Сан-Франциско, Калифорния

Август 1895 года

На праздничном приеме в роскошном особняке Ноб-Хилл лишь один человек не веселился. Смуглый, стройный мужчина в прекрасно сшитом вечернем костюме из грифельно-серой льняной ткани небрежно развалился в обтянутом парчой кресле в стиле Людовика XV. Модные и чрезвычайно элегантные брюки этого джентльмена были узки и заутюжены в стрелки, манжеты и воротник белоснежной рубашки жестко накрахмалены, шелковый галстук-самовяз цвета бледной лаванды завязан широким плоским узлом, ботинки из мягчайшей английской кожи сверкали.

Довольно длинные черные волосы мужчины, эффектно тронутые на висках сединой, блестели в свете электрических люстр, которые декоратор, оформлявший прием, увешал гирляндами из тонких серебристых пластинок. Его загорелое лицо нельзя было назвать красивым в классическом смысле этого слова: худощавое, с твердыми чертами и темными, почти всегда лениво полуприкрытыми задумчивыми глазами. Тяжелые веки, да еще с небольшим шрамом под черной левой бровью, нос, когда-то сломанный и не совсем правильно сросшийся, губы, достаточно полные, чтобы предположить, что их обладатель чувственный человек, но при этом выглядевшие на удивление жесткими, в целом делали внешность немного зловещей.

Это был Бенджамин Стар. Он обладал безупречными манерами и острым умом. Ему было присуще большое чувство юмора. Он был высоким, стройным и гибким, отличавшимся особой врожденной легкостью движений. Смуглые руки были красивы; длинные пальцы сужались к концам. Он не имел привычки жестикулировать, когда говорил. И сейчас, пока он сидел в кресле, его пальцы не теребили парчу, и он не трудился даже повернуть голову в ответ на любопытные взгляды запоздавших гостей. Мистер Стар никогда не смеялся слишком громко, не пил слишком много и не старался привлечь к себе внимание.

В этот же самый августовский вечер в трех тысячах миль от Сан-Франциско молодая женщина стояла в одиночестве на балконе одного из правительственных зданий в Вашингтоне.

У нее была экзотическая внешность. Черные как глубокая ночь волосы спускались до самой талии. Кожа молодой женщины была белой и гладкой, как фарфор.

Эта высокая и стройная леди была одета в мягко спадающее платье такого же цвета, как и ее большие выразительные глаза — изумительного бледно-фиолетового. Затененные длинными и густыми черными ресницами, глаза темнели, приобретая пурпурный оттенок, когда девушка бывала разгневанна или взволнованна. Над волшебными фиалковыми глазами взлетали безупречно очерченные черные брови.

Маленький точеный носик имел надменные патрицианские очертания, но ее полные, нежные губы заставляли предположить, что ей не чужды и земные, житейские интересы. Твердый подбородок и четкий овал лица придавали девушке вид высокомерный и недосягаемый. Но в то же время под ее холодной аристократичностью таилось нечто иное, некий намек на горячую страстность, готовую пробудиться в любой момент.

Ее звали Диана Бакхэннан. Мисс Диана Говард Бакхэннан. Она была не замужем, и сегодня у нее был не просто день рождения, а юбилей. Важная веха в жизни любой женщины. Четверть века.

Несколькими днями позже, около двух часов пополудни, длинный поезд полз, извиваясь, по восточным долинам Колорадо. Его долгий путь из Канзаса в штате Миссури подходил к концу. Впереди уже обозначались, все приближаясь и приближаясь, грозные вершины Берегового хребта приводящих в трепет Скалистых гор, четко вырисовывающиеся на фоне безоблачного августовского неба.

Направляясь прямиком к этим взмывающим ввысь горам, пыхтящий паровоз горделиво тащил внушительную процессию из тридцати четырех вагонов. Лишь на самом локомотиве не было яркой, бросающейся в глаза надписи, украшавшей каждый из вагонов: «Шоу „Дикий Запад“ полковника Бака Бакхэннана». Буквы сверкали золотом.

