Екатерина II расценивается современниками и потомками весьма различно. Ее страстно любили и бесконечно ненавидели. Ее превозносили до небес и проклинали как настоящую дьяволицу. Во времена империи ее величайшей заслугой считалось то, что лишь она вдохнула душу в созданное Петром Великим тело Российской империи. Советская историография считает ее повинной в нищете русского народа и катастрофических последствиях этого, а подчеркнуто антибольшевистская русская историография проклинает ее как предшественницу большевизма, виновницу рокового «отчуждения» России и окончательного сознательного ухода от подлинных и здоровых русских исторических традиций.

Как бы ни оценивалась деятельность Екатерины II, ее историческая значимость неоспорима. Этим она обязана не только деятельности в качестве правительницы, но в значительной степени силе воздействия личности или, точнее, мастерству, с которым она заставила считаться с собой и проявила свою личность в России и далеко за ее пределами. Историческое значение Екатерины, без сомнения, очень велико, и в России в течение целого столетия после смерти в верхних, европеизированных слоях бытовало убеждение, что собственное национальное и личное существование является прежде всего ее заслугой. Другой вопрос, правомерно ли приписывать ей на основании этого историческое величие. Почетный титул «Великая» был ей с готовностью присвоен еще при жизни, вскоре после вступления на трон как бы авансом, а позднее стал официальным. Но он не устоял перед ретроспективным суждением исторической критики. Среди профессиональных историков его придерживаются лишь немногие, что примечательно, не русские, а в основном англичане.

Жизнь Екатерины можно разделить на два больших периода. В середине своей жизни, на 34-м году, она взошла на трон. Если писать историю ее времени, то нужно было бы заниматься исключительно второй половиной жизни императрицы. Для биографии же не менее важной является первая половина, время формирования ее личности. Она, очевидно, придерживалась этого же мнения.

Начиная с 25 лет Екатерина неоднократно (в общей сложности девять раз) бралась писать мемуары, чтобы отчитаться перед самой собой. Примечательно, что при этом она каждый раз, даже на тридцатом году своего правления, будучи 64-летней императрицей, начинала разбор первой половины своей жизни. Деятельность Екатерины как самодержицы, которая, предположительно, должна стать в первую очередь предметом воспоминаний императрицы, интересовала ее значительно меньше, чем путь развития собственной личности. В биографическом сочинении это необходимо учитывать.

До пятнадцатого года жизни ее звали Софья Фредерика Августа, а ребенком родители и друзья детства называли ее Фике или Фикхен. Она была дочерью мелкого немецкого князя, Христиана Августа фон Анхальт-Цербст-Дорнбург, которого не устраивала перспектива соправителя, а затем правителя своего крошечного государства, и потому он поступил на прусскую военную службу. Он быстро сделал карьеру и в 41 год стал генералом. В этом звании он стал в 1721 году комендантом крепости Штеттин, которую шведы лишь за год до того уступили Пруссии, и губернатором города.

У его дочери, которая не скупилась на острые и зачастую отрицательные суждения об окружающих, осталась добрая память об отце. «Никто никогда не заслуживал большего уважения, чем он, — напишет она в своих мемуарах. — «Я никогда не знала человека, более честного в своем существе и поступках».

Христан Август в 1727 году в возрасте 37 лет женился на 15-летней принцессе Иоганне Елизавете фон Гольштейн-Готторп. 1 мая (по русскому стилю 21 апреля) 1729 года в Штеттине его молодая жена родила старшую дочь Софью.

Девочка выросла в Штеттине в семье коменданта города в буржуазном окружении. Никто не называл ее принцессой. Товарищами ее игр в городском саду и на улице были дети других офицеров и жителей города. Но княжеское звание досталось ей по рождению, и в этом заключался ее шанс: она по происхождению принадлежала к правящим князьям. В это уверовала, прежде всего, ее мать. Разумеется, кандидатами в мужья, в первую очередь, были мелкие немецкие принцы, но благодаря разветвленной родне она имела связи и при иностранных дворах. Полная решимости использовать эти связи и движимая своим беспокойным духом, стараясь завести как можно больше знакомств с влиятельными людьми и по возможности самой играть роль, княгиня Цербстская со своей дочерью постоянно наносила визиты родственникам. Так что принцесса Софья с самой ранней юности находилась скорее под знаком голштинского дома, чем отцовской семьи.

