«Мерседес» тряхнуло на выбоине, и командующий группой армий «Южная Украина» генерал-полковник Фердинанд Шернер недовольно поморщился; водитель, заметив гримасу генерала, торопливо переложил руль влево и выехал на обочину, где вдоль дороги среди густо припорошенной пылью травы виднелась узкая тропинка. Машина пошла ровнее. Генерал, увидев вопрошающий взгляд адъютанта, вновь прикрыл глаза: даже здесь, в этой железной коробке, нужно скрывать свои мысли и чувства — эти свиньи из СД вездесуща. Незаметно вздохнул, кинул быстрый взгляд на зеркало заднего вида — адъютант, майор Вальтер, сидел прямо, с непроницаемо-спокойным выражением лица. Нет, этот, пожалуй, не относится к тайным осведомителям службы безопасности — чересчур многим ему обязан. Впрочем, в этом проклятом мире верить невозможно даже себе…

К железнодорожной станции подъехали в сумерках. Долгожданный эшелон с танками нового типа, которые доктор Порше, их создатель, наименовал «королевскими тиграми», прибыл совсем недавно. Завидев «мерседес» командующего в сопровождении двух бронетранспортеров, командир батальона быстро пошел навстречу.

— Господин генерал! Отдельный 503-й тяжелый танковый батальон прибыл в ваше распоряжение! Докладывает командир батальона полковник Ротенбургер.

— Отлично, полковник. — Шернер вылез из машины, прошелся, разминая затекшие ноги. — Надеюсь, в предстоящих боях вы оправдаете доверие фюрера. Хайль! — небрежно вскинул руку генерал.

— Хайль Гитлер! — рявкнул полковник.

В июле 1944 года на Молдавию неожиданно обрушились ливневые дожди. Шли они выборочно, местами, по непонятному капризу природы: в чистом, безоблачном небе, которое полыхало летним зноем, вдруг невесть откуда появлялась колеблющаяся сизая дымка, затем небольшие кучевые облака, словно разрывы зенитных снарядов, потом потускневшее солнце окуналось в грязно-бурую тучу, которая опускалась из небесных глубин, — и вместе с глухими раскатами грома на землю рушились потоки воды. Смывая на своем пути виноградные лозы, обламывая ветки с дозревающими плодами, ливневые струи собирались а ручьи, речушки и реки и с гулом катили по долинам к морю.

И в то же время рядом, верстах в тридцати от дождевого изобилия, сухая земля скалилась трещинами, пруды и озера пересыхали, а речки даже овцы переходили вброд.

Старики сокрушенно качали головами: ох, не к добру… Прислушивались к орудийной канонаде, которая изредка накатывалась из-за горизонта на тихие хуторки и села, впопыхах обменивались новостями и торопились по хатам, стараясь спрятать тревогу за хлипкими деревянными засовами.

На Южном фронте протяженностью около шестисот километров царило затишье.

Разведчики впервые за полгода получили недельную передышку: отсыпались, приводили обмундирование в порядок, долечивали старьте раны. Это июльское утро не предвещало особых изменений в жизненном укладе спецгруппы: сержант Кучмин, сидя на завалинке, мастерил какую-то игрушку для хозяйских детишек, ефрейтор Ласкин чистил возле колодца у плетня оружие, старший сержант Пригода рубил на дрова выкорчеванные пни, старшина Татарчук и старший лейтенант Маркелов писали письма.

— Ганс, я рад, что именно ты сменишь меня здесь, — генерал Шернер пребывал в благодушном состоянии: все его страхи развеялись, и теперь, получив пост главнокомандующего группой армий «Север», он готовился к отлету.

— Я тебе не завидую, Фердинанд, — генерал Фриснер выглядел усталым и отрешенным. — Ты знаешь, фюрер отстранил Линдемана за неудачное наступление в районе Даугавпилса. А что он мог сделать? С него требовали контрудар и в то же время забрали 12-ю танковую и 212-ю пехотную дивизии для группы «Центр». Мне тоже в мою бытность командующим оперативной группой «Нарва» пришлось подарить одну из лучших своих дивизий, 122-ю пехотную, финнам.

— Значит, ты считаешь, что у группы армий «Север» положение критическое?

— Ах, Фердинанд, — вздохнул Фриснер. — Как я могу тебе ответить на этот вопрос, если группой «Север» мне довелось командовать всего двадцать дней?

— Но все-таки, Ганс, неужели дела обстоят настолько плохо, что даже ты, мои старый соратник и друг, не решаешься сказать правду?

