Жизнь эскимосов полностью зависит от добычи тюленей и китообразных, именно это сделало их обитателями морского побережья. Жир этих животных, а также тюленьи шкуры, позволяют эскимосам переносить суровый арктический климат и совершенно не зависеть от каких бы то ни было растительных ресурсов. Тюлени – необходимое и достаточное условие их существования. Добывают их частью с каяков – легких лодок в форме челнока, частью со льда или берега.

Главными приспособлениями для охоты у эскимосов служат:

каяки,

или лодки, состоящие из деревянного каркаса, скрепленного ремнями, и водонепроницаемой обшивки из тюленьих шкур;

специальная куртка, фартук

и другие приспособления к каяку, позволяющие полностью защитить охотника на тюленей от воды; открытым у него остается только лицо. У некоторых эскимосских племен встречаются двух– и более местные каяки (таковы, например,

байдары

эскимосов Берингова пролива); у самых северных племен каяков нет вообще, поскольку море там почти все время покрыто льдом;

охотничьи пузыри –

надутые воздухом пузыри морских зверей, прикрепленные на ремне к гарпуну или дротику. Они призваны помешать раненому животному уйти, а в случае промаха удержат оружие на поверхности;

Диалекты всех эскимосских племен близки между собой и понятны в любом месте, где живут настоящие эскимосы.

То, о чем пойдет речь в этом разделе, тесно связано с особенностями образа жизни эскимосов, что вполне естественно. Жизнь народа охотников требует естественного партнерства и совместного владения вещами; это ограничивает права собственности и позволяет многим пользоваться результатами труда одного человека. Разумеется, это уравновешивается определенными обязательствами со стороны остальных. Рассмотрим особенности общественного устройства эскимосского общества.

Эскимосы

образуют сообщества трех видов:

семья, обитатели одного дома и жители одного зимовья. Связей такого рода между зимовьями практически не существует.

Семья.

Очень редко можно увидеть, чтобы мужчина имел больше одной жены, но право его развестись с женой и взять другую почти не ограничено. Однако и развод, и полигамия, и обмен женами пользуются поддержкой общественного мнения только в том случае, если необходимы для продолжения рода, особенно для появления наследников мужского пола. Браки устраиваются тремя путями: через посредников, по договоренности с детства и силой. Некоторая доля насилия при заключении брака обычна для всех варварских и диких племен. Кроме того, для заключения брака необходимо согласие родителей и братьев невесты. В сказках часто встречается сюжет о девушке, у которой было множество прекрасных поклонников, но которую не хотели отпускать от себя братья или родители. Брак заключается без особых церемоний и не накладывает никаких особенных обязательств. Невеста приносит в дом жениха свою одежду, особый полукруглый

нож уло

и обычно лампу. Семья в узком смысле, как правило, включает, кроме супругов и их детей, еще приемных детей, вдов и других зависимых и беспомощных родичей, которые занимают подчиненное положение и являются чем-то вроде прислуги. Мы склонны считать, что так называемые рабы, или пленники, западных эскимосов занимают примерно такое же положение. Семья в более широком смысле включает женатых детей, если они не заводят себе отдельный зимний дом, отдельную лодку и шатер для летних кочевок. Именно владение такого рода собственностью определяет реальное сообщество – семью. Иногда в нее включаются и родители второго супруга. Жена всегда подчиняется матери мужа. Кроме того, муж имеет право наказать жену ударом по лицу, достаточным для того, чтобы остался видимый след. Зато дети и тем более слуги никогда не подвергаются телесным наказаниям. Если у мужчины две жены, вторая считается всего лишь наложницей и занимает место первой только в случае ее смерти. В случае развода сын всегда уходит с матерью. В результате такой организации в семье обычно бывает больше одного кормильца. Главой семьи считается владелец лодки и летнего шатра. После смерти эти вещи переходят к старшему сыну вместе с обязанностями кормильца. Если у покойного нет взрослого сына, место кормильца занимает ближайший родственник; когда же дети вырастут, их мать может завести вместе с ними собственный дом, не оглядываясь на их приемного отца.

Обитатели одного дома.

Жители одного зимовья или селения

От каждого добытого тюленя

каждый обитатель зимовья получал небольшой кусочек мяса и соответствующую часть жира; если на всех не хватало, первыми свою долю получали обитатели дома. Не обходили никого; таким образом, даже самые бедные не нуждались в пище и жире для ламп, пока охотники зимовья регулярно возвращались с добычей. Кроме того, удачливый охотник обычно приглашал остальных разделить с ним трапезу.

