Карета подъехала на удивление тихо для такого тяжелого рыдвана, так что стражник заметил ее, лишь когда лошади стали. Впрочем, почему «рыдван»? Вполне пристойная карета, только очень большая, подумал стражник. А тихо подъехала из-за этих новомодных рессор…

Это была последняя застава за городскими воротами Аллевы, по кинкарской дороге. Дальше за поворотом начинался лес. Вечерело, и, хотя до темноты еще оставалось часа два, небо было настолько серым и промозглым, что казалось, уже наступили сумерки и сейчас не лето, а середина осени. Такая погода не редкость для Эрда, но радостней от этого не становится. Поэтому стражники, подчиненные магистрату Аллевы, боролись с сыростью и тоской проверенным веками способом. Они резались в кости в караульной будке, прикладываясь попеременно к баклаге, а нести дозор выпадало проигравшему.

Бедолага, продувший жалованье за неделю вперед, ежился от холода у обочины песчаной дороги. Аллева – город небольшой, тихий, и о том, чтобы замостить дорогу, в ратуше даже не задумывались.

Неумолимая сырость пробивала кожаный дублет и шерстяную фуфайку, заставляла ежиться и хлюпать носом. А тут еще того гляди дождь пойдет. Лето, лето, а вовек не отогреешься. И о том, чтоб после стражи в трактир завалиться, мечтать не моги: денег нет…

Городские стены Аллевы, скрывающие нехитрые провинциальные соблазны, тонули в сизой дымке по левую сторону от заставы. По правую, заглатывая дорогу, чернел лес. Именно в ту сторону временами боязливо поглядывал стражник. Не то чтоб для этого были какие-то поводы… Но кровавые легенды прошлого века, в которых крупица правды растворялась в неисчислимых нелепых домыслах, и еще более кровавые воспоминания о десятилетии смуты, где в сочетании со словом «лес» слова «ведьмы» и «оборотни» сменились на «засеки» и «засады», – все это заставляло местных жителей с подозрением относиться к дубравам и ельникам. Отчасти поэтому, а не только по торговой и хозяйственной надобности вокруг Аллевы вырубили лес, еще тридцать лет назад подступавший к самому городу. Теперь можно было не опасаться, что обнаглевшая разбойничья шайка или наплевавший на воинскую дисциплину вольный отряд подберутся к Аллеве незаметно. Да и уже уничтожили, пожалуй, в Эрде все такие разбойничьи шайки, что способны были захватить город, и, уж конечно, вольные отряды. Но все равно, каждый здесь шкурой чувствовал необъяснимую угрозу, исходящую от леса.

Каждый из двоих мужчин был по-своему неприметен. Но первый, осознав всю мощь и опасность оружия, каковым может быть неприметность, употребил для ее достижения немало времени и сил. А поскольку он был еще молод и привлекателен, это далось не без труда. Он не становился ни уродливее, ни ниже ростом, но каким-то образом научился уходить в тень, всегда предоставляя собеседнику возможность блеснуть во всей красе. Однако с этим собеседником ему явно не повезло. Тому дар незаметности дан был от природы. Сух, сер, среднего роста и сложения. Без возраста. Слуга, о каком мечтает каждый господин. Верный, исполнительный, ненавязчивый. Вполне способный благоденствовать по нынешним временам, но никогда не поднимающийся выше управляющего в замке либо старшего приказчика в торговом доме. Впрочем, именно он начал разговор.

– Господин Мерсер? – осведомился он, прикрыв за собой дверь.

– Он самый. С кем имею честь?..

– Мое имя вам ничего не скажет. Впрочем, извольте – Стефан Вендель. Но я – всего лишь посланец некоей особы, которая желает прибегнуть к вашим услугам.

– И откуда эта особа узнала о моем существовании?

Гравюра называлась «Нимфы Эрденона». Три упитанные девицы, одетые весьма условно, покачивая тяжелыми боками, плясали на лужайке, окруженной мощными высокими дубами. За деревьями виднелись, весьма похоже изображенные, стены и башни Эрденона. Правда, в окрестностях Эрденона уже лет пятьсот не было ни одного дуба, но это мелочи. Ниже красовались каллиграфические строки:

У второй гравюры, налепленной на стену постоялого двора, название и высокоморальная подпись были оторваны, по всей вероятности намеренно. Но поскольку обе гравюры были сделаны с картин стипендиата генерал-губернатора, эрденонского художника Питера Кнаппертсбуша, скончавшегося пару лет назад, и широко распространились по всей провинции, Анкрен не раз их видела.