В самом начале поезда, в пышущей жаром кабине, Боз Уитман, машинист, соскочил со своей вращающейся табуретки. Улыбаясь от уха до уха, Боз дотянулся до шнурка, висящего над его головой. Паровоз тут же издал долгий, громкий свист, напугавший небольшое стадо беломордых коров, пасшихся неподалеку от железной дороги. Машинист возбужденно рассмеялся. На нем были форменная полосатая железнодорожная фуражка, яркий красный шейный платок, красная рубаха, полосатый комбинезон и автомобильные очки, защищавшие его чувствительные шестидесятидвухлетние глаза от пыли и золы.

Продолжая смеяться, Боз снова дернул за шнур свистка, потом передвинул регулятор и дернул за ручку тормоза. Раздался оглушительный скрежет. Оранжевые искры вылетели из-под стальных колес. Постепенно поезд замедлил ход и остановился. Удивленные актеры и рабочие выглядывали в окна вагонов, гадая, почему они остановились, если до Денвера оставалось еще не меньше двух миль.

Когда локомотив остановился окончательно, в конце поезда открылись раздвижные двери одного из вагонов; вагон был из тех, в которых перевозили животных. На землю спустили широкий трап. Затем в дверях показался широкоплечий, крепко сложенный молодой человек с темно-русыми волосами.

Полковник Бакхэннан и репортер «Роки-Маунтин ньюс» Роберт Митчелл стояли, опершись на не слишком высокую изгородь денверской ярмарочной площади, арендованной полковником для своего шоу.

И старый полковник, и молодой репортер не отрывали глаз от одинокой всадницы в центре пыльной арены. Они всматривались в силуэт, вырисовывающийся на фоне лазурного неба; конь и человек двигались так, словно были единым существом. Вороной жеребец с белым чулком на передней ноге сверкал холеной шерстью. Всадница, высокая и гибкая, с угольно-черными волосами, была одета в обтягивающие замшевые брюки, белую блузку и мягкие мокасины, расшитые бусами.

Роберт Митчелл, репортер, замер от восторга, когда отчаянная всадница, пустив коня бешеным галопом, вдруг встала на седле вороного во весь рост. Ее спина была выпрямлена, колени чуть согнуты, ступни расставлены под углом, чтобы обеспечить надежное равновесие… Бесстрашная наездница перебросила поводья в одну руку и, быстро вскинув другую, выдернула из пышных волос сдерживающую их заколку.

Блестящие длинные локоны на мгновение закрыли лицо и обтянутые белой блузкой плечи, но тут же ветер подхватил их, и они, словно черное шелковое знамя, взвились в воздух, как и вздымающиеся волнами грива и хвост вороного жеребца.

Репортер надолго лишился дара речи. Когда же он наконец вновь обрел голос, то, запинаясь, произнес:

Новость распространилась мгновенно.

Не прошло и часа, как все, от полковника до последнего подсобного рабочего труппы, только об этом и говорили. И всем отчаянно хотелось хоть краешком глаза посмотреть на краснокожего со Скалистых гор.

И Диане Бакхэннан тоже.

В обеденный час в палатке-столовой стоял гул возбужденных голосов; Кэт Техаска, пробираясь мимо накрытых столов, ловила обрывки фраз. Везде слышались рассказы о том, как на Малыша Чероки, который забрался высоко в горы и отстал от своих спутников, внезапно напал жестокий кровожадный дикарь. Малыш, захваченный врасплох, лишь чудом остался жив!

Диана точно так же сгорала от любопытства, как и все остальные. Она торопливо, за считанные минуты, покончила с едой и ушла, оставив Кэт за яблочным пирогом. Выйдя, Диана огляделась по сторонам, намереваясь спросить у кого-нибудь, где держат краснокожего. Но помощь не понадобилась. Ей нужно было просто идти туда же, куда направлялись все.