Под низкими черными тучами, в жаркой июльской духоте полки медленно выстраивались в виду высоких каменных стен Твери. Кованая конница вялым неспешным шагом шла на левый край широкого наволока, стрельцы выкатывали гуляй-город на правую сторону, к самой речушке, прикрываемые пятью сотнями детей боярских под рукой опытного воеводы Щербы Котошикина. В центре же стояла уже правильным, ровным прямоугольником мрачная свейская пехота графа Якоба Делагарди, закованная в латы и ощетинившаяся длинными копьями с узкими гранеными наконечниками.

– Епанчу бы накинул, боярин! Не ровен час, моросить начнет… – посоветовал Карасик, попытавшись всучить хозяину выцветший суконный плащ, навощенный для пущей непромокаемости, но воевода лишь недовольно повел плечами:

– Отстань, без того весь в поту! К полудню, мыслю, и вовсе упаримся… – Воин отер ладонью лицо, влажную рыжую бородку, подтянул ремешок шелома вверх, на подбородок, оставив под верхней губой. Уж очень скулы натирал, ровно наждак.

Из-под войлочного подшлемника на брови одна за другой стекали соленые капли, частью застревая в них, частью добираясь до век, отчего глаза тут же начинало щипать. Привкус пота постоянно держался на губах, рубаха неприятно липла к спине, седло промокло насквозь. И немудрено, коли посреди лета приходится толстую войлочную куртку носить, да шаровары стеганые, да шапку из конского волоса. А как без них в походе обойтись? Без поддоспешника и подшлемника от самой прочной брони никакого толку не будет. Железо – оно ведь только от порезов бережет. Сам удар меча или топора войлок и стеганки гасят, именно они кости поломать не дают.

Словно снисходя к людским страданиям, небеса внезапно разверзлись густым холодным ливнем, омывая прохладой лица и руки, но вместе с тем стремительно размягчая землю, напитывая одежду, делая стеганые доспехи втрое тяжелее, затекая в сапоги и за шиворот.

Разумеется, ни в монастырских летописях, ни в государевых архивах не осталось известий и о том, как в начале зимы тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года в Боровицкие ворота Московского Кремля вошел юродивый, несмотря на мороз, одетый лишь в лохмотья рубахи домотканого полотна, в обмотки на ступнях и вериги на толстых ржавых цепях – если, конечно, сие орудие пытки можно было назвать одеждой.

– А изо города, изо Пскова я к вам сюда нонеча да пожаловал, – приподняв на плечах цепи, слегка позвенел ими блаженный. – К государю нонешнему да от царя истинного, небесного. Слово великого князя московского москалю Ивашке передать. Вы к нему бегите, сказывайте, Никола Салос к нему заглянул. А то, не ровен час, великий и сам сюда заявится.

Юродивый глумливо хихикнул, поплясал между створками, медленно кружась:

– Гости-гости, гости-гости. Будет полон дом гостей… – после чего медленно прошел на двор.

Остановить его никто из стражников не рискнул. Наоборот – торопливо перекрестившись, еще и несколько мелких монеток в руку нищему сунули. Известное дело, с колдунами чухонскими стакнуться и то безопаснее, нежели с блаженным связаться. Они ведь не токмо исцелять и осчастливливать умеют, но и карают иной раз, ровно гнев Господень. А награды он тебя сочтет достойным али кары – поди угадай? Одну и ту же краюху ему подадут, одно и то же доброе слово в ответ скажут – но один даритель разбогатеет и по гроб жизни сытым станет, а другой обнищает и каждой корке хлебной будет радоваться. Прикосновение одной и той же руки одного исцелит, другого парализует. Вон, Василий Блаженный, любимец царский… Уж на что добротой и милостивостью известен! Однако же, когда несколько шутников подаренную ему шубу себе на похороны попросили, шубу сию получив – тут же и померли.