Так дальше не могло продолжаться. Это уже вступало в свою патологическую стадию, и, учитывая природную нетерпеливость и суетливость, коими наградил его Господь, хроническое, многолетнее, вернее – всю сознательную жизнь… (жизнь?) – чудовищное невезение, преследовавшее по пятам и настигавшее в самые, казалось, важные моменты… снова чуть не написал – жизни… существования (ибо, какая это, к черту, жизнь, при таком ужасном невезении?), делало пребывание его на земле сплошной мукой еще и потому, что по своему холерически-неврастеническому характеру он стремился как можно быстрее, как можно лучше, а патологическое невезение (что-то врачебное, докторское, белохалатное появилось в воздухе, чувствуете?) противно ухмылялось в ответ и сладеньким голоском верещало: нет, братец, погоди, не торопись, вот пока тебе штука, расхлебывай…

И выкидывало штуку. И приходилось устранять вновь возведенные препятствия, вместо того, чтобы заниматься текущими, ранее намеченными делами… Не хочется здесь останавливаться и приводить примеры невезения, происходившие с нашим героем (героем?) ежедневно, потому что привередливый читатель тут же станет хныкать и утверждать, что с ним постоянно происходит то же самое, ведь каждый считает, что другим в жизни везет и повезло гораздо больше, чем ему, обделенному судьбой. Поэтому придется вам поверить мне на слово, что невезение нашего ге… нашего этого самого приятеля было кошмарным, удручающим, уничтожающим все живое… ну и остальные такие же приятные прилагательные, какие только придут вам в голову… Продолжим. И, таким образом, цели его в результате такого паскудства одна за другой становились все более недосягаемыми, все более расплывчатыми, мечтообразными, как райское наслаждение; как рекламируемое по телевизору сладкое желе, тающее во рту, так и его цели таяли, не приняв еще конкретных форм. И главное – деньги. Впрочем, какие могут быть у человека деньги при подобном невезении? Но отсутствие их унижало, оскорбительно уничтожало, растаптывало ногами прохожих, смешивало с грязью, и прочее, прочее… Но теперь все. Точка. Дальше так продолжаться не может. И не будет. Тем более, что конечная остановка. Вчера он проиграл последние деньги, сев за стол в надежде на выигрыш. Он по горло в долгах, и наверняка его уже ищут не кредиторы, а киллеры, жена от него ушла, хорошо, еще не успев наплодить потомство, что было бы вполне возможно, учитывая одиннадцать лет их совместной жиз… совместной муки, с работы его уволили, утром, час назад, он гладил и прожег на заднице свои единственные брюки, и сейчас практически не в чем было выйти на улицу, зуб со вчерашнего вечера болит адски, несмотря на пригоршню анальгина, что он заглотал с момента боли… Что еще? Пьяный сосед сверху залил квартиру и в ответ на его претензии обещал залить еще. И главное ведь что? Главное – останься он жить и ему будет так же не везти, как прежде, и все так же он будет мучиться, а не жить, как люди живут. Нет, нет, решение принято, надо действовать.

Он приладил веревку к крюку на потолке, попробовал крепко ли держится, и тут, естественно, грохнулся с кухонного табурета, поставленного на колченогий стол, и ушиб лоб. На минуту, казалось, прошла зубная боль, но это была только видимость, просто боль от ушиба заглушила ненадолго зубную, и вскоре зубная, нудная, сверлящая мозг, появилась снова, как краснеет, накалившись, кончик ножа на огне. Он снова терпеливо соорудил свой самодельный эшафот, взобрался на него и решительно сунул голову в петлю, которая, похудев и вытянувшись, невозмутимо ждала его. Прощай, моя поганая жизнь, подумал он несколько патетически (что мы с удовольствием простим ему перед смертью, учитывая интеллектуальный, оставлявший желать лучшего уровень), отбросил ногой табурет, успев заметить с земным сожалением, как последний угодил в зеркало трюмо, которое немедленно бесшумно рассыпалось перед глазами оглохшего от стянутой на горле петли начинающего удавленника.

Петлю, видимо, он соорудил неудачно (сказывалось отсутствие опыта): давление по шее распределялось неравномерно, сильно сдавливало с левой стороны, отчего моментально заложило уши, и он оглох, а справа, напротив, было очень даже свободно, не жало и нисколько не беспокоило. Повисев, таким образом, секунд пять-шесть он, вдруг, как туша кабана, шарахнулся вниз, вместе с петлей на шее и крюком на петле специально для люстры. Ничего удивительного, пора бы привыкнуть к подобным вещам, подумал он, отдышавшись, освободив шею из петли, но, продолжая лежать на полу, усыпанный штукатуркой, песком, цементом, какими-то опилками… одним словом – все готово к бальзамированию. Может, из окна выкинуться, пришла гениальная мысль, но оказалась малопригодной, когда он вспомнил, что живет на втором этаже, в квартире с потолками в 2,3 метра. Можно просто покалечиться на всю оставшуюся жизнь и здорово порадовать свое невезение.

Отклоняется. Конечно, можно подняться к соседям на пятый и попросить об одолжении. Извините, можно выброситься из вашего окна? Разумеется, что за вопрос, проходите, пожалуйста, вам на улицу, или во двор? С северной стороны желаете, или с южной?

В самое свое последнее мгновение на земле он вдруг вспомнил голос, много лет назад приказавший ему: «Встань!», когда он лежал на мокром от дождя асфальте под самосвалом, в надежде, что грузовик переедет и положит конец его мучениям: и прожитые с той минуты годы были заполнены страшным, нечеловеческим везением, каждый прожитый миг тех лет был наполнен жутким, сводящим с ума, непостижимым везением, и сейчас, пока не покрылось мраком небытия его сознание, он внезапно пронзительно догадался, понял вдруг, чей голос поднял тогда его из-под колес тяжелого грузовика, заставив надеяться, заставив жить дальше, чтобы в итоге глумиться над ним и издеваться, доказывая что-то свое, темное, пугающе мрачное, чему никто из людей не мог бы поверить. И он жил дальше. Но это была не жизнь, не настоящая жизнь, это были лишь отражения, на первый взгляд – счастливые, радостные, веселые, как в искажающем зеркале, вернее, искажающем в лучшую сторону, отражения той реальной жизни, в которых нельзя было жить по-настоящему.