Берег вынырнул из темноты неожиданно. На узком каменном выступе Маркелова уже ждали: подхватили под руки и помогли забраться наверх. Одевались быстро и без слов; Пригода и Кучмин с автоматами наготове охраняли остальных.

Вниз по течению шли около получаса, пока Пригода, который был впереди, не заметил узкую расщелину.

Первым полез Ласкин. За ним Татарчук, для страховки.

Время тянулось мучительно долго, Маркелов с тревогой поглядывал на восток, где уже появилась светло-серая полоска утренней зари. Наконец прозвучал условный сигнал, и разведчики начали по очереди втискиваться между шершавыми стенками расщелины…

На верхушке обрыва дул легкий ветерок. Когда Маркелов присоединился к разведчикам, Степан Кучмин уже ловко орудовал ножницами, прогрызая проход в проволочных заграждениях.

Писарь-переводчик города Перемышля старшина Иван Татарчук шел по набережной реки Сан в приподнятом настроении — завтра в отпуск! Чемодан уже собран, осталось сдать дела, попрощаться с друзьями — и в родные Ромны, к милой сердцу Суле, которая чем-то напоминала реку Сан: такая же тихая, плавная, чистая, разве что поуже.

Встречные девушки кокетливо улыбались стройному, подтянутому «пану офицеру», знакомый Татарчука, владелец крохотной кавярни пан Выборовский, с вежливым поклоном приподнял шляпу, старшина в ответ козырнул — чертовски хороша у этого полубуржуя дочка Марыля… С набережной открывался вид на Засанье, которое раскинулось на противоположном берегу — там хозяйничали гитлеровцы. Татарчук нахмурился и ускорил шаг, вспомнив о бумагах, которые два дня назад поступили в комендатуру… Неосознанная тревога бередила душу и не покидала старшину на протяжении всего дня.

Разбудил старшину грохот взрывов. «Опять артиллерийские склады?» — торопливо одеваясь, думал Татарчук: весной в казармах воинской части, расположенной около шоссе из Перемышля на Медыку, по невыясненным причинам взорвался боезапас. Выскочил во двор комендатуры и тут же упал, отброшенный взрывной волной — снаряд разорвался в нескольких шагах. «Повезло», — мелькнуло в голове — осколки дробно застучали по стенам. И другая мысль, страшная, невероятная: — Неужели война?!»

К вечеру старшина Татарчук вместе с бойцами комендатуры был включен в сводный пограничный отряд, который занял оборону в районе кладбища. А ночью его и еще нескольких пограничников послали на разведку в кварталы города, занятые гитлеровцами.

Кавярня пана Выборовского приютилась в конца узенькой улочки, вымощенной брусчаткой. Прижимаясь поближе к стенам зданий, разведчики короткими перебежками проскочили сквер, небольшую площадь и дворами добрались к черному входу в кавярню. Татарчук постучал в низенькую дверь. Тихо. И на повторный стук никто не ответил. Тогда старшина забрался на спину одному из товарищей и осторожно постучал в оконное стекло.

Молодой, только что народившийся тропический циклон отыскал в безбрежности Индийского океана несколько маленьких тральщиков и принялся играть ими, перекидывая с волны на волну. На кораблях этого ждали, и потому жизнь в каютах, кубриках, на боевых постах шла своим чередом. Единственное, что беспокоило командира отряда тральщиков капитана 1 ранга Полонова, — как поведет себя техника, не приспособленная к ураганам открытого океана. В людях он не сомневался.

Полонов сделал все, чтобы избежать встречи с циклоном. Весь вчерашний день отряд уходил на зюйд. Но к вечеру стало ясно, что совсем уйти не удастся, что ураган все же накроет корабли черным своим крылом. И тогда тревожное чувство ушло и появилась настороженность: как-то отряд выйдет из испытания? И хоть не было в том никакой нужды, он передал по радио командирам кораблей, чтобы мобилизовали все возможности и достойно прошли через шторм.

— Есть! — один за другим отвечали командиры.

Только капитан 3 ранга Дружинин, командир тральщика, шедшего последним в кильватере, не удержался, добавил:

— Теперь все зависит от господа Бога, да от замполита.

В тропической жаре, казалось, плавился сам океан. Гладким ослепительным, зеркалом лежала водная гладь на все четыре стороны, и только за кормой словно бы искрилось битое стекло. На расстоянии кабельтова от кормы этот след сливался с двумя другими, тянувшимися за соседними кораблями. Дальше, до самого горизонта, лежала безукоризненно прямая, как автострада, широкая полоса вспененной зыби.

