В шестидесятых годах все чаще стали появляться сенсационные сообщения о каких-то таинственных опытах над психикой человека. Те, кто занимался ими, предпочитали помалкивать, а если удавалось, то и скрывать свое лицо. В числе первых, кто оценил великое значение этих научных поисков для продления жизни человека, усиления его могущества над природой, были советские ученые. Вот, к примеру, как однажды высказался по такому поводу в "Литературной газете" наш известный хирург Н. М. Амосов:

Но с другой стороны, эти научные Поиски тотчас же стали объектом особого интереса заправил военно-промышленного комплекса США, всерьез вознамерившихся стать властелинами мира. И этот факт не на шутку встревожил ученых и прогрессивных общественных деятелей, которые увидели в нем зарождение новой угрозы человечеству, по своим масштабам не уступающей термоядерной катастрофе, а, может, и превосходящей ее. Одним из них был видный нейрофизиолог профессор Западного университета США Роберт Уайт.

С тех пор прошло четверть века. Опыты над мозгом человека ныне засекречены наглухо, из чего следует предположить, что идут они полным ходом и не так уж далеки от завершения… Попробуем заглянуть в двадцать первый век, ну, хотя бы в его первую четверть, до которой сегодня, можно сказать, рукой подать.

В память Притту навсегда врезались слова профессора бионики Миллса, которые тот произнес на выпускном вечере в Рочестерском университете.

"Человек — это не что иное, как комочек серого вещества, называемого мозгом. Все остальное — оболочка".

В тот год их, биоников, выпустили всего одиннадцать: десять парней и одна девушка — рыжая Маргрэт. Сколько он знал Миллса, тот любил напоминать, что человек — не более как машина, причем простейшая, самая экономичная, прекрасно сработанная природой.

На вечере профессор был в ударе — ему удалось, наконец, разгадать секрет обонятельного импульса. Он мог теперь на своем биотроне воспроизводить эти импульсы. И он пригласил всю свою группу прийти к нему завтра в лабораторию.

Он усадил их за длинный стол, на котором стояли пять вазонов с геранью.

Старший агент Шон О'Малей сидел со своим приятелем Суреном Вартаняном за бутылкой аревшата и, потягивая этот приятный напиток, слушал рассказ об удивительной стране Армении. Сурен только что вернулся из туристской поездки на родину своих предков. О'Малей, человек, как он сам считает, твердых убеждений и к тому же критически мыслящая личность, вряд ли поверил бы восторженным описаниям приятеля, если бы не это вещественное доказательство — необыкновенный херес, что привез тот с собой из Еревана. Аревшат даже привел О'Малея в умильное настроение, ему захотелось сказать что-то приятное Сурену.

— Знаю, знаю, дружище! Это у вас там старик Ной высадился после потопа. Прямо к Арарату причалил. Если верить Библии, то и мои предки из Армении пошли, а? Что скажешь?

Сурен просиял, но сказать ничего не успел: приятель остановил его жестом — "минутку!", так как почувствовал острое покалывание кожи в том месте, где в кармане его пиджака лежала плоская черная коробочка размером чуть больше портсигара. Он быстро вытащил ее и, зажав в левой ладони, указательным пальцем правой набрал на клавишах пятизначный номер. Вспыхнул зеленый глазок в углу коробки. Тогда О'Малей поднес ее к губам и шепотом сказал:

— Восьмой слушает вас.

Коробка тихо проскрипела:

Джоан уже в третий раз напоминала ему об обещании устроить ей "свидание" с мужем. Да и Барнет просил его о том же. Поэтому он наконец решил поговорить с мистером Майклом.

— Разговор можно осуществить только по внутреннему телефону? — осведомился директор Научного центра.

— И по радио также, но лучше по телефону.

— По радио — нет. Вы сами понимаете, из соображений секретности. А для разговора по внутреннему телефону миссис Барнет нужно допустить в здание лаборатории. Думаю, что Лансдейл будет возражать. И не без оснований.

— Но ведь она достаточно осведомлена о нашей тайне и я гарантирую, что не узнает больше того, что ей уже известно.