Продолжение нового цикла Александра Прозорова, автора легендарных «Ведуна» и «Ватаги»! Убрус — полотенце с отпечатком лика Христа — загадочным образом связывает царского посланника боярина Басаргу Леонтьева с его отдаленным потомком Евгением, который всего-навсего служит аудитором Счетной Палаты. Святыня привлекает как заурядных бандитов, так и агентов иезуитского ордена, которые хотели было лишить православную Русь ее величайшего достояния. И если у Басарги есть крепкий кулак и острый меч, то у Евгения только ум и красивая девушка Катя, которая знает больше, чем говорит…
Клад царского воеводы
Пушки ударили еще до рассвета, дырявя мелкими, с кулак, чугунными ядрышками надвратную часовню Важского монастыря. Боярин Щерба Котошикин, вздрогнув, поднял голову, тихо выругался, перекрестился, зевнул, рывком поднялся, шурша сеном, и спрыгнул с телеги на землю. Карасик, нутром ощутив шаги хозяина возле головы, тоже вздрогнул во сне, жалобно застонал и поджал ноги, стараясь скрыться под возком целиком. Пушечная канонада, похоже, холопа ничуть не беспокоила — разве чуток соломы от колес на шапку нагреб, и все.
Боярин хмыкнул, опоясался саблей, застегнул у ворота крючки юшмана.
Небо только-только начинало светлеть, с реки лениво подползал туман, величаво переваливаясь через рубленые стены, затекая в тесный двор размерами всего в три сотни шагов, что в длину, что в ширину, да еще с просторным храмом и трапезной, домом игумена и срубом с кельями. Пробираясь между курятником и коновязью, просачиваясь под составленными у стены возками, туман влажно оседал на броню, острия копий, ободья колес и камни идущей от храма к дому игумена дорожки. Ночная прохлада еще не успела спрятаться от знойных летних лучей, и в войлочном поддоспешнике боярину Щербе было нежарко и удобно.
Воевода, обогнув сруб колодца, подошел к воротам, проверил на всякий случай, хорошо ли стоят подпирающие створки бревна, как лежит поперечный брус, после чего поворотился к одетым в серые рясы и скуфии пушкарям, присевшим за невысокой каменной подклетью, над которой возвышалась левая башня:
— Не задело, святые отцы?
Соловецкий шкодник
Путь вниз по Двине занял примерно полтора месяца и оказался легок и весел. В Ваге боярин Басарга Леонтьев отметил царскую жалованную грамоту у воеводы, после чего заехал на Ледь, встретившись с местными старостами, пообещал быть милостивым и справедливым господином и в подтверждение своих слов сразу снизил подати в ближайшие два года на одну пятую с условием, что местные жители после Покрова заготовят лес и срубят ему дом, а также помогут братии перестроить Трехсвятительский монастырь преподобного Варлаама на Ваге.
От себя Басарга добавил несколько слов о чудодействе нетленных мощей святого и целебных свойствах бьющего недалече родника, о покровительстве сей обители со стороны государя — в надежде пробудить в смердах интерес к пустыни и желание помогать ей без особого с его стороны понукания.
Отдав поручения, Басарга с побратимами поплыл дальше, останавливаясь во встречных монастырях и подворьях. Появление московского подьячего в сопровождении вооруженных бояр и холопов неизменно производило на тамошних настоятелей огромное впечатление, но куда большее — требование предъявить к просмотру расходные книги и жалованные грамоты.
Вот когда Басарга впервые с благодарностью вспомнил учение ключника Кирилло-Белозерской обители! Полученное насильно, ныне оно позволяло быстро разобраться, все ли доходы вносит монастырь в свои сказки али что-то скрывает, не берет ли где лишнего, не обременяет ли крестьян своих сверх заведенного. Монастыри, они ведь от тягла всякого освобождены, податей не платят. И коли чего лишнего сверх дарованного берут — казна сего дохода, стало быть, лишается.
Обители же норовили прибрать лишнего почти все. Где лужок чужой обкосить, где ставень в черную тонь поставить, где смердов на хозяйство свое увести. Боярин Леонтьев ругался и грозил всяческими карами, требовал отписать скраденное на казну, увещевал и корил… Непривычные к столь строгому спросу настоятели с ним не спорили, ссылались на нечаянные оплошности, обещали впредь указов не преступать — и поили гостей наливками и медами, угощали чудесными блюдами, спать укладывали на мягкие перины. Просто не жизнь — а рай земной. Возвращаться не хотелось.