Ночь спускалась на Чвокую Шмарь. Солнце давно уже село, и на темный небосклон выплыли из-за Гнилых Гор две из трех здешних лун — одна багряная, точно пернатая мышь, а вторая желтая, как подштанники людоеда в день стирки. И обе светили очень ярко, ибо наступило полнолуние.

Сумерки еще полнились шумами: дневные существа (древесные кролики, длинноногие коромыши, горные рыбы и розовые смердуны), собираясь лечь спать, здоровались с существами ночными (пернатыми мышами, птицами-ленивками и газовыми лягушками), которые еще только пробуждались. Высоко в небесах в багряно-желтых полосах лунного света уже вовсю носились пернатые мыши и, врезаясь друг в друга спросонок, громко вскрикивали: «Ай! Ой!»

В Эльфийском Лесу под порывами сырого холодного ветра кланялись и качались деревья. А в Благовонных Грязях липкая жижа вздувалась огромными пузырями, которые лопались с громким и неприятным хлюпаньем. С Людоедских Холмов доносилось мощное чавканье — словно тысяча очень крупных младенцев одновременно сосут во сне большой палец.

По мере наступления темноты все чаще вспыхивали огоньки в огромном и весьма перенаселенном Гоблинтауне: это гоблины готовили себе ужин, громко перекликаясь между собой, распространяя вокруг запахи вонючей овсянки и сопливого хлеба.

— Ты в жаркое плевал?

Джо сердито швырнул ручку на стол и изо всех сил зажал руками уши: шум в доме стоял просто невыносимый.

— Нет, совершенно безнадежно! — вскричал он. — Как можно делать уроки при таком чертовом гвалте?!

Шум действительно доносился со всех сторон — сверху, снизу, из соседней комнаты… Джо казалось, что его засунули в гигантский сандвич, где вместо ломтей хлеба слои шума.

— Уй! — вскрикнул Джо, потирая руку.

— Еще разок, господин мой? — ласково спросил трехглазый людоед, наклоняясь над ним.

— Нет, трех щипков вполне достаточно, — слабо отмахнулся Джо.

— Йип! Йип! Йип! Биббити-биббити-йип! — раздался пронзительный голос эльфа. — Сегодня я ваш будильник! Бон-н-нг!

Джо быстро открыл глаза и успел увидеть, как эльф исчезает за дверкой настенных часов. Мальчик огляделся и застонал: все было в точности таким же, как и вчера, когда он наконец уснул, свернувшись клубком в отведенном ему гамаке. И эльф в часах, и комната, полная всякого хлама, и плывущее в воздухе озеро… Вдобавок за окнами по-прежнему было темно!

— А все-таки который сейчас час? — потребовал ответа Рэндальф, строго глядя на часы.

Над Чвокой Шмарью спустилась ночь; воздух словно застыл, и высоко в безоблачное небо с россыпью звезд поднялись три луны: багряная, желтая и зеленая луны, точно три разноцветных прожектора, отбрасывали пестрые пятна света на дома и деревья, на Зачарованное Озеро, плывшее в воздухе, на водопад, как бы соединявший озеро с землей, и на целую армию кухонной утвари, выстроившуюся широким полукругом у входа в просторную горную пещеру.

Слева стояли ножи — несколько аккуратных шеренг. Ножи с обычными лезвиями, с зазубренными, прямые и изогнутые построились строго по ранжиру: скромные столовые ножики, которыми намазывают масло на хлеб, стояли впереди; затем — ножи для бифштексов, хлебные ножи, ножи для овощей и наконец самыми последними стояли тяжелые мясницкие ножи.

Справа по тому же принципу выстроились ложки: впереди ложечки для яиц, затем чайные, десертные, столовые и последними — довольно шумная коллекция шумовок и половников с длинными ручками, которыми они все время толкались, стремясь занять местечко поудобнее.

Джо Джефферсон крепко спал, когда его разбудил какой-то громкий треск. Он перевернулся на спину, но глаз не открыл, хоть и прислушался очень внимательно.

А прислушаться стоило: самые различные звуки доносились до него — тиканье часов, стук тарелок, чье-то монотонное пение…

Сердце Джо бешено забилось. Неужели это тикают часы в его собственной спальне? И мама готовит завтрак, как всегда мурлыча себе под нос? Или это папа напевает, принимая душ?