Вторая картинка называлась «Отцелюбие римлянки», и насколько Анкрен могла припомнить, содержание ее заключалось в том, что великовозрастная дочь спасала своего умирающего от голода отца, накормив его собственным грудным молоком. При оторванной подписи гравюра, где бородатый старец жадно присосался к обнаженному бюсту пышной блондинки, приобретала откровенно непристойный характер.

Анкрен не нравилась гравюра, не нравился Кнаппертсбуш (хотя она его никогда не встречала) и не нравился сюжет. Не считая этого, все складывалось более или менее неплохо. Она была сыта, раздобыла новую одежду и обувь, и в кошельке кое-что позвякивало. При этом почти не пришлось тратить силы. Никаких покушений на ее жизнь не происходило. И вдобавок распогодилось, стало даже жарко по северным меркам.

Мерсер не сразу покинул Вальграм. Тех сведений, что сообщил Вендель, было недостаточно для начала работы. И при новой встрече с посредником он постарался выжать из него кое-что дополнительно. Вендель также принес задаток – частично наличными, частично в аккредитивах на банк Сигурдарсона.

– Вы не возражаете, если по окончании дела гонорар вам будет выплачен также через Сигурдарсона? – осведомился он. – Это надежный финансист.

– Я знаю. Вы, однако, слишком радужно настроены. Кто даст гарантию, что я вообще заслужу этот гонорар?

– Мой господин в вас верит.

– Ну-ну. Кстати, в случае благополучного развития событий я должен знать, как с вами связаться. И куда доставить нашу подопечную.

Если обитатель Эрдской провинции по роду своей деятельности имел какое-то отношение к коммерции, а не сидел на земле (неважно, крестьянином или помещиком), то рано или поздно судьба забрасывала его в Свантер. Конечно, Эрденон издавна был тоже торговым городом, но с развитием мореходства положение Свантера оказалось выгоднее. Времена, когда графы Свантерские (бывшие в родстве с Йосселингами, а через них и с императорской династией) пытались привить своему городу рыцарский дух, забылись. Свантер стал городом рыцарей наживы, аристократов коммерции, патрициата от верфей, мануфактур и банковского дела, принцесс из кофеен и рестораций. Конечно, большинство промышляющей в Свантере публики к аристократии не относилось, однако носы они задирали не ниже. К тому же Свантер меньше Эрденона пострадал во время смуты. После установления императорского правления здесь даже пару лет располагалась главная резиденция генерал-губернатора, и поговаривали, что Свантер сделают столицей провинции. Правда, нарушать вековую традицию не стали, и после того, как бывший герцогский дворец в Эрденоне был заново отстроен, генерал-губернатор перебрался туда. Но свантерцы и это обстоятельство умудрились истолковать в свою пользу. Подумаешь, столица провинции! Вот в прежние времена, когда Эрд был настоящим государством, звание его столицы что-то значило. А сейчас нам такой чести и даром не надо.

И в отличие от многих других провинциальных городов, живших прежней славой, Свантер, оправивишись от потрясений, остался таким же, как до войны, – деловитым, наглым, бурлящим жизнью.

Следует заметить, что еще до войны Свантер считался заповедным краем для воров, мошенников и грабителей. Сейчас, когда в город снова вернулись большие деньги, количество преступников, возможно, еще не сравнялось с довоенным, но неуклонно к этому стремилось. Имперские законы, более строгие по сравнению с герцогскими, ничего не могли с этим поделать.

Мерсер бывал в Свантере неоднократно и неплохо знал город. Правда, доселе дела приводили его в наиболее респектабельные кварталы города. Примитивная уголовщина, царившая в Старой Гавани и на прилегающих к ней улицах, его не занимала. Однако местные нравы ему были известны достаточно, чтоб рискнуть направиться в этот рассадник порока.

У Мерсера не было в Свантере прибежища, где бы он останавливался в каждый приезд. Вообще-то постоянного места жительства у него не было нигде. Он привык к гостиницам и съемным комнатам и не видел причины менять что-либо. В этот приезд он в гостиницу не пошел, благо что в Свантере этого добра было больше, чем в любом городе провинции, а снял комнату у матушки Кинран – пожилой вдовы шкипера.

В середине октября Мерсер пересек границу герцогства Эрдского. Следовало бы выехать пораньше, но он задержался в Эрденоне. Выждал два дня сверх намеченного, надеясь, что бегство Анкрен – одна из ее внезапных выходок, о которых она потом жалеет, и, одумавшись, она вернется. Потом отложил отъезд еще на пять дней. И на исходе недели понял, что возвращения Анкрен не дождется.

Наверное, он сумел бы ее найти. Ведь нашел же он ее в Свантере, имея о ней самые поверхностные сведения и ни разу до того не видев. Но странное послание Анкрен ясно говорило: она не желает, чтоб ее искали.