Двоюродный брат ее матери герцог Карл Фридрих Голштинский благодаря своей матери-шведке был претендентом на шведский трон; через свою русскую супругу Анну Петровну он был зятем Петра Великого и имел претензии на русский престол. После ранней смерти Карла (1739 год) кандидатом на оба трона мог стать его одиннадцати летний сын, которого назвали в честь великого шведского короля Карлом, а в честь императора России — Петром. С этим троюродным братом Карлом Петром принцесса Софья познакомилась в год смерти его отца на сборе голштинского дома. Как она сообщала позднее, десятилетняя девочка обратила внимание на то, что «собравшиеся родственники говорили о том, что молодой герцог имеет склонность к пьянству, своенравен, резок и не любит свое окружение».

До прибытия в Россию с принцессой Софьей обращались как с ребенком, который не должен иметь своего мнения. Ее не спросили, хочет ли она замуж. За нее решали другие.

Все это изменилось после ее приезда в Россию. Теперь дальнейшая судьба Софьи в значительной степени зависела от нее самой. Несмотря на свою молодость будущая самодержица вполне сознавала это.

Она оправдала те ожидания, которые на нее возлагали в России, очень быстро завоевав благосклонность императрицы, успех в придворном обществе и вначале даже симпатии престолонаследника. После того как Софья впервые попала в Россию, больше не было сомнений в том, что она станет женой будущего венценосца.

Уже через полгода после прибытия, 28 июня 1744 года (дата даются по старому русскому стилю), вопреки настойчивым увещеваниям своего отца — убежденного протестанта, она с готовностью и радостью перешла в православие. Во время торжественной церемонии в московской придворной церкви в присутствии императрицы и многих высших сановников империи пятнадцатилетняя принцесса вела себя непринужденно и приняла «громким и ясным голосом и на чистом русском языке, чем повергла в изумление всех присутствующих, православие, не ошибившись ни в одном слове». Согласно тогдашним представлениям, приняв православие, она стала русской и с этих пор она звалась Екатериной Алексеевной.

На следующий день состоялась официальная помолвка с наследником престола. Теперь Екатерина стала великой княгиней Российской империи с титулом «императорское высочество». Поэтому она стояла рангом выше своей матери и на всех официальных церемониях первенствовала пред ней, что вызывало у матери частенько нескрываемую досаду. Бракосочетание состоялось позже чем через год, в августе 1745 года, в Петербурге и было отмечено десятидневным празднеством.

Больше всего тяготил молодую Екатерину ее супруг. Когда они обручились, ему было 17 лет, он был маленький, нежный, недоразвитый для своего возраста, но очень бойкий, общительный, и молодой невесте он не был несимпатичен. Существовала надежда, что он пусть и медленно, но в конце концов со временем разовьется и физически, и духовно, и нравственно. К сожалению, этого не случилось.

У Петра поздно начался период половой зрелости, но и это не способствовало его развитию. Хотя он рос довольно быстро, но оставался не только хрупким, болезненным и физически неразвитым и в сущности своей ребячливым, простоватым, несерьезным и болезненно упрямым, некритичным не только по отношению к другим, но прежде всего к самому себе и вследствие этого очень заносчивым. К тому же его внешность сильно пострадала от заболевания оспой. В отличие от своей жены, он был очень музыкален, но из-за недостатка терпения и старания никогда систематически не развивал свой талант; он не знал нот и играл на скрипке на слух.

Сознавая свое особое положение при дворе и пользуясь расположением своей царственной тетки, которая великодушно смотрела сквозь пальцы на все его недостатки, он считал, что может позволить себе все, что подскажут ему его ребяческие капризы, в том числе и в отношении своей супруги. Лишь первое время после помолвки он относился к Екатерине внимательно, а иногда и доверчиво, но уже перед свадьбой перестал о ней заботиться, бегал за другими женщинами, быстро меняя их, влюбляясь в каждую как мальчишка и делая себя посмешищем развращенного двора, тем более что на подлинную любовь не был способен. Наиболее предпочтительным обществом были для него слуги, с которыми устраивал грубые и грязные забавы и которых заставлял в своих покоях заниматься строевой подготовкой. Он ел и пил слишком много, чем подрывал свое и без того слабое здоровье.

Этим же нелепыми и пошлыми развлечениям предавался наследник и после свадьбы. Даже в возрасте 28 лет его любимым занятием была игра в маленькие куклы или солдатики из дерева, крахмала и воска, которых, по описанию Екатерины, было огромное количество. Когда ему было 26 лет, он приказал казнить крысу по всем правилам военно-полевого суда через повешение в его комнате за то, что она съела одного солдатика из крахмала.

