Ариелю я дам дар золота.

После ночи долгого и незаконного заточения встанет золотое Солнце, и это произойдет властью Камня, lapis ex caelis

[1]

; ибо будь уверен — в то время как Ариель восстанет, Лев падет.

Qui non intelligit aut discat aut taceat

[2]

.

Сначала исходный материал должен быть погружен в spiritus vini

[3]

, затем выращен в запечатанном сосуде в священном горне, носящем знак, который также питает многих пилигримов. Дай этой земной части хорошо прокалиться.

Было два часа пополуночи, пустынные деревянные пирсы у Лондонского моста, освещенные луной, свидетельствовали, что вода, в должное время отхлынув, собиралась повернуть вспять. И действительно — через несколько мгновений черные воды вскипели водоворотами, отчего все стоящие на якоре корабли у причала Святого Ботольфа принялись слегка покачиваться; но потом вновь наступили спокойствие и тишина, и некоторое время Темза неуверенно бурлила вокруг массивных опор моста, а затем снова начала отступать в сторону моря, мимо Дептфорда и Чатэма к пустынным соленым болотам Грейвсенда, как будто не могла противиться зову океана.

Пьяницы, покинувшие небольшие таверны, расположенные на берегу реки, стояли в оцепенении, щурились, глядя на эти капризы моря, и качали головами, их дыхание на ноябрьском холоде превращалось в пар; одни из них клялись, что с этого утра больше не возьмут в рот ни капли; другие, пока стояли там и удивлялись, ощутили неподдельный страх, будто палец дьявола прикоснулся к их коже.

Словно почувствовав перемену в полуночном воздухе — вспомнив какие-то полузабытые запахи, возможно, далекого океана или далеких стран, — королевский кораблестроитель, мастер Финеас Петт, знавший приливы и отливы так же хорошо, как и любой житель Лондона, очнулся от сновидений. В ночной рубашке и колпаке, дрожа от холодного воздуха комнаты, со слипающимися глазами, он встал с кровати в своем доме на берегу Темзы и подошел на цыпочках, чтобы не разбудить жену, к окну. Петт заметил неистовство мрачных вод, блестевших под ноябрьской луной, сверился с хронометром и снова посмотрел в окно: происходило то, чего не должно было происходить, — вода отливала, обнажая почерневшие от водорослей бревна спускающейся к воде лестницы у Ойстергейта.

Он открыл окно и выглянул наружу, провожая мысленным взором эти бурлящие воды вниз к Дептфорду, где над королевской верфью возвышались остовы двух новых кораблей, которые строила Ост-Индская компания и которые должны быть спущены на воду в самом конце года.

В тени, отбрасываемой собором Святого Павла, между Картер-лейн и Найтрайдер-стрит находилась таверна, известная под названием «Три песенки»; таверна эта славилась грубым вкусом эля и такими же грубыми манерами своих посетителей. В ту ночь, хотя было уже далеко за полночь, оборванные завсегдатаи таверны продолжали пить и время от времени перебрасываться в карты или кости при свете вонючих сальных свечей; среди этих завсегдатаев находился один бывший моряк — приземистый человек, с носом в красных прожилках, по имени Том Баркли, который, с тех пор как его вышибли с флота, зарабатывал на жизнь, взламывая замки.

Ему уже давно следовало уйти домой, в комнатушку неподалеку от Ойстергейта, которую он делил со сварливой торговкой рыбой — особой, имевшей слишком большое количество родственников. Но сегодня ночью он остался в «Трех песенках», потому что в таверну вошел человек, заинтересовавший его.

Незнакомец, в поношенной одежде, с узлом, переброшенным через плечо, и с большой золотисто-рыжей собакой, идущей за ним по пятам, появился в «Трех песенках» вскоре после полуночи. Путешественник, судя по его внешности, приехал, вероятно, на одном из тех кораблей с лесом, которые разгружались по ночам ниже по реке у Биллингсгейта. Приезжий снял плащ и шляпу с пером и сел в самом холодном углу «Трех песенок» — места у огня как обычно заняты постоянными посетителями заведения — с кружкой эля и полной тарелкой жирного бараньего супа, который он время от времени черпал ложкой, в то время как его лохматая собака грызла кость у ног хозяина.