У входа в пещеру вовсю «свинговал» весьма своеобразный джазовый оркестр, которым с неподдельным энтузиазмом дирижировали сахарные щипцы. Звенели ложки, вжикали ножи, стучали поварешки, щелкали десертные вилки, а яйцерезка даже осмелилась исполнить соло, что закончилось отвратительной перебранкой с ножом для резки мяса.

Из чрева пещеры между тем стали вылетать легкие кольца дыма, становившиеся тем гуще и плотнее, чем громче играл оркестр.

Бим-бом-динь-дон-вжик-шмыг-клинг-клянг!

Когда они достигли знакомого ущелья в Гнилых Горах, дорога выровнялась. Вдали уже виднелись высокие башни и зубчатые стены замка Рогатого Барона; ветерок доносил звуки, свидетельствовавшие о том, что в саду, похоже, действительно устроен прием: слышалось негромкое журчание голосов, звяканье чайных чашек и блюдец и, время от времени, имена прибывающих гостей, объявляемые в рупор.

Норберт скинул свои «коньки» и встал будто вкопанный. Сердце его стучало, как молот; ноги дрожали.

— Вы знаете, — задыхаясь, сказал он, — мне кажется, что при известной практике я вполне мог бы овладеть крылатыми сапогами просто мастерски!

Новый день занимался над Чвокой Шмарью. Шныряли в зарослях длинноногие коромыши, пернатые мыши устраивались на верхних ветках — спать; а древесные кролики, просыпаясь, протирали большие голубые глаза крошечными розовыми лапками.

Один край далекого горизонта скрывался в землисто-коричневой дымке — там садились две из трех здешних лун, багряная и желтая. (Зеленая же луна, вопреки всем ожиданиям и предсказаниям мудрецов, в ту ночь вообще не соизволила появиться на небосклоне.) На противоположном краю небес вставало солнце. Его слепящие лучи уже сверкали на островерхой Маунт-Бум и зубчатых, точно обломанных вершинах Гнилых Гор.

«Бум-м!» — слабо промолвил вулкан, и над ним медленно поднялось колечко розовато-серого дыма.

Солнце, яркое и жаркое, взошло над Чвокой Шмарью, над ее топями и болотами, над ее горами и лесами, над ее дорогами, мостами и городами и над Зачарованным Озером, похожим на огромный водяной гриб-поганку на высоченной ножке.

Солнечный свет пронизывал столб воды, на котором держалось озеро, и радуги так и плясали по булькающей трясине Благовонных Грязей. Одурев от яркого солнечного света, крупные серебристые рыбины подплывали слишком близко к краю озера и падали вниз, прямо в разинутые клювы птиц-ленивок, поджидавших добычу, лежа на земле и поджав под себя ноги.

Шлеп, хлоп… Чавк!

А в Гоблинтауне как раз открывались бесчисленные лавки и магазины. Построенные один над другим — самые дорогие внизу, а самые дешевые наверху, — магазины эти представляли собой высоченные кривоватые башни, покачивавшиеся на ветру. В одном магазине обосновались модистки, выставив на витрину прелестные дамские шляпки, тут же рядом торговали скобяными изделиями, а по соседству раскладывали на прилавках свой товар булочники… В центре города разных магазинов и лавок было особенно много, но больше всего — торгующих одеждой и воинскими доспехами. На самом верхнем этаже самой высокой «магазинной» башни находился уже знакомый нам «Магазин Уцененной Одежды О’Грабили» — отвратительное заведение с вечно затхлым, вонючим воздухом, где действительно «в широком ассортименте» продавалось самое дешевое и самое отвратительное старье, какое только можно отыскать в Чвокой Шмари.

В магазине, уставленном бесконечными рядами вешалок с нарядами и воинскими доспехами, не было ни души, а вот из небольшой мастерской, расположенной за торговым залом, доносились голоса. Причем разговор явно шел на повышенных тонах…

— Немедленно снова принимайся за работу! — орал О’Грабили, хозяин магазина, гоблин весьма плотного сложения с кривыми ногами, волосатыми ушами и сросшимися бровями, превратившимися, казалось, в одну сплошную черную мохнатую бровь. Можно было подумать, что он нарочно прилепил ко лбу полоску медвежьей шкуры.

— Ну что, опасность миновала? — спросил Рэндальф.

Прошло уже не меньше пяти минут с тех пор, как последний камень плюхнулся рядом с плавучим домом, однако Рэндальф только сейчас осмелился высунуть голову из корзины для пикника, в которую сразу же и спрятался. Ко лбу у него прилип розовый блинчик с вареньем. Ему никто не ответил.

— Эй, куда вы все подевались? — громко окликнул он.