«В небе танцевала звезда. Под ней-то я и родилась», – говорит Беатриче

[1]

у Шекспира. Героиня этого романа могла бы сказать о себе то же самое. Ее судьба – история извечного конфликта между любовью и призванием.

Извечен этот конфликт только для мужчин. Значительно новее и современнее он для женщин. Еще не став взрослой женщиной, в юности, она вынуждена была сделать выбор между этими двумя человеческими страстями, владычествующими над миром.

Призвание влекло ее к тому делу, которое она любила. Но и любовь предъявляла свои права. Мужчина настаивал:

– Оставь это нелепое, ненужное занятие – будь моей женой. Приди ко мне, моя нежная, моя любимая! Позволь мне заботиться о тебе. Ты устала, ты выбилась из сил. Женщины не созданы для такой жизни. И, во всяком случае, не создана для нее ты. Оставь это!

Прошло пятнадцать лет.

В тот день, когда героине романа исполнилось пятнадцать, произошло сразу несколько событий, которые имели решающее значение для ее судьбы. Прежде всего, она впервые танцевала перед платной публикой. Второе, решающее событие заключалось в том, что она была отмечена лицом, которое оказало величайшее влияние на всю ее будущность. Третье важное обстоятельство – то, что она впервые в жизни внушила юноше страстное чувство, которое обычно пренебрежительно называют «ребяческой любовью».

Но сначала вкратце расскажем о тех пятнадцати годах, которые привели ее к этому поворотному пункту на жизненном пути.

В ясные летние дни трудно себе представить ноябрьские бури. Точно так же Риппл Мередит впоследствии была почти не в состоянии припомнить тревожное время, пережитое ею дома, перед тем, как она впервые вырвалась из своей долины.

Такие сельские местности, как долина Уэльса, по меньшей мере, на пятнадцать лет отстают от современной городской жизни. В 1918 году отношение жителей долины к тому, что дочь местного джентльмена может учиться танцевать в профессиональной балетной школе, оставалось таким же, каким оно было бы у истинных консерваторов в 1903 году. Бесконечные разговоры и толки пошли здесь, вплетаясь в привычные звуки – изменчивую песнь реки и лесной шум:

– Знаете тех соседей миссис Бекли-Оуэн, которые были у нее на празднике? Дама, которая была с ними, знаменитая Мадам… – дальше следовало русское имя, которое искажалось даже сильнее обычного. – Как вам нравится? Она в восторге от танца дочери майора Мередита, хочет повезти ее в Лондон и научить танцевать, чтобы та выступала вместе с ней.

– Как? Риппл? Танцевать на сцене? Что вы! Подумать только! – говорили жены местного доктора, директора школы и мэра. – Что за странная идея! Конечно, Мередиты не захотят и слышать об этом.

Так Риппл покончила с жизнью в долине, где прожила пятнадцать лет. Последующие годы она жила в Лондоне и всецело отдалась изучению балетного искусства.

Быть балериной! Как это прекрасно! Какая чудесная жизнь! Так часто говорят те, кто знаком только с внешней стороной жизни танцовщицы, кто видит ее блестящее выступление в театре.

Гаснут огни рампы. Блеск и краски исчезают, и весь огромный зрительный зал превращается в тусклый, темный колодец, заполненный рядами светлых пятен – лиц зрителей, обращенных к занавесу. Медленно-медленно скользит он вверх, открывая пустую сцену, мягко освещенную, задрапированную, как шкатулка, цветным бархатом. Звучит, переливаясь, только арпеджио арфы.

Это был настоящий балетный спектакль с участием таких звезд мирового балета, как сама Мадам и месье Н. В кордебалет было решено ввести четырех лучших учениц балетной школы, среди которых оказаласьи Риппл. Ее наставник, месье Н., охотно поддержал свою помощницу, предложившую Риппл для участия в массовых сценах. Его опытный глаз давно уже заметил особое изящество и непринужденную грацию девушки. Правда, балет был включен в качестве одного из номеров в программу большого сборного концерта, который должен был проходить в огромном зрительном зале театра «Колизеум». Но в те времена у Мадам еще не было собственного театра в Лондоне, и ее труппе приходилось выступать на разных сценах.

До спектакля оставалось всего две недели, и все это время было заполнено усиленными репетициями. Риппл не помнила себя от радости: ее ждал дебют на настоящей сцене! Она написала домой восторженное послание и пригласила родных на спектакль в «Колизеуме». Мать ответила ей очень нежным письмом, в котором извещала, что они с отцом непременно постараются приехать в Лондон, чтобы поддержать Риппл и порадоваться вместе с ней ее успеху.