Корабли шли почти борт о борт: слева — противолодочный крейсер «Волгоград», взметнувший на пятьдесят метров громаду основной надстройки, справа — большой противолодочный корабль «Смелый» с изогнутым, устремленным вперед форштевнем, похожий на ежа из-за многочисленных, торчащих в разные стороны, антенн и станин пусковых ракетных установок. Между ними, отделенный от боевых кораблей неширокими полосами воды, стараясь держаться нос в нос, шел скромный танкер. Вправо и влево от танкера тянулись стальные тросы с подвешенными к ним резиновыми шлангами. Шла обычная для дальних походов операция — заправка горючим. Командир группы советских кораблей капитан 1 ранга Винченко не разрешил ложиться в дрейф, и заправку производили на ходу.

Командир «Волгограда» капитан 2 ранга Гаранин нетерпеливо похаживал по правому крылу мостика. Он сердито поглядывал на матросов, не очень расторопно, как ему казалось, работавших внизу, на узкую полосу воды, отделявшую крейсер от танкера, и с трудом сдерживал себя. Понимал, что все идет как надо и его плохое настроение зависит от чего-то совсем другого. Он знал этот свой недостаток — если радоваться, так напропалую, если сердиться, так на весь белый свет, — и старался не сорваться, не портить людям предстоящий праздник.

— Ну, как новая форма? Не жмет?

Гаранин оглянулся, сердито посмотрел на улыбающегося своего замполита капитана 3 ранга Долина и тоже улыбнулся, поняв вдруг причину своего плохого настроения. Все дело было в том, что он надел наконец свою нелюбимую тропическую форму — шорты, оголившие ноги, синюю пилотку с козырьком, всегда казавшуюся ему не более как мятой фуражкой, свободную рубашку с короткими рукавами, напоминавшую домашнюю распашонку. Все командиры на корабле одевались по погоде, и только Гаранин до сегодняшнего дня парился в повседневной флотской форме. Много раз порывался он переодеться, раздевался в каюте, осматривал в зеркало свою не слишком-то стройную фигуру и, вздохнув, снова надевал тужурку.

Ночью у капитана 1 ранга Винченко разболелась почка, Заснуть он не смог и, одевшись, вышел на палубу. Дул ровный пассат. Звезды висели низко, и было их здесь, как ему казалось, гораздо больше, чем в Северном полушарии. Южный Крест с тремя очень яркими, приковывающими взгляд звездами с каждой ночью все выше поднимался над горизонтом. Был он как единственная веха, позволявшая ориентироваться в этом чужом мире. Так, наверное, в будущем, в дальних космических перелетах космонавтов будет угнетать вид чужих созвездий. И что бы ни писали фантасты, человеку всегда будет неуютно под другим небом, не похожим на небо Родины…

Винченко пересек полетную палубу и, как перед пропастью, остановился у леерного ограждения, за которым была чернота. Море светилось, пульсировало искрящимися точками, словно внизу тоже было звездное небо, разматывало за кораблем свой млечный путь. Винченко поймал себя на том, что думает не об окружавшей его экзотике, а о доме, о дочке, которая сидит сейчас над учебниками, готовится к экзаменам в институт. Больше всего ему хотелось, чтобы она, именно она, а не он, видела все это.

— Стареешь, — вслух сказал он себе.

— Все стареют…

Он вздрогнул, так неожиданно прозвучал за спиной этот голос, оглянулся. Рядом стоял, как все его величали, главный эскулап корабля Плотников. Видно, вызвал его вахтенный офицер, поскольку было у Винченко уже такое. Первый раз боль догнала его у Канарских островов и тоже ночью, и тогда он тоже ходил один по полетной палубе, заставляя себя отвлечься.

В Шереметьевском аэропорту было столпотворение. Среди лета Арктика дохнула холодом, и набежавший циклон затянул северное Подмосковье плотным туманом. Корреспондент газеты капитан 3 ранга Туликов ехал в аэропорт на редакционной машине, не ехал — тащился по непроглядной туманной ночи и все боялся, что опоздает к самолету.

Но вот прошло уже два часа, как он сидел в аэропорту, а надежда на вылет все отодвигалась.

Было раннее утро, беззоревое, не по-летнему хмурое. В огромных окнах аэровокзала стояла серая муть. Туликов попытался вздремнуть в мягком кресле, но из этого ничего не вышло. Он с завистью смотрел на сидевшего рядом своего попутчика, представителя политуправления капитана 1 ранга Прохорова, как видно, преспокойно досматривавшего домашние сны, и встал, чтобы размяться, сбегать за сигаретами.

