В дверь постучали. С раздражением отбросив кисть, художник обернулся на звук. Встал.

— Что, кому-то не терпится навестить несчастного, измученного угрызениями совести узника? — ядовитым голосом поинтересовался он, подойдя к двери.

— Не притворяйся, Эстен Джальн! — донеслось из-за двери. — Никакие угрызения совести тебя не мучают! Для того, чтоб появились угрызения, совесть потребна. Вот обзаведись ею, а тогда уж… А кроме того — ты не узник и никогда им не станешь. Отопри лучше. Я должен огласить приговор.

— Приговор? — изумился Эстен Джальн. — Какой еще приговор?

Дверь распахнулась. Вошедший с ног до головы был одет в черное. В руках — боевой магический жезл. На лице — черная полумаска. Вокруг него — сияние магической защиты.

…Невесомая, в облаках соткалась тень всадника… тень всадника поднесла к губам тень рога… но неожиданный ветер разметал облака. Всадник исчез, и непролитый звук повис в воздухе. И тени деревьев, и тени домов согласно качнулись. Еще не время. Слово, не имеющее звуков, чтобы облечься их плотью… быть может,

еще

не имеющее?

Деньги — это такой специальный общественно полезный предмет, который сделан для того, чтобы его не было, подумал Курт.

Он заглянул в свою кружку для подаяний, и убедился в вечности возвышенных истин. Того, чего не должно было быть, действительно не было.

Курт сидел у высокой стены, и на него с безмолвным грохотом падала синяя тень. А люди шли мимо и делали вид, что ничего не случилось. Хотя все знали — случилось. Они прятали это знание от себя и друг от друга, но перепуганные взгляды выдавали их нехитрую игру. Вторую неделю через королевство Оннер шла война. Она шла мерно и неторопливо. Ее поступь напоминала надвигающийся прилив. И в Денгерском порту больше не было кораблей из Брила, потому что Брил лежал в руинах, и уже пылали крепости к северу и западу от него.

На улице холод, а в башне тепло. Холод и снег. Значит, опять кто-то из магов экспериментировал с погодой. Просто так снег среди лета не падает. Снег снаружи такой белый, а башня изнутри золотая. На улице ночь, но все башни слегка светятся. Из-за остаточного магического излучения светятся. Поэтому все-все видно. Хорошо быть Черным Магом. Вот вырасту — обязательно буду. И у меня тогда будет такой же белый плащ, как у Итле Чханлана. Или разноцветный, как у Сайта Келери. Или зеленый, как у старика Дорна Вифара. Это на работе черные маги обязаны носить черное, потому как работа у них такая, а в жизни они предпочитают другие цвета. Одни только Стражи всегда носят черное. Говорят, Архимагу это нравится. Не люблю Архимага. Он не настоящий. Он — как плохая выдумка. Словно глупый мальчишка хотел выдумать страшное, да поленился и сделал кое-как. Хотя от того, что он не совсем настоящий, иногда только страшнее.

Снег за окошком побурел и стал скручиваться, словно горящая бумага. Кое-где даже показались синеватые язычки пламени.

— Все, эксперимент окончен, — подумал юный ученик черного мага. — Теперь экспериментатору придется потрудиться, чтоб убрать за собой, а то Архимаг его взгреет.

Мальчишка не любил Архимага. Быть может, потому, что ему казалось, что сам господин Архимаг взирает на него с некоей особенной любовью. От учеников постарше мальчишка уже слышал, что Архимаг любит мальчиков. Впрочем, он и девочек любит. Он вообще всех любит — и мальчиков, и девочек, и взрослых дяденек с тетеньками, и коров, и собак, и коз, и мертвецов, и драконов, и башни, и крепости… Он вообще весь мир любит. Такая вот у него натура любвеобильная.

Мальчишка думал о том, что Архимаг любит весь мир, но весь мир почему-то не любит Архимага. Он и вообще не человек. У него даже имени нет. Он не живой, не мертвый, он просто пустота, занимающая место. Она любит и отдает приказы, отдает приказы и любит… пронеси меня смерть, так и помереть недолго…

Если после долгих странствий и поисков удача, наконец, улыбнулась тебе — оглянись на всякий случай: вдруг смотрит кто недобрым взглядом?

Если вокруг твоей жизни ошиваются некие зловещие маги, заволакивая все вокруг смутным туманом — оглянись еще раз: вдруг заметишь что-то, что пропустил в первый?

Ну, а если ты хоть раз слышал, как под тяжелыми шагами неведомого мягко прогибается мир — оглянись трижды: мало ли что?

И если тебе повезет и никакая злокозненная мерзость не собирается незамедлительно тобой полакомится — тогда вперед! Дуй, что есть духу, приятель! Хватай свою удачу в охапку! Хватай и тащи подальше отсюда! И не смотри, что брыкается. Это ее проблемы. Пей ее полными пригоршнями — тебе повезло, парень. Так тоже бывает.

Ничего этого Курт не знал. Судьба заботливо хранила его от мудрых советов. Потому, собственно, и жив остался…

Курта несло куда-то со страшной скоростью. Только ветер ревел в ушах, да пятна света мешались с пятнами тьмы. Его вертело, болтало и подбрасывало. Вокруг не было ничего, что имело бы название, не было ни верха ни низа — и уж какие там стороны! Как в последнюю надежду на спасение, Курт вцепился в свой посох — единственное, что у него осталось из того, что было. Последняя щепка реального Мира. Утопающий хватается за соломинку? Попробуй тут не схватись, когда вокруг вообще ничего нет.

Скоро Курту перестало казаться, что его куда-то несет. Он просто висел в неизмеримой, неназываемой бездне, и равнодушный ветер тяжко трепал его тело.

Впрочем, нет. Он все же двигался. Неведомая стихия порожденная брошенным заклятьем исправно делала свое дело. Волокла со страшной силой. Волокла, волокла и…

Внезапно Курт со всей дури врезался во что-то твердое и при этом весьма основательное. Тут бы ему и конец. На такой скорости даже в стог сена лучше не падать. Но ему повезло. Его собственная магическая сила, до сих пор гнусно дремавшая или даже шлявшаяся непонятно где, неведомо с кем, вдруг пробудилась — и за миг до удара, окутала его тело тонким слоем защитной магии.

Все равно чертовски больно.

— Кстати, надо бы статую Бога на прежнее место вернуть, — проговорил Курт. — А то все-все убрали, а она как валялась, так и…

— Надо, — согласился Мур. — Верни.

Курт пересек храм и приблизился к статуе. Статуя широко улыбнулась и зевнула. Курт вздрогнул. Статуя открыла глаза.

— Ой… — тихо сказал Курт. И еще тише повторил, — Ой.

— Ты кто? — спросил он у статуи.