Задолго до начала концерта балетная труппа Мадам была уже в театре. Охваченные необычным волнением, новые артистки кордебалета не смотрели другие номера, готовясь к своему выступлению. Риппл и ее подруги внимательно прислушивались к голосу хорошенького бойкого мальчика, ученика одного из столичных театральных училищ, исполнявшего в тот вечер обязанности конферансье. Он громко выкрикивал имена тех артистов, которым предстоял выход. Голос этого мальчика, вызывавшего актеров, уже стал ближе и роднее Риппл, чем голос ее двенадцатилетнего брата Рекса.

Прошло несколько месяцев. Наступил май, когда Мадам собиралась открыть балетный сезон в собственном театре. Это были напряженные дни для Риппл Мередит, дни, занятые не только работой. Она многое передумала за последнее время. В сущности, может быть, первый раз в жизни, Риппл о чем-то серьезно думала. Всего несколько недель до девятнадцати лет – едва ли такая пора в жизни, когда посвящают значительную часть досуга мыслям о будущем. Но Риппл задумывалась над своим будущим.

Прежде всего, она думала о том, добьется ли успеха на сцене. Попасть на сцену – еще не значит иметь успех. Многие девушки, казавшиеся более талантливыми, чем Риппл, начинали с таким же воодушевлением, однако из них ничего не вышло, и никто их не знает, кроме узкого круга артистов балета.

Были балерины, которых, казалось, преследовало несчастье. Либо в день их выступления был сильный мороз, либо театр переходил в другие руки, либо случалось еще что-нибудь непредвиденное в сложной, таинственной жизни театра, и им приходилось начинать все с нуля или уезжать в провинцию, даже в колонии, так что их имена потом забывались. Не произойдет ли то же самое с Риппл? Иногда, быстро идя по Шефтсбери-авеню к театру, она об этом думала.

Да, тогда она порой причисляла себя к числу неудачниц, которые никогда не добьются успеха. Ей казалось, что она слышит, как сама, постаревшая и разочарованная, мелочно и злобно критикует других балерин. К тому времени Риппл уже познала зависть – змею, которая скрывается под прекраснейшими цветами сценической жизни. Ее часто смущали озлобленные отзывы артисток друг о друге: «Она девушка? Надеюсь, что и меня тогда будут называть девушкой, ведь я вдвое моложе ее!» Или: «На что она похожа? Что может быть прекраснее свежего, бело-розового, цветущего лица, и как отвратительно, когда лицо увядает!» Либо: «Это неважно, что у нее такие огромные ноги, лишь бы она хоть изредка ставила их правильно, когда танцует!» – и так далее. Ужасающие подробности из жизни балерин, скверные анекдоты, шепотом передаваемые из одной уборной в другую, поражали Риппл.

Это произошло удивительно неожиданно. Внезапно наступил день, когда неясные картины дома в провинции, где Виктор и Риппл, счастливые супруги, следят за отблесками огня в их собственном домашнем очаге, – когда эти смутные розовые видения уже не казались больше мечтой. Они стали ясными и реальными, как очертания родных холмов Риппл на фоне желтого солнечного заката, который предсказывает дождливый день назавтра. Случилось так, что появилась возможность окончательно оформить затянувшийся «сговор» и что, насколько дело касалось денег, свадьбу можно было назначить на любой день.

Эта новость ждала Риппл, когда она отправилась в одно из майских воскресений в «Вишневый сад». В том году май был теплый и многообещающий, но за ним последовало самое дождливое лето, какое когда-либо видели в Англии.

Никакого намека на дождь и на плохую погоду не было в тот великолепный яркий день, когда Риппл приехала дневным поездом в поместье своего возлюбленного. Вишневые деревья стояли в цвету. Дом наполняли цветы, все было изящно и нарядно. Но мать Виктора, которую Риппл думала увидеть в одном из ее обычных лиловых или серых платьев, появилась вдруг более красивая, чем когда-либо, в траурном черном платье с черной янтарной цепью на шее и со вдовьей вуалью, хотя вообще она ее не носила.

– Вы в трауре? – испуганно спросила Риппл.

Этот ужин у Мадам имел чрезвычайно важное значение для Риппл, разделив ее жизнь на два периода, и она впоследствии не раз о нем вспоминала.