Изоляция Екатерины от ее родственников в Германии, особенно в Пруссии, имела еще одну причину. Ее мать вызвала в Петербурге сильное раздражение. Честолюбивая и склонная к интригам жена прусского фельдмаршала, выдавая свою дочь замуж, хотела выполнить в то же время не связанное с этим, но очень щекотливое поручение в сфере высокой политики. Ее пребывание в Петербурге пришлось на время Второй Силезской войны. Поскольку ведущий русский государственный деятель, уже упоминавшийся вице-канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, без сомнения, самое значительное лицо при петербургском дворе, был настроен проавстрийски, то прусски настроенная княгиня Цербстская вбила себе в голову свергнуть Бестужева или, как она сама выражалась с наивной заносчивостью, «сместить» его. В Петербурге она рьяно принялась за дело, теснейшим образом сотрудничая с посланником Франции, находящимся в союзе с Фридрихом Великим, тогда 36-летним, весьма ловким маркизом де ла Шетарди. Как ни странно, король Фридрих возлагал большие надежды на помощь княгини, хотя в высшей степени и заинтересованной в подобной миссии, но совершенно непригодной для ее выполнения. Переписка, которую она вела весьма неосторожно, вскоре стала известна вице-канцлеру, и заговор закончился тем, что Бестужев не только не был смещен, но вместо вице-канцлера стал великим канцлером, Шетарди был выслан из Петербурга, прусский посланник Мардефельд был отозван, а княгине Цербстской ясно дали понять, что пора возвращаться домой. Внешнеполитический курс Петербурга продолжал ориентироваться на Пруссию.

Подобное поведение матери Екатерины вызвало опасения, что и она может оказаться «прусским шпионом в юбке». Опасения были беспочвенны. Молодая великая княгиня своим верным инстинктом поняла, что для того, чтобы завоевать одобрение у русских, недостаточно хорошо говорить по-русски и внешне приспособиться к окружающему миру, нужно еще и измениться внутреннее. Все это она сделала вполне сознательно. Великая княгиня полностью отмежевалась от Пруссии и ее короля; в дружественной Австрии атмосфере Петербурга она подчеркнуто отрицательно высказывалась о Фридрихе Великом. Она хотела быть русской и за время своего пребывания великой княгиней действительно «обрусела». В качестве примера того, насколько хорошо ей это удалось, русский историк Бильбасов приводит поразительный пример: она начала бить свою прислугу, чего, «будучи Фике Цербстской, безусловно, не стала бы делать».

Как бы много ни было запрещено великой княгине при недоверчивом дворе, читать ей было позволено. Екатерина погрузилась в чтение. В отличие от своего супруга и императрицы, у нее были живые духовные интересы, на основании чего считала себя философски настроенной. Уже в пятнадцать лет она написала сочинение о самой себе, к сожалению, утраченное, под названием «Портрет философини» и дала его прочитать одному доброжелателю, шведскому дипломату графу Гюлленборгу. Тот порекомендовал ей после этого, чтобы укрепить в себе «благородство души, твердость характера и другие качества сердца и духа», читать если не философские, то общеобразовательные книги, как, например, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха и «Жизнь Цицерона» Миддлтона. Если вначале Екатерина не находила интереса в этих книгах, а ограничивалась чтением низкопробных криминальных и прежде всего любовных романов, то с возрастом это изменилось. Она действительно начала заниматься философской литературой и благодаря этому вошла в мир идей — идей Просвещения, — который до сих пор был ей абсолютно чужд. Больше всего ее захватили Монтескье (L'esprit des lois) и Вольтер (Essai sur les moeurs et l'esprit des nations).

Справедливо отмечается то, что чтение этих книг сыграло большую роль в формировании личности Екатерины, но не в ее позднейших практических действиях в качестве правительницы Российской империи. Екатерина часто и охотно ссылалась на философов Просвещения, объявляла себя их сторонницей и позднее оживленно переписывалась с ведущими умами своего времени. Она называла «L'esprit des lois» своим молитвенником, считала себя республиканкой и восторгалась свободой как «душой всех вещей». Но в ее «реальной политике» это не нашло отражения. Благодаря чтению Екатерина приобрела удобный запас цитат, который она использовала охотно и в основном очень умело, но тем не менее она прекрасно отдавала себе отчет в том, что было полезно для ее положения сначала как великой княгини, а затем императрицы. Постулаты Вольтера и максимы Монтескье часто противоречили этому.

Занятия политической и философской литературой и одновременно внутреннее отстранение от сумасбродного мужа укрепили ее чувство собственного достоинства и, как говорила впоследствии Екатерина, «поддержали в ней гордость и духовное достоинство». Теперь она стала полностью самостоятельной и с растущей страстью стала предаваться двум обольстительным вещам: игре в политику и игре в любовь.