Вне постоянных селений каждый имел право поставить дом,

охотиться и ловить рыбу где угодно. Даже запруды, перегораживавшие реку на летних ловищах, никому не принадлежали; их мог использовать или даже разрушить кто угодно.

Каждый, кто нашел кусок дерева или какие-то бесхозные вещи,

становился их законным владельцем; для этого ему достаточно было вытащить вещи выше линии прилива и отметить камнями.

Если раненый тюлень уходил с наконечником гарпуна,

охотник терял на него право, как только зверю удавалось освободиться от охотничьего пузыря. То же самое происходило, если зверь с маленьким пузырем от дротика уходил далеко. Тот, кто находил и приканчивал раненого тюленя, забирал тушу себе, а оружие возвращал владельцу, если таковой объявлялся.

Если два охотника одновременно поразили

птицу или тюленя, добытую тушу делили поровну вместе со шкурой. Но если речь шла об олене, его получал тот, чье оружие попало ближе к сердцу; второму доставалась только часть мяса.

1. Общие представления о существовании мира, высших силах и концепции добра и зла

2. Сверхъестественные силы, оказывающие влияние на жизнь человека

3. О том, каким образом человек может заручиться сверхъестественной помощью, чтобы отвратить зло и получить пользу

4. Ангакунек, или магическое искусство

Рассказывать сказки и легенды – одно из любимых и главных развлечений гренландцев; эти истории весьма поучительны и одновременно помогают понять происхождение обычаев и традиций народа.

Следует заметить, что сами эскимосы делят свои легенды на два вида – древние сказания и относительно недавние легенды. Сказания можно в большей или меньшей степени считать достоянием всего народа или по крайней мере большинства эскимосских племен; легенды ограничены местом действия или даже связаны с членами одного рода (и тогда представляют собой что-то вроде семейной летописи). Эскимосы больше, чем какой бы то ни было другой народ, разбросаны по огромной территории, где одновременно с ними не живет никто, и поэтому они в минимальной степени подвержены влиянию извне. Если бы обитателям крайнего запада эскимосских земель захотелось добраться до соплеменников, живущих на крайнем востоке, им пришлось бы преодолеть при помощи местных средств передвижения около 8 тысяч километров. При этом в пути им встретились бы только редкие поселения эскимосских же племен, обычно насчитывающие не больше ста душ. Эти крошечные селения разделяют между собой десять – двадцать – да нет, даже сотни миль. Хотя когда-то все эскимосские племена, по всей видимости, вели свое начало от общего предка, в настоящее время

[2]

они очень мало общаются между собой. Можно без всякого преувеличения утверждать, что обитатели Гренландии и Лабрадора не общались со своими соплеменниками с берегов Берингова пролива больше тысячи лет; часто племена даже не подозревали о существовании друг друга.

Изучение легенд и преданий с учетом изоляции племен может дать представление о том, насколько большой промежуток времени разделяет появление двух видов эскимосских легенд. Большая часть древних преданий, вероятно, относится ко времени, отстоящему от нас гораздо больше чем на тысячу лет; с другой стороны, современные легенды не уходят в прошлое и на двести лет и по большей части имеют отношение к истории родов, живущих непосредственно там, где они рассказываются. Можно смело предположить, что подобные легенды возникали в любой момент времени, но затем постепенно забывались, уступая место другим, – и так без конца. При этом древние предания сохранились практически неизменными – как некое драгоценное наследие, тронуть которое было бы святотатством. Однако деление легенд на два класса достаточно условно – в нем есть исключения; кроме того, оно не исчерпывает всего их разнообразия. В данной коллекции есть истории, родившиеся, без сомнения, в промежутке между двумя описанными периодами; при составлении полного каталога такие истории следовало бы рассматривать как отдельный промежуточный класс; многие другие истории вообще неясно, как классифицировать.

Легенды и предания в Гренландии рассказывают обычно особо одаренные в этом отношении люди; среди примерно сотни душ в каждом селении найдется несколько умелых рассказчиков и один-два особенно любимых. Обычай требует, чтобы древние легенды пересказывались как можно ближе к оригинальному варианту, и искусство рассказчика заключается в умении расцветить знакомые слова интонациями и жестами. Любое отклонение от текста будет сразу же замечено и исправлено, если среди аудитории найдется хотя бы один знающий человек. Только таким образом древние сюжеты могли сохраняться так долго практически в неизменном виде.