Сначала молодая балерина была взволнована той честью, которую Мадам оказала ей своим приглашением. Прежние их беседы были всегда очень краткими и происходили в присутствии других лиц: месье Н., или придирчивого балетмейстера, либо других балерин. И Риппл при желании могла бы вспомнить каждый их разговор и каждую реплику Мадам. То были слова дружеского ободрения, указания и приветствия, обращенные к ней и тем, кого Риппл представляла своей руководительнице – родителям и жениху девушки. Риппл всегда оставалась только ученицей, для которой благожелательный взгляд Мадам был уже милостью.

Теперь она находилась в качестве гостьи в небольшом, похожем на игрушечный домик, светлом и убранном с артистическим вкусом доме балерины. Дорогая мебель, парчовые шторы – все здесь было ультрасовременным, и тетушка Бэтлшип нашла бы обстановку дома уродливой и нелепой. Единственной картиной в гостиной была большая гравюра, изображавшая танцовщицу Тальони. Под окнами дома протекала река – мрачная, темная и романтическая.

У дальнего окна гостиной, на диване, среди разноцветных подушек, сидела Мадам. Она была одета в простое темное платье из плотного крепа, украшенное русской вышивкой на груди и по бокам. Ее гладкие светлые волосы были стянуты сзади синей лентой. Все в ней было особенным, оригинальным и в то же время скромным. Эта блондинка с маленьким ненакрашенным лицом познала жизнь и славу, но жизненный опыт оставил на ее лице не больше следа, чем оставляет на лилии упавшая на нее тень облака; которая тут же скользит дальше. Увидев звезду балета в этот вечер, можно было подумать, что она не более знаменита, чем ее юная ученица, и лишь немногим старше Риппл.

После этого ужина вдвоем наступили трудные дни перед открытием сезона, которое должно было стать для Риппл знаменательным событием. Разве не впервые в жизни ее имя появилось на афишах Лондонского театра? Правда, напечатано оно было маленькими буквами («Риппл») вместе с именами Сильвии и Дороти, которые танцевали вместе с ней в «Греческой вазе». Но разве это не было только началом?

С каждым часом девушка все больше волновалась. Перед балериной Риппл стояла задача не только хорошо исполнить свою роль в день премьеры. Ей необходимо было еще и уладить свои любовные дела. Нет, речь шла не просто о любовных отношениях, но обо всей ее жизни, замужестве и тех переменах, которые с ним связаны. После представления Риппл должна будет увидеться с Виктором. Она уже знала, что именно тогда придется окончательно переговорить с ним и принять определенное решение.

Отец и мать Риппл не предполагали быть в театре на ее выступлении. Они находились в Ливерпуле с Ультимусом. Как раз в это время у мальчика случился приступ аппендицита и предстояла операция. Ее семья была при нем. Из всех пяти братьев Риппл один только Джеральд, восемнадцатилетний красавец-студент, должен был присутствовать на первом настоящем дебюте своей сестры. Джеральд заявил, что к первому представлению «Русалочки» постарается вырваться из Оксфорда. Он и еще несколько его университетских друзей сложились, чтобы купить ложу.

Скрежещущий резкий звук тормозов вонзился прямо в сердце сидевшей в автомобиле девушки. Она сразу же поняла, что случилось что-то непредвиденное. В том, что касалось механизмов, Риппл была еще более невежественна, чем девяносто девять женщин из ста, и сознавала это. Для всего многообразия вопросов, относящихся к механизмам, их мощности, свойствам и составным частям, для всех машин, моторов, инструментов и деталей, для бесчисленных металлических предметов, которые создал человек, чтобы они блестели, звенели, гремели, стучали и бренчали в его руках, – для всего этого у Риппл было одно детское выражение. Начиная с того времени, когда она десяти лет отроду прочитала рассказы Киплинга, и кончая ее представлением о беспокойной работе Стива, все относящееся к машинам и механизмам Риппл называла: «чинкл-чинкл».

Что-то произошло теперь с «чинкл-чинкл» этого такси, которое должно было через час доставить Риппл обратно в город.

Разве не было у нее какого-то предчувствия? Разве последняя репетиция не была полным провалом? Не думала ли она с ужасом о премьере? Не этим ли все объясняется? Риппл опоздает! Вот оно – поражение, катастрофа, несчастье, гибель! Она вынуждена будет опоздать. Именно теперь, когда так важно вовремя быть в театре (она твердила себе это, не ведая, что на сей раз речь идет о самом важном моменте в ее жизни).

Риппл резко, тревожно крикнула: – В чем дело?