Было тепло, и даже в десять вечера не ощущалось прохлады. Небо было усеяно звездами, взошла луна, полная, чуть красноватая. Был лес, а в нем опушка — такая, что вместила бы тысячу танцующих, ковер ее был соткан из упругой, густой, все еще зеленой травы, а вокруг стеной стояли лесные великаны: каштаны, буки, ясени. Листья еще не начали опадать, и поэтому стоящий неподалеку дом не был виден — не были видны ни его флигели, ни сад.

На открытом пространстве люди — их было примерно сто — встали в круг. Они приехали на микроавтобусах, фургонах, а некоторые — на своих машинах, по проселочной дороге, ответвлявшейся от другой, что шла от узкого шоссе. При въезде на проселочную дорогу не стояли никакие указатели, и трудно было понять, частные это владения или нет; ничто не говорило, что здесь есть дом. Многие и не догадывались, что он где-то рядом. На одних были обычные джинсы, рубашки, свитера и куртки, какие носят и молодые, и люди среднего возраста, и женщины, и мужчины; другие закутаны в рясы, черные или коричневые. Они держались за руки и ждали, предвкушая что-то, даже волнуясь.

Мужчина, облаченный в белое — белую рубашку с открытым воротом, белые брюки и белые туфли, — вошел в круг. Как только он оказался в центре, люди запели. Торжественный напев вполне мог быть гимном или хором из какой-нибудь оперы или мюзикла. Пение закончилось, и люди ритмично захлопали в ладоши. Но и хлопки стихли, когда мужчина в белом заговорил.

— Не терзают ли вас злые духи? Не овладел ли злой дух одним из вас? — вопрошал он, и голос его звенел.

Воцарилась мертвая тишина. Никто не шелохнулся. Поднялся легкий ветерок — он пронесся, развевая длинные волосы тех, кто стоял в кругу, и заставляя трепетать складки их одежд. И стих, когда в круг вошел еще один человек. Ни один из державшихся за руки, певших, а потом хлопавших в ладоши не смог бы сказать, откуда он. Человек шел, слегка спотыкаясь, словно кто-то подталкивал его, хотя не было никого у него за спиной. Тело его закутано в черную рясу, лицо скрыто под черным покрывалом. Даже вблизи нельзя было определить, мужчина это или женщина.

Обычно из его окна не было видно реки Кингсбрук — ни бегущих вод, ни извилистых изгибов, ни ив по берегам. Но сейчас он видел ее — вернее, то, во что она превратилась: оставаясь ровной и спокойной, она стала широкой, как Темза, и огромным озером разлилась по долине, укрывая ее луга водами, словно гладким серебряным покрывалом. Из воды выглядывали лишь крыши и верхние этажи домов, стоявших в долине вдоль проселочной дороги, которая сейчас исчезла, а раньше вела к мосту, тоже теперь исчезнувшему. Он вспомнил свой дом по другую сторону озера, где вода медленно прибывала. Дому пока удалось избежать затопления, хотя своевольно вторгшийся поток уже затопил часть сада.

Шел дождь. Но, как несколько часов назад он заметил Бёрдену, дождь уже давно перестал быть для него новостью и любое упоминание о нем просто отдавало тоской. Вот если бы дождь прекратился, тогда действительно об этом стоило бы с радостью сообщить. Он снял трубку и набрал номер жены.

— С тех пор как ты ушел, почти ничего не изменилось, — сказала она. — Часть сада, как и была, под водой, но до тутового дерева вода еще не дошла. Не думаю, чтобы вода прибывала. Я определяю это по тутовому дереву.

— Хорошо еще, что мы не разводим шелкопряда, — проговорил Вексфорд и повесил трубку, предоставляя жене по-своему толковать смысл этого многозначительного замечания.

На памяти нынешнего поколения или по крайней мере на его памяти такого в этой части Суссекса еще не случалось. Несмотря на преграду из мешков песка, сложенных в два ряда, Кингсбрук затопил дорогу к мосту на Хай-стрит, под водой оказались и Деловой Центр, и Сейнсбери, но каким-то чудом вода пощадила гостиницу «Голубь и Оливка» — пока пощадила… Местность была холмистая, но большая часть домов, стоявших на возвышенности, исчезла. А Хай-стрит, Глиб-роуд, Квин и Йорк-стрит со своими знаменитыми витринами и выступающими на два, а местами и на три фута карнизами, ушли под воду. Верхушки надгробий кладбища Святого Петра торчали над серой поверхностью озера, подернутой рябью, словно скалистые утесы над морской ширью. Дождь все не прекращался.