Почти все люди сильны задним умом. Фразы типа: «Я же говорил…» одни из самых популярных. Под любую неожиданно открытую истину с легкостью подбирается цепочка из событий давнего и недавнего прошлого. А некоторое время спустя все это осеняется ореолом собственной прозорливости: «Я так и думал!.. Я давно подозревал…»

Попытаюсь быть оригинальным. Я никогда не думал ни о чем подобном. Я никогда ничего не подозревал. Только слепой и глухой мог проходить мимо очевидных фактов, но я ухитрялся делать это со стопроцентным зрением и абсолютно здоровым слухом. Возможно, речь надо вести о душевных слепоте и глухоте, но мне о них ничего неизвестно.

Все же объяснение такой невнимательности возможно. Мне где-то приходилось читать, что новорожденные котята и щенята, если их поселить в помещении с множеством вертикально натянутых нитей, на всю жизнь останутся неспособными видеть вертикальные линии. То же самое с горизонтальными. Я человек. Но с младенчества мне пришлось жить в довольно странных условиях. И моя ли вина, что я ослеп и оглох на странные обстоятельства?

Я абсолютно не помню свое раннее детство. Нормально? Да. Но почему в моей памяти если что и осталось из тех времен, так это жаркое солнце, теплое море и горячий белый песок? Странные воспоминания для ребенка, родившегося и выросшего в Ленинграде, не так ли? Младшие классы, старшие классы… Детство как детство? В школе — да. А вот дома… Даже непонятно, с чего начать. С квартиры? С родителей? С домашнего быта? Начну с родителей. Все-таки самые близкие люди.

Отец мой работал патентоведом. Если точнее, так было записано в моем классном журнале и в разных других школьных документах. Скорее всего, эта версия школьными бумагами не ограничивалась. Но уж теперь-то я точно могу сказать, что в этом самом НИИ, где он числился, никто о моем отце не слышал. Из всех слов производственной тематики мне доводилось слышать только одно — «командировка». Так говорила мать, когда отец исчезал на неделю-другую. Большую часть остального времени он проводил дома. Ему не надо было на работу ни к 8 часам, ни к 9, ни даже к 12. Слово «отпуск» в нашей семье не произносилось. Мать «работала» примерно так же, только что не ездила в «командировки» и числилась художником-оформителем. Правда, она много читала и рисовала, иллюстрировала прочитанное, но куда шли все эти рисунки, мне было неизвестно. Если добавить, что отец владел несколькими языками и хранил в своей библиотеке (закрытой для меня) множество зарубежных книг и журналов, то можно понять, как в классе четвертом пятом мне удалось заподозрить в своих папе и маме иностранных шпионов. Я долго думал, куда бы об этом сообщить, но потом набедокурил в школе, отца вызвали, он (как это ни странно) встал на мою защиту и поругался с учительницей, а я, преисполненный благодарности, обо всем забыл.

— Обидно сознавать, — сказал папа, устав ругаться, — что двадцать лет своей жизни я исходил из неверных принципов.

Такой переход был мне совершенно непонятен. Десять минут доказывать, что я полное ничтожество, и вдруг — глубокомысленное подведение итогов.

— Ты никогда не задумывался, почему из детей великих родителей не вырастает ничего путного?

— Разве? — я попытался вспомнить хоть факт «за» или «против», но безуспешно. Интересно, это он — «великий родитель»?

— Да-да, именно так. Есть исключения, но они лишь подтверждают правило. Обстановка избранности уничтожает любые, самые прекрасные задатки. Мне казалось, что наследный принц, выросший среди простых людей, не зная, кто он, способен на большее, чем такой же принц, росший королевским сыном.

Я всегда считал себя атеистом. И учеником в школе был послушным, почти примерным, хорошо усвоил, что может быть, а чего быть не должно. Потому-то все рассказанное отцом я воспринял как шутку. Шутливую сказку, если точнее. Нет, все-таки вру. Сказки сказками, но небоскребы за окном, фирменная электроника и роскошный зал в недрах родной коммуналки существовали на самом деле. Это была не шутка и не сказка, а невероятная история типа легенд о Бермудском треугольнике, снежном человеке и Лох-Несском чудовище. С той только разницей, что из категории скептиков-слушателей я резко перескочил в очень малочисленную и очень привилегированную категорию случайных очевидцев чуда. Мне все еще не удавалось воспринимать себя непосредственным участником событий.

История, рассказанная отцом, имела древние корни, теряющиеся в глубине веков. Героем этой истории был Дом. Я жил не в обыкновенном здании, построенном на каком-то конкретном месте раз и… на сто-двести лет. Дом был стар и испытывал охоту перемене мест. Когда и где он возник неизвестно. Отец (без особой уверенности) помнил такие этапы его размещения: Вавилон, Тир, Рим, Константинополь, Мадрид, Лондон. Как правило, Дом находился в самом передовом для своего времени городе (европейской цивилизации). Лондон был покинут в середине прошлого века, а основными кандидатами выдвигались многообещающие Берлин, Петербург, Нью-Йорк. Петербург победил. Как происходил перенос Дома, было для отца загадкой. Ну, а с местными властями проблем не возникало ни в Вавилоне, ни в Константинополе, ни у нас. Штука, кстати, даже более для меня загадочная, чем способность к перебазированию.