Направился к окну, перешагивая через расставленные повсюду баулы и чемоданы. За окном был все тот же непроглядный туман. Внизу белели силуэты самолетов.

Зал ожидания гудел множеством голосов — русских, немецких, английских, испанских, певучих японских, гортанных арабских и еще каких-то, в которых Туликов уже не разбирался. Он прошелся вдоль окон, спустился вниз и вдруг услышал фразу, донесшуюся из полуоткрытой двери:

Каир оглушил жарой. Солнце тут было белое, ослепляющее, и Туликов со знакомой по дальним походам печалью вспомнил всегда ласковое московское солнышко.

Аэропорт, стеклянный, комфортабельный, напоминал восточный базар — так же многокрасочен и многолик. Ходили женщины, закутанные по глаза, ходили женщины, одетые так, что, казалось, на них, кроме огромных очков да маленьких туфель, ничего больше и не было. Слонялись по аэропорту степенные европейцы в модных костюмах, отглаженных до жестяного блеска, и другие — шустрые, в джинсах и шортах, с тряпочками-шарфиками на потной груди. Египтяне-рабочие отличались от всех своими мешковатыми галябиями, неторопливостью и какой-то усталостью в глазах. Они казались роботами, равнодушными ко всей этой аэропортовской, чуждой им суете. Особняком сидел богатый саудовец в белом платке, с транзисторои в руках. Он высокомерно поглядывал на людей и строго — на четырех своих жен, на кучку детишек — мал мала меньше.

Все это Туликов разглядел, пока проходил через здание аэропорта к выходу, к стоянке машин. Их встречали. Немолодой человек с темным, как у египтян, лицом протянул руку и коротко представился:

— Губарев.

И неожиданно радостно улыбнулся:

— У меня приказ, — отрезал маленький майор и сделал решительный отстраняющий жест, чуть не толкнув меня в грудь твердой ладонью. — Город на особом положении, и никто в него, кроме воинских подразделений, не войдет. А уж пресса — в любом случае. И ордена ваши не помогут. Мы тоже солдатский хлеб не даром кушаем. Службу знаем! — Он значительно хмыкнул и скосил глаза на левую сторону груди, блестящей значками и медалями. — Так что, товарищ корреспондент, кругом! — и шагом марш… жаловаться!

Я продолжал, выигрывая время, нудно убеждать его, что мне надо обязательно побывать на месте событий, что я не случайный человек — прошел боевую школу в Афганистане и мне можно доверять, что у меня задание редакции, не менее важное, чем его приказ, что за моей спиной миллионная армия взволнованных читателей, которые в эпоху гласности и демократии с нетерпением ждут объективной информации, беспощадно опровергающей вздорные и нелепые слухи о том, что происходит в этом чертовом Дедовске. Я хорошо осознавал бесцельность уговоров — мне просто было нужно полнее изучить обстановку на дороге, чтобы безошибочно реализовать принятое решение.

Отступать без боя я не собирался. Отвык от этого за последние годы. Тем более, что цель была заманчиво близка и недосягаема.

Прямо перед нами, на холмах, под синим русским небом лежал совсем рядом древний городок, который когда-то был уездным, а со временем, в порядке преемственности, стал районным центром. Яркое солнце щедро заливало золотые купола его церквей среди зеленых крон деревьев, латаные крыши старинных усадеб и ажурную пожарную каланчу с кольцевой смотровой площадкой и длинным шпилем, На нем трепетал флаг, казавшийся в свете ясного летнего утра каким-то подозрительно сине-белым, и метались вокруг него неисчислимыми точками стаи галок. Вниз, к тенистой речке, скользящей змеей сползала дорога, теряющаяся у подножия холма в березовой роще, и уже здесь, меж раздольными полями неубранной ржи, занятая колонной камуфлированных грузовиков, боевых машин пехоты (БМП).

Колонна стояла. Солдаты, забросив автоматы за спину, азартно мочились в кюветы. Майор одобрительно поглядывал на них и ждал очередного приказа. И не пускал меня в город — даже отсюда такой, по-провинциальному уютный и мирный, в котором тем не менее творилось что-то вовсе дикое, невообразимое и загадочное.

Я достал из кармана куртки блокнот и сделал краткую запись о первых моих приключениях, по опыту зная, что в экстремальной обстановке такие вещи нельзя откладывать и, если есть возможность, лучше сразу зафиксировать горячие впечатления. Ведь ситуация может мгновенно измениться и никаких следов происшедшего не останется для истории.

