Если главное действующее лицо в мире «меча и магии» — женщина, то будь у нее даже раздвоение личности, как у резановской Селии-Алиены, она, в отличие от героя-мужчины, успевает не только поражать врагов искусными выпадами меча, но и вовремя позаботиться об одежде и пропитании. Если же автор романа — женщина, значит, «ужасные опасности и страшные приключения» не заслонят самых обычных, но таких тягостных испытаний, выпадающих на долю любого человека в смутное время. Недаром сказка всегда кончается — после традиционной победы добра над злом и свадьбы героев. Потом наступают будни. Тогда-то и оказывается, что «самое большое испытание... не в том, чтобы убивать душегубов и обманывать хитрецов, а просто жить — обычной жизнью, с ее мелкими трудностями и мелкими пакостями, с ними-то сражаться будет пострашнее, чем с чудовищами».
* * *
— Ты видела во сне лес? Или монастырские стены? — допытывался Найтли.
— Ничего подобного, — мрачно ответствовала я. — Разрушенный мост.
В глазах Найтли появилось выражение, которое испугало бы меня, не привыкни я к нему за все эти годы. Так смотрит скряга на найденный клад. Или вампир на горло жертвы.
— А дальше? Что было за мостом?
— Ничего. Ударил колокол. Я проснулась, умылась и пошла к тебе.
Эпилог
Мне, Алиене, выпало заканчивать эту историю. Потому что на исходе той штормовой ночи, когда погибли Оливер и Бенедикт, Селия вовсе не стала со мной единым целым. Она просто умерла. Так что Оливер, в общем, ошибся. Не он последовал за ней — не знаю, где они все оказались. Она последовала за ним. Будь по-иному, я могла бы постараться что-то изменить. Возможно. Не уверена.
Свою теперешнюю жизнь я намерена провести мирно. Состояние, доставшееся мне, невелико, даже с учетом того, что перешло к Оливеру от Груохов, но я не собираюсь совершать крупных трат. А довольствоваться малым я привыкла. Сейчас я занята тем, что привожу в порядок записи Оливера. Вероятно, со временем я напишу ту книгу, что он задумал, но так и не принялся. По крайней мере, это для него сделать я в силах. То, что в обозримом будущем у книги не будет читателей, а потом, когда она уйдет из моих рук, ее, по всей видимости, бросят в огонь, меня не волнует.
Из дому я выхожу редко. В городе меня уважают и восхищаются моей скромностью, а также стойкостью, с коей я переношу выпавшие на мою долю несчастья. Это ставит меня в ложное положение, но еще более удручают выражения сочувствия и утешения. Муж и сын, в потере которых мне соболезнуют, принадлежали Селии, и я не хочу отнимать их у нее. Даже теперь. Особенно теперь.
По той же причине я почти не принимаю гостей. Правда, недавно меня посетил Сторверк. Он долго и путано изъявлял мне соболезнования, рассказывал — как будто это было для меня новостью, — каким хорошим человеком был Оливер, а под конец сообщил, что траур мой затянулся и что в следующий рейс он выйдет вместе с братом. Бедный Сторверк. Как ни искренне переживал он смерть друга, но и здесь, похоже, стремится найти выгоду. Его можно понять. Дела семьи были для него всегда на первом месте, а младший сын в небогатом, хотя и родовитом семействе вряд ли может рассчитывать взять в жены девицу из хорошего дома и с маломальским приданым. Родители либо опекуны не отдадут. Самостоятельная вдова — другое дело.
Бедный, бедный Сторверк. Он так и не догадался, что перед ним — не та женщина, которую он знал столько лет, интриги же его, усилия и расчеты пропадут втуне. Ничего, найдет для брата другую невесту.