Кто и как становился жильцами Дома, отец мне не сказал, намекнув лишь, что наша простая русская фамилия Кононов произошла от английского (или шотландского) имени Конан, после чего я почувствовал себя едва ли ни племянником Конан Дойля. Но пользоваться благами Дома могли только его коренные жильцы (мать моя таковой не была) и то разными благами, в зависимости от этажа.

Блага были серьезными. Действительно, и коронованные особы, и сверхбогачи рядом с жильцами Дома выглядели не такими уж могущественными.

Во-первых, Дом позволял жильцам попасть в любое место мира, где находились хоть какие-то здания. Достаточно было, спускаясь по лестнице, четко представить картину, ожидающую тебя на выходе из подъезда. Открытки и фотографии в этом здорово помогали. Они изображали улицы и площади городов, где жилец Дома никогда не был, но куда хотел попасть. Легко выполнялось и обратное. Зайдя в любое здание мира, обитатель Дома мог подниматься по лестнице и представлять, что следующий пролет — это уже его лестница, широкая, чистая, с решеткой, украшенной маленькими литыми собачьими головками. Если не после первого, так после второго поворота путешественник возвращался домой. Отец сообщил, что возвращение процедура самая трудная для начинающих, давит отдаленность от родных мест. Ему, в свое время, даже рекомендовали нечто вроде простейшей молитвы для концентрации внимания: «Отец всех домов, Мать всех лестниц, помогите мне!»

Неведомые дела позвали отца в одну из его «командировок», и мы с ним так и не сумели попутешествовать. Но дать мне каталоги он успел. Не оставалось ничего другого, как предаться «оргии потребления». Я перемерил десятка два нарядов, забил полку кассетами и посмотрел несколько фильмов. Потом иноземное мне наскучило, я «заказал» кипу журналов и погрузился в чтение. При этом провел эксперимент: к пятому номеру «Юности» (там было начало интересной повести) «вызвал» шестой и седьмой. Чепуха, конечно, если бы на календаре не было начало июня… «Ничего, — успокоил я себя, у нас от типографии путь долгий, где-то на складах эти номера могут лежать». Появилось желание «заказать» газету из будущей недели с номерами, выигравшими в «Спортлото», но я вспомнил совет отца: «Не зарывайся». Тем более, зачем мне выигрывать? Достаточно представить, что в ящике стола лежат деньги, как они будут там лежать… Тысяча, десять тысяч… Это я проверил в первый же день. А зачем мне деньги? И так имею все, что ни за какие деньги не купишь.

Упиваться своим могуществом — дело, безусловно, приятное. Но мало какая приятность может развеять скуку одиночества. Мне захотелось общения. За окном кипел солнечный летний день, по городу носились шумные людские толпы, а я, хмырь болотный, валялся на диване, наслаждаясь прохладой, и даже словом перемолвиться было не с кем (мать тоже исчезла). С трудом нашлась старая записная книжка. Девчонкам звонить не стоило, наверняка замуж повыскакивали. Ребята… Кто служит, кто только отслужил и болтается в подвешенном состоянии, как я. Из книжки выпал календарик двухлетней давности. Некоторые числа на нем были обведены кружочками. Я проверил сегодняшний день, второе июня. Обведено, и стрелочка отходит к букве Г. Что это? Господи, как все просто! Дни рождения, а сегодня — у Гришки Рябинина, в школе вместе учились. Его в армию не взяли то ли из-за сердца, то ли из-за почек. А может быть, из-за желудка. Бес его знает. Суть в том, что Гришка эти дни рождения любил, отмечал их пунктуально и с размахом. Ну-ка я его поздравлю!..

Минут через пятнадцать, получив приглашение, я уже копался в каталоге, отыскивая подарок. Но, найдя подходящие ультрамодные штаны и прикинув нужный размер, вовремя спохватился. Такие штаты стоили сотни две как минимум. Может, и три. Мне-то плевать. Но что человек подумает? Что Серега Кононов за два года службы так разбогател, что деньгами просто швыряется? Где же это он (то есть я) служил?

Решив быть проще, я остановился на футболке с портретом Майкла Джексона. Теперь не было необходимости бегать из комнаты в комнату. Нужные вещи сами появлялись в шкафу. Открыл дверцу — и то, что надо, уже лежит.

После некоторого раздумья я отправился на кухню («кулинарные таланты» отца больше не были для меня загадкой) и вытащил из холодильника бутылку «Алазанской долины» с баночкой красной икры. Ну пусть люди подумают, что я щедрый! Да я отныне и буду щедрым. Тем более, что это мне ничего не стоит.

Папа появился внезапно, и вид у него был озабоченный до чрезвычайности. Я в этот момент валялся на диване, изучая каталог американского магазина, торгующего оружием по почте.

— Что нового? — В вопросе отца не чувствовалось особого любопытства. Скорее, ему самому хотелось выговориться.

— По мелочам. Вот, транспортную функцию попробовал. Получается.

— Молодец! Главное, что вовремя. Пришла пора поговорить серьезно.

— Давай, — мне тоже хотелось поговорить серьезно. После опьянения властью над Домом наступило своего рода моральное похмелье. Накопилась куча вопросов, ответы на которые было очень трудно придумать, не потеряв при этом лицо.