И Мерсер предоставил ей поступать как хочет.

Не то чтобы он легко это перенес. Были тоска и обида: впервые за много лет он встретил женщину, с которой хотел бы остаться, а она поступила с ним, как он с той девицей в Аллеве: получила от него то, что ей было нужно, и исчезла без прощаний и обещаний.

Мерсер настаивал на том, что они с Анкрен похожи, – так они оказались слишком похожи. И он не успел узнать о ней самого главного: откуда она пришла, от кого унаследовала свои знания и умения.

В Карнионе, говорят, снег выпадает раз в столетие, и там это повод для праздника. В Эрде, где зимы долгие и морозные, от эдаких праздников деваться некуда. Открытые Земли, вклинившись между ними, не ведают южной жары, но зима там не в пример легче эрдской. Причиной, вероятно, хребет Эрдского Вала, защищающий этот край от снегопадов. Но от пронизывающих ветров горы не спасают, особенно с тех пор, как большую часть здешних лесов пустили под топор. Так что поздняя осень – начало зимы в Открытых Землях – время не самое вдохновляющее, по крайней мере для тех, кто от природы не безнадежно мрачен. Небо, даже в те дни, когда не было дождя, затягивал темный покров – то ли тучи, то ли дым от многочисленных заводских труб. Вереск и заросли дрока в пустошах цветом напоминали запекшуюся кровь. Города тоже не ласкали глаз, при том что строили их выходцы из краев, знаменитых своим пристрастием к красоте и комфорту. Амне, Ганделайн, Уриарк, Китейн, Монзуриан – независимо от того, кому принадлежали заводы и рудники, были похожи если не как близнецы, то как близкие родственники.

Строения были не грубые, но простые и суровые. Эти земли, в сравнении с Карнионой и даже Эрдом, были обжиты совсем недавно, и многое здесь имело сходство с пограничьем, внезапно оказавшимся в центре империи. Мерсера удивило обилие деревянных построек в городах – это рядом с Древней Землей, где даже крестьянские дома были каменными. Камня здесь тоже было достаточно, но, очевидно, из дерева строить было быстрее и дешевле. Надо полагать, в первые десятилетия своего существования поселения в Открытых Землях были обнесены деревянным палисадом. Но с тех пор городские стены оделись камнем. Чудес фортификации здешние зодчие не являли. Приземистые квадратные башни крепостей напоминали о давно минувших веках, когда уповали при обороне не на расширение угла обстрела с помощью ронделей, больверков, орильонов и прочих имперских ухищрений, а на толщину внешних стен. Дальше этого военно-техническая мысль не пошла, вероятно потому, что в Открытых Землях даже в самые неспокойные годы не случалось серьезных сражений с применением артиллерии.

При всей внешней суровости жизнь в этих сумрачных городах была вполне обустроена. Хватало всяческих ремесленных мастерских, лавок и гостиниц. Но Мерсер в гостиницах не останавливался. Приходилось ограничиваться постоялыми дворами. Денег оставалось в обрез, а цены в Открытых Землях были выше, чем на побережье. Следовало добрым словом помянуть меркантильность Анкрен, которая в Свантере настояла на том, чтобы продать оружие и лошадей убитых наемников и поделить выручку. А заодно и Китцеринга, ни гроша не взявшего за постой, какими бы соображениями он там ни руководствовался.

Сейчас наличных хватало лишь на то, чтобы заночевать под крышей, и на черный хлеб с овощами. Ничего, бывало и хуже. Да и не задерживался Мерсер ни на постоялых дворах, ни в городах, и на рассвете, что ни день все более позднем и туманном, выезжал на дорогу, тянувшуюся вдоль темнеющих гор, мимо холодных рек, перегороженных мельничными запрудами.

Несколько раз Мерсера останавливали военные патрули. На рудниках и заводах здесь работали не каторжники, а вольнонаемные. Так было не всегда, однако нынче считали, что использовать каторжный труд при всей его дешевизне в центре империи выходит себе дороже, особенно памятуя о событиях в Эрде. Поэтому каторжников теперь отправляли горбатиться в колонии. Но, обезопасив край от больших потрясений и кровопролитий, достичь идеального порядка все равно не удалось. Случались и грабежи, и поджоги, и вооруженные стычки, и войска, как и в прошлом веке, исполняли в Открытых Землях полицейские функции.

Закутавшись в плащ и шаль, Магдалина Бергамин стала похожа на крупную ворону, а склоненная голова и длинный нос еще больше увеличивали сходство. Мерсер, конечно, не высказал этого вслух и вежливо предложил даме руку. Она уцепилась за его локоть двумя пальцами, но, когда они вышли из ворот крепости, отстранилась. Очевидно, барышня Бергамин просто не привыкла так ходить.