«Это, — подумал Том Баркли, — скорее всего музыкант, если судить по лютне, прикрепленной к его узлу; и не из удачливых». Костюм из грубой шерстяной ткани поношен и в заплатах; темные волосы неухожены; щеки темны от бороды недельной давности. Только его сапоги, явно из тонкой испанской кожи, хотя и покрыты пылью и грязью дальних странствий, вроде бы чего-то стоят. Взять здесь особо нечего. А пес и впрямь может напугать кого угодно.

В доме, который Интересовал Неда, слышался, несмотря на раннее утро, шум — сновали слуги, торопливо зажигая свечи; в доме проснулись от того, что кто-то яростно стучал в переднюю дверь.

Хозяин дома, Френсис Пелхэм, которого Уильям Уад, комендант лондонского Тауэра, взял на службу в качестве охотника за католиками, мгновенно проснулся. Управляющий ответит на стук; но Пелхэм, который предпочитал знать все, что происходит, быстро встал с кровати, оделся, как всегда, в черное (строгость черного цвета соответствовала его пуританскому вкусу и заставляла выглядеть старше своих тридцати двух лет), взял свечу и быстро пошел к лестнице, обшитой темными панелями, остановившись только у закрытой двери спальни жены — комнаты, в которой она спала с тех пор, как была ребенком.

Он сделал этот дом своим домом, когда женился на Кэтрин Ревилл два года назад, но при виде ее закрытой двери все еще чувствовал себя посторонним и никогда не пытался открыть ее, из опасения убедиться, что она заперта для него.

Он быстро спустился вниз по лестнице, несмотря на заметную хромоту, портившую его походку, и обнаружил, как и ожидал, посыльного из Флитской тюрьмы; волосы и одежда его намокли от дождя, он снял шляпу и сказал:

— Есть новый подозреваемый по вашей части, сэр.

К полудню легкий ветерок разогнал остатки дождевых облаков. В западной части города бледное ноябрьское солнце заблестело на многочисленных крышах и окнах прибрежного дворца Уайтхолла, отнятого в прошлом веке королем Генрихом VIII у алчного архиепископа Йоркского. Вымпелы, украшенные геральдическими львами, развевались над королевскими апартаментами и парадными залами в знак того, что король Яков находится в своей резиденции. Придворные и слуги спешили по своим делам по лабиринту проходов и переходов, связывающих различные части дворца.

Утро шло, а извивающаяся очередь становилась все длиннее и шумнее с каждой лодкой, которая приставала к лестнице, ведущей к воде, — очередь, тянувшаяся через первые входные ворота, мимо пиршественного зала и вдоль коридоров, обшитых темными панелями, к парадным покоям, где в этот день члены тайного совета принимали просителей. Задержка оказалась на этот раз дольше, чем обычно, потому что члены совета отправились в Вестминстер на утренний благодарственный молебен по поводу раскрытия Порохового заговора. В очереди стояли мужчины и женщины, некоторые сжимали в кулаке прошения, другие держали в руках большие пачки бумаг, в которых документально подтверждались их мытарства. Все пришли просить о помощи, о покровительстве или о других услугах, имеющих более личный характер.

— Да двигайтесь же. Святые на небесах, неужели не будет конца этой толпе?

Так просили и сетовали растерянные слуги в ярких ливреях своих хозяев — Сесиля и Нортхэмптона, Саффолка и Шрусбери, Сассекса и Арундела, — которые толкали стоявших в очереди то туда, то сюда. Пытаясь навести порядок, они посылали тех, у кого были прошения, касающиеся собственности, к одним дверям, а тех, у кого были судебные дела, — к другим. И там и тут очереди казались бесконечными.

— Оставьте ваши письма, — приказывали раздраженные слуги, — отдайте их нам, если не хотите ждать. Милорд Сесил находится в присутствии его величества короля и будет недоступен по меньшей мере еще час.