Опасность — рядом, в темном проходном дворе, в подъезде собственного дома, да просто — на людной улице. Илья Касьянин вроде бы и знал об этом, но как — то не обращал внимания, пока не оказался в самой гуще жестоких и кровавых событий. Обстоятельства взялиего в жесткий переплет. И в этом слабом, податливом человеке проснулся зверь, который просто не умеет отступать. Он отдает все за победу. За победу над собой, над обстоятельствами, над матерыми бандитами.
Это происходило каждый день в любую погоду, в любое время года и со временем стало не то маленьким дворовым развлечением, не то суровым ритуалом.
Каждое утро где-то между семью и половиной восьмого Касьянин выводил на балкон свою собаку, рыжего кокер-спаниеля, и, еще не проснувшись окончательно, недовольно-ворчливо и в то же время озабоченно-старательно обтягивал спаниеля кожаными ремешками, застегивал на его спине несколько металлических пряжек и, убедившись, что все сделал как нужно, что упряжь застегнута надежно, опускал визжащую от ужаса собаку с балкона двенадцатого этажа. Зимой опускал в полную темноту, в предрассветную метель, а летом — в солнечное утро, но в пропасть, в пропасть с двенадцатого этажа. На тонком стальном тросике, переброшенном через колесо небольшого блочка.
Медленно поворачивая рукоятку, Касьянин опускал собаку все ниже, ее душераздирающий предсмертный визг затихал и постепенно превращался в радостно-нетерпеливое повизгивание. Но это уже когда собака видела приближающуюся землю.
Так Касьянин выгуливал по утрам кокера Яшку.
Убедившись, что собака достигла земли, Касьянин отматывал еще с десяток метров тросика и, закрепив блок железным стопором, возвращался в квартиру — досыпать, бриться, завтракать. Все это время Яшка носился у дома. Длины тросика хватало, чтобы он мог описывать круги где-то метров двадцать-тридцать в диаметре. К нему тут же подбегали другие, более счастливые собаки, обнюхивали, приветствовали, выражали, как могли, собачье сочувствие Яшке, которому приходилось переносить столь тяжкие страдания.