Дождя сегодня не было, хотя небо хмурилось и под ногами хлюпало. К счастью, главные улицы Галвина были замощены. А они шли, судя по всему, по одной из главных – широкой, с каменными домами. Правда, не было видно ни карет, ни портшезов.

Как понял из комендантского рассказа Мерсер, извоз здесь кормился при заводе. Но сюда тяжелым повозкам путь был заказан.

Магдалина шла, не глядя по сторонам. Прохожие тоже не смотрели на сестру коменданта. Очевидно, она часто преодолевала этот путь – с Иснельдой, караульным солдатом или кем-то еще…

– Что вам сказала обо мне Мария Омаль?

Бергамина в подробности происшествия Мерсер не посвятил. Ну напали и напали, патруль вовремя подоспел, все слава богу. Однако комендант в порыве негодования – совсем хамье обнаглело, стрельбу устраивает! – не только лично возглавил поиски нападавших, прочесывая все подозрительные места, где те могли укрываться, но и преодолел свое нежелание общаться с Лейландом Ораном. Правда, сам Оран его не принял, препоручив разобраться в деле управляющему. Тот, как поведал Мерсеру Бергамин, оказал всяческое содействие, но среди заводских не нашлось никого, кто получил бы недавно колотую рану. Да и стрелков среди них не водится. Очевидно, это все же были залетные бандиты с рудников, которым надоело шастать по большим дорогам, и они решили попытать удачу в городе…

Насчет этого у Мерсера имелось собственное мнение. Несмотря на темноту, он довольно ясно рассмотрел физиономию типа, которого ранил. Тот был кучеряв и бородат, но на щеках, из-под зарослей черного волоса, отчетливо виднелись некие изображения. Приглядевшись, в них можно было распознать крест и мачты парусника.

Татуировки были красой и гордостью имперских моряков (как, наверное, в большинстве стран Европы), но только в портовых городах Карнионы они возвели в обычай делать наколки на лице. И при посещении Фораннана, Скеля и Нессы Мерсеру приходилось видеть просмоленных парней с выколотыми на щеках – а то и на лбу – парусниками, якорями, русалками, змеями, кинжалами и черепами. Иногда к этому морскому репертуару добавлялись распятия, изображения Богородицы или святого, лично чтимого владельцем татуировки. И следовательно, один из напавших – южанин и бывший моряк. Насколько Мерсер разбирался в жизни, ни один моряк, южанин ли, северянин, – добровольно на рудники не двинется, а каторжников в Открытые Земли давно не посылают. А вот в наемники беглый или изгнанный с корабля моряк податься может вполне.

Может, эти четверо были теми недостающими наемниками, подчиненными Венделю, которых Мерсер с Анкрен напрасно ждали в Свантере и Эрденоне? Почему бы и нет? С самого начала разделение на «южных» и «северных» казалось Мерсеру условностью, приемом в игре (благо он не принадлежал ни к тем, ни к другим). Да и фигуры в этой игре, что на северной, что на южной стороне, попадались те же самые – Оран, Роуэн, Бергамин… Кстати, Роуэна как раз сопровождало четверо слуг. Правда, они двигались в другом направлении, но при хорошем знании города (а Галвин не так велик) они могли, оставив где-то портшез с хозяином, нагнать Мерсера. Роуэн, которому не удалось заманить Мерсера в гостиницу, дожидался их. Потом они могли погрузить раненого – а его так или иначе пришлось бы тащить – в портшез и, не вызывая подозрений, вернуться в гостиницу, а на другой день покинуть город.

Все это прекрасно объясняло, как убийцы проникли в Галвин и как скрылись оттуда, а Марсиаль Роуэн, действительно наутро уехавший из города, идеально подходил на роль тайного вдохновителя эрдских преступлений (в северные дела замешан хотя бы косвенно; может быть осведомлен о слабостях семейства Олленше-Тевлис, на совещании в Эрденоне не присутствовал). И как раз поэтому Мерсер, не сбрасывая кандидатуру Роуэна со счетов, не спешил производить его в главные подозреваемые. Почему не предположить, что за всем стоит Лейланд Оран, после возвращения из Эрденона упорно скрывающийся от глаз людских?

Должно признать – угрюмый вид Бергамина сейчас был как нельзя кстати.

– Вас долго не было, капитан, – заметил Гарб.

– Я был в крепости. Привел пятерых солдат и сержанта.

– Капитан понимает, – заметил управляющий, искоса глянув на Мерсера.

– Не понимаю, – буркнул Бергамин. – Но что-то в этом… как это… – У него случился очередной приступ косноязычия.