Ива потянула на себя колючую ветку с разлапистыми листьями, с силой потрясла, раскачивая дерево — куда там! Яркие, как солнце, ягоды как будто намертво приросли в вышине к веткам. Но животная страсть отведать этих ягод гнала Иву наверх: придется лезть. Ива перекинула на спину кожаную суму и, смотав густые темные волосы в жгут, затянула их на затылке узлом, а потом с ловкостью молодой рыси полезла по стволу, усеянному крупными колючками, вверх. Лезть мешал живот — он стал непомерно тяжелым и большим за последнее время, и внутри него что-то часто булькало и толкалось, не давало быстро бегать. Но Ива знала от старух, что заветный срок скоро подойдет, и она освободится от тяжести.

Быстро добравшись до кроны, Ива пристроилась между ветвями и, перекинув суму на живот, стала ловко обдирать растущие среди молодых частых колючек блестящие шероховатые ягоды. Они иногда лопались под пальцами, и Ива жадно слизывала маслянистый пахучий сок. Все племя ее издавна питалось этими ягодами. Старухи говорили, что мужчинам они дают силу и долголетие, а женщинам — красоту и выносливость. А сейчас Иве просто до смерти хотелось этих ягод — этого требовал, наверно, маленький Кун, который сидел у нее в животе. Целая роща этих деревьев растет вокруг горы, где ее племя давно уже пустило корни — Ива была еще тогда маленькой и хрупкой, когда они осели здесь. Но сейчас племя переселилось на другой склон горы — там тоже есть пещеры, пригодные для жилья, и туда ушли кабаны, на которых охотились мужчины племени. А Ива осталась здесь, в пещере, со своей старой матерью — она уже давно не встает с подстилки после того, как полосатый амба покалечил ее: порвал грудь и сдернул волосы с головы вместе с кожей. С нею остался и Кун — сильный, смелый Кун, он приносит еду и охраняет их.

Ива набрала полсумы ягод, натолкала сверху зеленых сочных листьев — для матери, и, более осторожно, чем раньше, стала спускаться на землю. Внизу она продралась сквозь густые колючие кусты к берегу ручья, у воды встряхнулась, скинув с себя серых гадких кровососов, которыми кишат заросли, и, войдя по колено в воду, перебралась на ту сторону. Густой травянистый покров встретил ее на том берегу: пышно цвели травы, огненные и желтые венчики цветов, созданные неведомыми руками, делали землю пестрой — так много их было. Цветы взбирались и по отвесной скале, у подножия которой протекал ручей, — до самого входа в пещеру, и выше, к вершине. Внизу под пещерой была небольшая каменистая площадка. Ива прошла по ней, стараясь не наступить на клубки греющихся на солнце змей и, перекинув суму на спину, легко взобралась по выступам скалы к пещере, которая находилась на высоте четырех человеческих ростов от земли. На карнизе у входа в пещеру она отдышалась, острым глазом привычно обозревая с высоты, нет ли опасности. Но все было тихо. Купы деревьев расплывались вдали в густом влажном воздухе, а вблизи казались зеленой мягкой шкурой огромного зверя — так и хотелось спрыгнуть на нее сверху и помяться, покататься, как на лужайке. Берега ручья утопали в цветах, и от всей этой великолепной картины Иву уже не в первый раз охватывал такой восторг, такое томление, что ей хотелось расправить руки как крылья — и полететь над землею птицей, посмотреть: может, дальше земля еще прекраснее?

Ива скинула суму и выглянула еще раз: не возвращается ли с охоты Кун, и увидела внизу его и Бэа — они тащили освежеванную красную тушу зверя, а с ними был еще кто-то, тоньше и гибче, — это, должно быть, Вея, она нигде не отстает от Бэа, и они помогают Куну тащить зверя. Ива поспешила спуститься вниз, навстречу охотникам, чтобы не упустить самое интересное: каждый раз Ива встречала Куна с охоты, и никогда интерес к добыче у нее не пропадал.

Она подбежала к туше, которую охотники бросили на площадке, жадными глазами ощупала ее: хорошая туша, удачная охота; восторженными благодарными глазами взглянула на охотников, на Куна: «Хорошие охотники, богатую добычу принесли!» Кун гордо поднял голову и осмотрел всех победным взглядом.