Традиционные легенды – или, скорее, традиционные элементы древних и современных легенд – никогда не смогли бы противостоять давлению времени и изоляции, если бы не были самым важным средством сохранения национальной идентичности. Как правило, всевозможные мифы и предания рассматриваются исключительно как вспомогательный материал в поиске исторических фактов. Но в отношении культуры гренландских эскимосов до обращения в христианство

(Эта легенда составлена из девяти различных вариантов, записанных частично в разных районах Гренландии, частично на Лабрадоре; тем не менее во всех принципиальных моментах все варианты совпадают. Судя по всему, эта легенда не основана на каких бы то ни было исторических событиях, а имеет скорее воспитательную направленность и несет идею о высшей силе, которая защищает беспомощных и наказывает сильных за беспощадность и жестокость.)

Один бедный мальчик-сирота жил у жестоких людей. Звали его Кагсагсюк, а приемной матерью его была жалкая старуха. Жили несчастные в крохотной убогой каморке, примыкавшей к входному туннелю

[4]

дома. Входить в главную комнату им не позволялось. Кагсагсюк же не отваживался входить даже в каморку. Он подолгу лежал в туннеле и пытался согреться среди собак. По утрам, когда мужчины плетками поднимали свои упряжки, нередко вместе с собаками доставалось и несчастному мальчику. Он кричал тогда, подражая собакам и будто смеясь над собой: «На-ах! На-ах!» Когда мужчины лакомились вкусным замороженным мясом, маленький Кагсагсюк часто подглядывал за ними через порог, и иногда мужчины поднимали его над порогом и переносили в комнату, но не иначе как всунув пальцы ему в ноздри; ноздри мальчика соответственно увеличивались, но сам он совсем не рос. Иногда несчастному давали мороженое мясо и не давали ножа, чтобы разрезать его, говорили, что вместо ножа сгодятся и зубы; а иногда ругали его за то, что он слишком много ест, и выдергивали пару зубов. Бедная приемная мать раздобыла для Кагсагсюка башмаки и маленький гарпун, чтобы он мог выходить из дома и играть с другими детьми; но они валили его на землю и катали, и набивали снегом одежду, и всячески жестоко обижали его: девочки иногда вымазывали его с ног до головы грязью. Так малыша всегда мучили и насмехались над ним, и он совсем не вырос, одни только ноздри. Он подолгу бродил один в горах, выбирая безлюдные места и размышляя о том, как бы набраться силы.

Наконец приемная мать научила его. Однажды, встав между двумя высокими горами, он позвал изо всех сил: «Хозяин силы, выйди! Хозяин силы, приди ко мне!» Тут же появился большой зверь-амарок (ныне это мифическое животное, первоначально – волк). Кагсагсюк очень испугался и чуть было не пустился наутек; но зверь быстро догнал его, обхватил хвостом вокруг туловища и швырнул на землю. Совершенно не в состоянии подняться, мальчик услышал какой-то хрустящий звук и увидел: из его тела, как маленькие игрушки, во множестве посыпались тюленьи косточки. Тогда амарок сказал: «Из-за этих костей ты и перестал расти». Он снова обхватил мальчика хвостом, и они снова упали, но косточек на этот раз высыпалось меньше; а когда зверь швырнул его на землю в третий раз, выпали последние косточки. На четвертый раз мальчик не совсем упал, а на пятый совсем не упал, а поскакал по земле. Тогда амарок сказал: «Если ты правда хочешь стать сильным и выносливым, то можешь приходить ко мне каждый день». На пути домой Кагсагсюк чувствовал себя намного легче и мог даже бежать; одновременно он пинал ногами и отбрасывал со своего пути камни. Девочки, нянчившие младенцев, встретили его недалеко от дома и закричали: «Кагсагсюк идет – давайте забросаем его грязью», а мальчики принялись бить и мучить его, как раньше; но он не стал противиться, а по старой привычке улегся спать с собаками. После этого он стал каждый день встречаться с амароком, и тот каждый раз проделывал с ним то же самое. Каждый день мальчик чувствовал, как у него прибавляется сил; на пути домой он теперь отбрасывал ударами ноги целые скалы и, катаясь по земле, заставлял разлетаться камни. Наконец в один из дней зверь не смог опрокинуть его, и тогда он сказал: «Так, этого достаточно; никто из людей теперь не сможет взять над тобой верх. Но ты лучше продолжай вести себя как прежде. Когда придет зима и море замерзнет, настанет тебе время показать себя; тогда появятся три огромных медведя, и будут они убиты твоей рукой». В тот день Кагсагсюк всю дорогу домой бежал, по обыкновению разбрасывая ногами камни направо и налево. Но дома он продолжал вести себя как обычно, и люди мучили его даже больше, чем прежде.