К тому же это должно было помочь мне проанализировать положение и выработать план дальнейших действий, потому что я привык размышлять именно на бумаге и, как правило, уже после того, как что-нибудь натворю.

Вообще, мне хотелось бы о тех необычайных событиях, которые произошли в маленьком и незаметном доселе городке, рассказать спокойно и беспристрастно. Но, поскольку я оказался добровольным и убежденным участником этих событий, такая объективность в их изложении стала, естественно, невозможной. Тем более, что эта история не вполне еще завершилась и может получить самое непредсказуемое развитие.

Согласитесь, чаще всего бывает так, что длинная цепь необыкновенных происшествий, даже в историческом масштабе, начинается с самого заурядного звена. Неординарные события, если иметь терпение вернуться к их истокам, отталкиваются нередко от ничего не значащего фактора. Падение чайной ложечки на железную палубу линкора может в итоге привести к роковому выстрелу из 350-миллиметрового башенного орудия, не так ли?

В данном же случае в той истории, которую я взялся рассказать, все было иначе: нетрадиционное, необычное, удивительное начало, невероятное продолжение и, скорее всего, непредвидимое завершение.

Покончив с записями, я занялся изучением карты, которую обнаружил в командирском планшете. Как и полагал, в город вела только одна дорога, она же, естественно, и выходила из него с восточной окраины. И наверняка тоже перекрыта. Впрочем, меня это не особенно беспокоило — маловероятно, что город оцеплен сплошь, кольцом, а уж на этой машине я найду щелку проскочить. Незамеченным, конечно, не удастся, но невредимым — вполне реально. Нужно только вернуться сначала за моей авоськой под дубом — пригодится.

Над лесом послышался характерный постукивающий шум, и прямо надо мной взволновал листву пролетевший вертолет. Я не отказал себе в удовольствия показать ему мысленный кукиш.

Ну, ладно, теперь маленький отвлекающий маневр — и снова в бой.

Я спустился в машину, сел в командирское кресло и снял трубку радиотелефона. Радист из меня, можно сказать, никакой, но я знал, что рация в БРДМ — беспоисковая и бесподстроечная, работает почти как обычный прямой телефон.

— Первый, Первый, — сказал я наугад. — Здесь Мещерский. Прошу майора на связь.

Т р и д ц а т ь  п е р в о г о  д е к а б р я  прошлого года в одном из служебных кабинетов Дедгорисполкома регистрировался новый кооператив.

— Название у вас какое-то странное: «Робин Гуд», — ухмыльнулся инспектор, просматривая представленные документы. — Луки и стрелы, что ли, будете изготовлять?

— Не совсем, — вежливо, но уклончиво пояснил Председатель будущего кооператива, седой мужчина с крутыми морщинами вокруг рта. — Наша задача — утешать страждущих, поддерживать павших духом и возвращать им веру в справедливость.

— Служба доверия? — многозначительно проявил осведомленность инспектор, украдкой поглядывая на часы. Его ждали дома приятные обязанности, связанные с подготовкой встречи Нового года.

— Вроде того. Но гораздо эффективнее, — ответил Председатель. — Впрочем, можно взять любое другое название, если вас смущает именно это. Мы не возражаем, здесь важен дух, не буква. Назовемся, например, «Око за око», или «Справедливость».

П е р в о г о  я н в а р я  нового года директор городского торга, предусмотрительно спровадив накануне жену и дочку к теще в деревню, сверх меры обожравшись деликатесами и экспортной водкой, утомившись щедрой женской лаской, вяло догуливал новогоднюю ночь с двумя молодыми очаровательными блондинками из галантереи местного универсама.

В его квартиру, сильно задымленную свечами, сигаретами «Данхилл» и пригоревшей индейкой, вошли без стука, звонка, а тем более приглашения двое приятных молодых людей с загорелыми лицами.

Блондинок молодые люди не тронули, даже обидно не обратили на них внимания. А их почти голому начальнику, неэстетичную наготу которого прикрывала лишь грязная седина на груди, животе и лопатках, предъявили бумагу, где с неотразимой точностью были подсчитаны его личные доходы за последний месяц прошедшего года и так же неопровержимо были указаны незаконные источники приведенных доходов. В соответствии с этой бумагой они молча приняли в обмен на нее пятьдесят тысяч рублей отечественными дензнаками, вежливо пожелали присутствующим счастливого Нового года, попрощались и ушли.

Утром следующего дня на текущий счет кооператива «Справедливость» легла именно эта сумма, в тех же самых купюрах.