Гости собирались кучно, заходили в квартиру, шумные, веселые: сегодня отмечалось сорокалетие Колобка — вполне уже довольного жизнью, дородного Сергея Колобова. Новая жена Колобка — такая же пухлая, ядреная после недавних родов, Татьяна, не свыкнувшись еще с новой ролью, застенчиво встречала гостей в прихожей. Зато пришедшие, ничуть не стесняясь, шумно раздевались, шутя и подтрунивая друг над другом, мужчины потихоньку пощипывали и приобхватывали женщин, женщины подъедали мужчин — все были давней и плотной компанией и знали друг друга до тонкостей.

Стол, который ждал всех в гостиной, был накрыт не кое-как, а с соблюдением всех требований и признаков «благополучного» дома в этом городе: непременный салат-оливье, непременная копченая колбаска, селедка «под шубой», всенепременнейшие грибочки маринованные, даже прозрачные неширокие листочки палтуса холодного копчения, коньяк завершает очарование стол был, по местным понятиям, просто шикарным; веселье намечалось нешуточное.

Карина отчужденно сидела за столом, наблюдая все это великолепие: это единственное, что радовало ее в этот вечер. Взбалмошный Вадим притащил ее сюда без всякого приглашения, заявив, что ему одному будет скучно, а ей все обрадуются. Чудак! Ему можно — он приехал из Севастополя и давно всех не видал. А она зачем-то согласилась — зачем? Решила, что сходит, ничего страшного: друзья ведь, хоть и прежние. Ан не все так думают: не очень-то любезно ее тут встретили. Сергей улыбнулся ей при встрече ровно настолько, чтобы никто ничего не заподозрил — чуть посдержанней, чем остальным. И сейчас Карина чувствовала себя тут неуютно, особенно после того, как Вадим с порога заорал: «Ребята, посмотрите, кого я к вам привел: соловья нашего, птичку редкую!» Но ему народ обрадовался, как редкому гостю, а ей — разве что мужики, да и те тайком от ревнивых жен. Это раньше, когда все были молодыми, ее упрашивали спеть в компании, да она и не ломалась, уговаривать не надо было: как запоет свою песню — кто плачет, кто подпевает; но только она знала, что песни ее — все до одной — Сергею предназначались. А теперь некому стало петь, и песни ее никому не нужны.

Вадим по приходе как-то сразу откололся от нее, оказался в центре толпы его давно не видели, окружили, оттеснили, а ее, хотя тоже давно не видели, — но и еще бы сто лет не видали, так она поняла. Скорее, наверно, удивляются, как она посмела к Сергею в дом придти. Вот Карина и сидит, скучает, разглядывая шикарный стол, которого сама она никогда бы не сумела приготовить. А вот Татьяна сумела — значит, она такая же, как и они, она легко впишется в их компанию, да и попробовали бы ее не принять — она ведь стала женой Колобка, а это не какая-нибудь Муся с пляжа. А вот Карина не смогла стать его женой — не то, чтоб он этого не хотел, а круг этот, окружение его, не допустило бы. И не допустило. Она-то это знает. И вот сейчас у Сергея новая жена, и она уже успела родить ему сына. Обо всех этих новостях Карина узнавала уже «пост фактум». Ну что ж, не судьба, значит, ей с Сергеем.

Гости, наконец собравшись за столом, радостно принялись произносить первые здравицы в честь юбиляра; конечно, все речи были подготовлены на высшем уровне, все было заучено и отрепетировано заранее. Первой была оглашена «Ода Колобку». Две самые разбитные жены своих мужей развернули свитки, и… с их легкой руки Колобок «покатился». Он прошел все стадии, проходимые интеллигентами Усть-Никольска, чтобы стать уважаемым в городе человеком: родился, учился, поступил в техникум; закончив его, поступил в институт. Женился, родил сына, из комнатушки перебрался в квартиру, пусть и в не самом престижном доме и квартале; купил тачку, «Жигули» — верх желания, все аплодируют, — закончил институт и — покатился дальше: занял хорошо оплачиваемую должность, начал строить дачу… Подруги пели «Оду» с неподдельными радостными всхлипами (и мы, мол, такие же — из грязи в князи!) и торжествующими криками. Карина внимательно слушала — да, действительно, все было так: Сергей упорно пробивался по нужной стезе, хотя мать его была простой, неграмотной деревенской женщиной. И все это благодаря тому, что умел дружить с кем надо. Не бросал в беде «друзей», когда все уже от них отворачивались. Потом папы своих сыновей оценили эту дружбу — и у Сереги все сладилось в жизни. Правда, чуть было не загремел вместо дружка в тюрьму ничего, родители дружка и его вытащили: все за дружбу, за благородство. Потом до своего уровня подняли — работу нашли престижную, доходную. Правда, Людмила, жена его, не выдержала таких испытаний дружбой — когда все уже, казалось, наладилось, умерла вдруг от сердечного приступа, и московская клиника (опять папы старались) не помогла. Но… Колобок покатился дальше.