Однажды осенью каякеры вернулись с моря с большим деревом на буксире. Дерево оказалось слишком тяжелым, и они не смогли сразу отнести его домой. Вместо этого они привязали ствол к большим камням на берегу. На закате Кагсагсюк сказал матери: «Дай мне твои башмаки, мать, чтобы я тоже мог сойти к морю и взглянуть на то большое дерево». Когда все отправились спать, он выскользнул из дома; он спустился к воде, освободил дерево от веревок, взвалил на плечи и отнес за дом, где закопал его глубоко в землю. Утром, когда вышли первые из мужчин, он крикнул: «Дерево исчезло!» Все выбежали на берег и увидели, что веревки перерезаны; никто не понял, как дерево могло уплыть прочь, ведь не было ни ветра, ни течения. Но одна старуха, которая случайно зашла за дом, воскликнула: «Посмотрите только! Вот сук торчит!» Все бросились туда с ужасным шумом и криками: «Кто мог это сделать? Должно быть, среди нас есть настоящий силач!» Все молодые мужчины напустили на себя важный вид, чтобы про каждого могли подумать, что он-то и есть неизвестный силач, – вот плуты!

(Текст этой сказки составлен из восьми вариантов, из которых два получены с Лабрадора, а остальные из различных частей Гренландии. Три из этих вариантов были записаны до 1828 г. Как и предыдущая, эта сказка, по-видимому, не имеет исторических корней, а несет в себе только моральный и мифологический смысл.)

У одной вдовы были сын и дочь. Когда сын вырос, он стал помогать во всем и начал также охотиться на тюленей. Однажды в начале зимы он добыл

лахтака

[7]

. Когда он принес добычу в дом, мать хотела сделать из шкуры лахтака одеяло на лавку, но он не позволил и сделал из нее охотничьи ремни

[8]

. Мать рассердилась; обрабатывая шкуру и соскребая с нее волосы, она заколдовала ее. Она говорила шкуре так: «Когда он будет резать тебя на ремни, когда он разрежет тебя, ты отскочишь и ударишь его по лицу» – и радовалась при мысли о том, что ремень ударит сына. Когда она закончила, он вырезал первый ремень, натянул и с силой растянул его. Но мать, когда скребла шкуру раковиной, в одном месте немного повредила ее; ремень порвался и, ударив сына по обоим глазам, ослепил его.

Впереди была зима; оставшись без главного источника пищи, они вынуждены были питаться одними мидиями. Слепой юноша теперь все время сидел на лавке, так как не мог больше выходить на охоту. Так прошла первая половина зимы. Затем появился огромный медведь. Сначала он выел кожаное окно

[9]

в доме, а затем просунул голову прямо в комнату. Мать и сестра в ужасе убежали и забились на лежанке в самый дальний уголок; но слепец сказал сестре: «Пожалуйста, принеси мой лук». Когда она принесла лук, он натянул его и попросил сестру прицелиться за него. Она направила стрелу на зверя и подала брату сигнал; он выстрелил, и стрела повалила медведя. Мать сказала: «Ты попал в окно, а не в зверя», но сестра шепнула ему: «Ты убил медведя». Теперь еды должно было хватить надолго; но мать совсем не давала сыну вареной медвежатины. Она продолжала кормить его одними ракушками и не давала даже попробовать собственной добычи; наоборот, она хотела уморить его голодом и скрывала, что у нее есть мясо. Однако, когда матери не было дома, сестра кормила его, и он спешил проглотить свою порцию побыстрее, пока мать не вернулась.

