петлял среди сумрачных дворов, отыскивая безопасное место. Этим местом оказался угол двора возле помойки, где лежали какие-то запорошенные снегом бетонные плиты, стояли ящики с мусором и две подворотни, выходящие на две разные улицы, оставляли выбор для бегства.

Серж пристроился возле плит, отламывал куски от буханки, запивал молоком из пакета. И вдруг ощутил невероятное наслаждение от этой простой еды после мерзкого пойла, которым его кормили в неволе. Жевал хлеб, смакуя его ржаные ароматы, душистый вкус мякоти. Пил и не мог напиться, глотая целомудренную сладость молока. Эта чудесная простая еда подсказывала ему, что в мире еще существуют области, не захваченные тьмой. Что таинственная сущность, которая даровала ему жизнь, теперь послала ему этот насущный хлеб, она где-то рядом, следит за ним с вечернего неба, зеленеющего среди крыш.

Его испугал звук шагов, невнятное бормотание. Человек подошел к помойке и заглянул в бак. Серж уже собирался бежать, когда навстречу человеку из железного бака выскочила кошка с яростным хрипом. Застыла в воздухе с растопыренными лапами и ненавидящими огненными глазами – и умчалась. Серж раздумал бежать, чтобы не уподобиться этому бездомному зверю.

Человек между тем ковырялся каким-то крючком в мусорном баке, и были слышны его бормотания:

Сквозь цветущий куст, мягкий шелест дождя, блаженство сна, который возвращал ему восхитительные переживания детства, ударил черный тяжелый шкворень, тот, что задвинул в печь беззвучно кричащего белоруса. Пробуждение было ужасно, под грохот в чердачную дверь, сиплые крики:

– Крысы чердачные, открывай! Травить вас, как крыс поганых!

Вскочил, видя пугливый лучик фонарика в руках Кеши. Всей бестолковой торопливой гурьбой протиснулись во вторую дверь, ведущую на черную лестницу. Ахая, хватаясь за корявые перила, скатились вниз, мимо лестничных окон, в которых мутно синело утро. Выбежали на задний двор. Сержа обожгло морозным железным воздухом. На грязных фасадах горели желтые окна. Две подворотни вели на улицу, где мелькали автомобильные фары, рябили пробегавшие, черные на белом снегу, пешеходы. Кеша и Капитан, поддерживая грузного Профессора под руки, устремились в одну подворотню, а Серж метнулся в другую, слыша за спиной, у подъезда, сиплые крики и брань. Видел, как в полукруглом проеме ворот семенит Профессор, и его, что есть силы, тянут вперед Кеша и Капитан. Успел подумать, что больше их никогда не увидит и ему не дано узнать, что связывает Профессора, проповедника русского мессианства, и лучезарного космиста Лукреция Кара.

Он бежал по улицам, и гиена с налитыми кровью глазами гналась за ним по пятам. Она нюхала его след, настигала в утренней толпе, кидалась за ним в подземные переходы, врывалась в магазины, проламывая турникеты. Ее вой сливался с рявканьем полицейских машин, с истошными воплями карет «скорой помощи». Красные огни светофоров, рубиновые в утреннем небе рекламы были глазами чудовища, которое стремилось его схватить и вернуть обратно под землю, в сырой туннель, где на стыках лязгают ужасные вагонетки.

Серж оторвался от чудовища, укрывшись в продуктовом магазине, и оно пронеслось, выгнув горбатую спину, сбрасывая с загривка синие искры. Исчезло в туманных улицах.

Он очнулся от воя сирены, едких металлических вспышек. Он был в когтях у гиены, которая настигла его среди городских переулков и мчала в подземное царство, возвещая о своей удаче ликующим ревом. Он находился на заднем сиденье машины, стиснутый двумя офицерами полиции. И первая после обморока ясная мысль – он не дастся живым, не позволит ввергнуть себя в подземелье. Он убьет себя, но глаза его больше не увидят сырого туннеля с железными рельсами, каземата с черными, как могильные ямы, койками, понурых рабов и голоногого, с красной плетью, китайца. Он не мог выброситься на ходу из машины. Не мог вскрыть себе вены. И решил удушить себя, перестав дышать.

Сделал глубокий выдох, почувствовав, как тесно стало сердцу среди пустых легких. Не позволял себе сделать вдох. Сердце начало дрожать, перевертываться в груди, набухать, словно хотело прорваться сквозь ребра и схватить глоток воздуха. Он не дышал, видя, как за окном машины проносится киоск с множеством баночек и бутылок. Как молодая женщина, стоя у перехода, держит за руку маленькую девочку. Как близко от глаз горбится полицейский погон с тусклой звездой. Сердце стало огромным, красным, пульсирующим, вогнало в мозг обезумевшую струю крови, и он сделал вдох, громкий, стенающий. Сердце не хотело умирать. Оставило его жить для какой-то неведомой цели.

Машина подкатила к полицейскому участку. Его вытолкали наружу, ввели в сумрачное помещение.

– Принимай психа, – произнес один полицейский другому, сидевшему за тусклым стеклом. – Куда его запихнуть?

– Все переполнено.

Встреча с Керимом Вагиповым была бы невозможна, если бы не существовал изначальный план и чертеж, в который был помещен Серж и который осуществлялся нечеловеческим разумением. Этот план предполагал конечную цель. Эта завершающая цель была непостижима. Чтобы ее обнаружить, следовало решить систему уравнений с тысячью неизвестных, доказать теорему, подобную той, что доказал любитель экзотических грибов Перельман. У Сержа не было таких дарований, но он твердо знал, что план существует, система уравнений существует и он в этой системе занимает ключевое место.

Он вышел на Садовое кольцо, которое переливалось красными и бело-золотыми огнями. Остановился на краю тротуара у проезжей части, и ему казалось, что он упадет без сил и замерзнет, превратившись в осколок разноцветного льда. Кто-то стоял рядом и смотрел на огни. Внезапно, среди шелеста и рокота улицы, послышалась музыка. Громче, громче. Какой-то шальной кавказский напев с завихрениями, визгом, свистом сабель и пуль. Музыка налетала. По Садовой мчался джип, светя прожекторами и фарами. Окна были раскрыты. Из них дико выплескивалась музыка. Из окон высовывались хохочущие счастливые лица – кричащие рты, круглые чеченские шапочки, бараньи папахи. Кто-то высунул наружу автомат и стал пускать в небо грохочущие безумные очереди. Джип промчался как чумное видение, распугивая машины, и музыка растаяла вдали.

– Черножопые совсем обнаглели! Пора унимать! – произнес стоящий рядом с Сержем человек.

Серж тускло на него посмотрел, отводя глаза. Снова посмотрел и узнал в нем Семена Каратаева, телеведущего в программе «Планетарий», который под светом прожекторов, весь в красном, перескакивал по студии, словно перелетал с планеты на планету, развевая огненный плащ.

– Каратаев, ты? – спросил Серж.