Тибот спустился еще чуть ниже по склону холма и присел на плоский камень: все, дальше идти было нельзя, вон у того кустика пролегает Черта. Она невидима, но он это хорошо знает.

Почти сразу за кустиком, в трех метрах от Черты, лежит старый седой Вир

Тибот мог бы запросто попасть в него камнем. Но не надо тревожить сон старика, хотя поза его и не так естественна, как бывает во сне: он лежит головой вниз, руки подтянуты к горлу, ноги всегда, неизменно скрючены. Седые волосы не шевелятся на голове, будто застыли. Да и как им шевелиться — ветра здесь, внизу, никогда не бывает, — только над головой, где бродят тяжелые, мрачные тучи. Старик лежит здесь уже третий год, и Тибот частенько приходит посмотреть на него, потому что он лежит ближе всех. Остальные, кто уходил когда-то за Черту, смогли уйти дальше: те, кто помоложе, кто смог подольше задержать дыхание, и те, кто догадался просто скатиться вниз кубарем.

Газ прозрачный, и далеко внизу отсюда видно озеро, которое когда-то было живым и безопасным. Вода сейчас в нем свинцового оттенка, рябь не трогает его спокойную поверхность, не шумят, не качаются прибрежные камыши, не проносятся над ним птицы, касаясь крылом воды… Вода мертвая — это раствор того газа, которым земля через озеро внезапно наградила округу, умертвив все живое на многие мили вокруг. Нигде, куда хватает глаз, не видно хоть каких-либо признаков жизни или какого-либо движения. Давно не видно. Но Тибот не обижается на озеро. Он уже свыкся с этим и привык к своему существованию, как будто так было всегда: он был еще маленьким, когда они с матерью оказались здесь, на вершине холма, и еще те немногие, кто догадался спастись здесь, на возвышенности, когда стало ясно, что озеро взбунтовалось и истекло смертоносным газом. Когда погибли от чего-то куры, а потом стали погибать в одночасье овцы, собаки, люди бросились в панике сюда, поняв, что уровень смерти и уровень газа поднимаются. Он остановился, когда от холма осталась лишь небольшая макушка: установить этот уровень смогли ценой жизни нескольких детей и животных, спустившихся с холма ниже, чем это было возможно. Они тоже лежат за Чертой — газ не дает им разлагаться. Тибот когда-то был таким же маленьким, как Котка, теперь он взрослый мужчина, а она так и осталась девочкой и лежит рядом со своей мамой, которая, просидев у Черты, откуда Котку хорошо было видно, с месяц, однажды спустилась к ней и обняла свою девочку…

С тех пор уровень газа не менялся и люди жили здесь. На вершине холма был сделан навес из тонких прутиков каких-то кустов, которые поначалу в изобилии росли на холме. Под ним люди укрывались от дождя. Со временем было съедено все принесенное сюда съестное, и Тибот помнит, как изголодавшиеся люди стали с нехорошим интересом приглядываться друг к другу… Те, кто не выдерживал голода или опасности быть съеденным, сами уходили за Черту. Отряд людей таял. Но всех тогда спас Уво: в том куске вспаханной когда-то земли, бывшего огорода, который был до Черты, он обнаружил червей, которых там оказалось великое множество: неведомым чутьем уловив опасность, они все поднялись в верхнюю часть огорода и просто кишели в земле. На червей Уво тут же наложил запрет и стал распределять их сам, он же вел и учет их, став с тех пор Главным Кормильцем, а значит, и самым главным среди людей на Вершине холма. Это было великое спасение от голода. Для червей сделали огромный лоток, и там они размножались под бдительным присмотром Уво. Он лично раздавал пищу оставшимся в живых людям. Но люди, не веря газу, уходили друг за другом искать другие места — и все они остались лежать на склонах холма. После того, как старый Вир ушел за Черту, их осталось всего трое: Уво, Тибот и рыжая Opa.