Так прошла большая часть зимы. Наконец дни стали длиннее, и однажды весной сестра сказала: «Помнишь то прекрасное время, когда у тебя еще было зрение и ты мог ходить на охоту; помнишь, как мы любили бродить повсюду?» Брат ответил: «Конечно; давай снова пойдем бродить. Я могу держаться за тебя». И на следующее утро, на рассвете, они вышли из дома вместе; он держался за ее одежду. Целыми днями теперь брат и сестра бродили вокруг, пока девушка собирала ветви кустарников на дрова. Однажды они пришли на большую равнину у озера, и брат сказал: «Пожалуй, я полежу немного, пока ты наберешь еще дров». Сестра ушла и оставила его. Отдыхая так, он услышал, как над ним пролетают дикие гуси; когда они летели прямо над его головой, он услышал, как один из гусей крикнул остальным: «Посмотрите на бедного юношу там внизу; он слеп; хотел бы я помочь ему прозреть». Когда птицы подлетели ближе, юноша не пошевелился; он продолжал неподвижно лежать на спине лицом кверху. В этот момент он почувствовал, как на его глаза упало что-то теплое. Это один из диких гусей уронил ему на глаза свой помет. Юноша услышал голос: «Не открывай глаз, пока шум наших крыльев не стихнет вдали, тогда можешь попробовать открыть их». И снова он лежал неподвижно, а дикий гусь, водя крыльями по его лицу, повторял: «Смотри не открывай глаз». Звук крыльев начал стихать вдали, и юноша начал видеть свет сквозь веки; но только когда шум окончательно затих, он широко открыл глаза и понял, что зрение вернулось к нему. Тогда он громко воскликнул: «Наягта!» (так он звал свою сестру). Но она вернулась только к вечеру. Видно было, как она, унылая и подавленная, бредет по тундре, спрятав подбородок в меховой воротник, и одна рука ее проглядывает через дырку рваного рукава. Увидев сестру, юноша снова крикнул: «Наягта, теперь ты не будешь нуждаться ни в еде, ни в чем другом; я дам тебе новую одежду, ведь я снова вижу». Но она только отмахнулась и не поверила ему, пока не заглянула в его широко раскрытые глаза и не увидела, какие они снова стали живые и здоровые. Молодые люди договорились не рассказывать матери, что произошло. Они спустились с холмов и направились к дому. Подходя, юноша увидел свою медвежью шкуру, разложенную для просушки; перед входом лежала груда медвежьих костей, а входя в главную комнату, он заметил медвежьи лапы. Он крепко закрыл глаза, занял свое обычное место на лавке и сделал вид, что крепко спал. Будто бы неожиданно проснувшись, он сказал: «Во сне я видел медвежью шкуру, растянутую позади дома», но старуха ответила только: «Должно быть, ты много думал о человеке, который когда-то обидел тебя». Сын снова сделал вид, что спит, а проснувшись, сказал: «Кажется, я видел еще много медвежьих костей у входа». Старуха повторила свой прежний ответ; но в третий раз, когда сын, вроде бы проснувшись, сказал: «Во сне я видел здесь, под лавкой, две медвежьи лапы», а старуха снова повторила то же самое, он вдруг открыл глаза и сказал: «Мать, я имел в виду вот эти лапы». Тогда она поняла, что к нему вернулось зрение, и воскликнула: «Съешь их, съешь их, пожалуйста!» После этого он стал жить как прежде и вновь начал охотиться на тюленей; но через некоторое время у него возникла мысль отомстить своей отвратительной старухе матери. Скоро должен был наступить сезон, когда у окованного льдом берега начинают появляться белухи; охотился он на них следующим образом: выходил на лед с сестрой и, обвязав охотничий ремень вокруг ее пояса, бросал гарпун, прикрепленный к ремню, в дельфина. Таким образом, сестра служила ему вместо охотничьего пузыря. После этого они вместе принимались тянуть, пока не вытаскивали зверя на лед, где потом и убивали его.

(Эту несколько наивную, но все же любопытную сказку хорошо знает каждый ребенок в Гренландии; один из вариантов привезен с Лабрадора и, несомненно, является иным прочтением того же оригинала, хотя и значительно измененным и переработанным.)

Говорили об Игимарасугсюке, что он всегда очень скоро терял своих жен и всегда столь же скоро женился вновь; но никто не знал, что он убивал и съедал жен, а с ними и своих маленьких детей. Наконец он женился на девушке, у которой был младший брат и много другой родни. Вернувшись однажды в дом после оленьей охоты, он сказал своему шурину: «Прошу тебя, пойди и принеси мой топор; ты найдешь его под лодочным помостом» (специальным помостом, куда на зиму укладывали лодку), а сам поднялся и пошел следом за ним. Услышав истошный крик брата, жена Игимарасугсюка выглянула из дома и увидела, как муж догнал мальчика и ударил его по голове; тот упал замертво. После этого Игимарасугсюк приказал жене разделать и сварить кое-какие части тела ее брата. Сам он начал есть; жене он тоже предложил кусок руки и настоял, чтобы она поела вместе с ним. Но она только сделала вид, что ест, и спрятала свою порцию под золой очага. Потом муж воскликнул: «Мне кажется, ты плачешь!» – «Нет, – ответила она, – я всего лишь немного смущена». Доев шурина, муж начал откармливать жену; для этого он приказал ей есть один только олений жир, а воды пить не больше, чем поместится в маленькой раковине. Наконец она так растолстела, что совсем уже не могла двигаться. Однажды он ушел и тщательно запер за собой вход в летний шатер – закрепил его прочными ремнями. Когда прошло уже порядочно времени, она взяла нож, упала с лавки и сумела докатиться до самого входа. С огромным трудом она перебралась через порог и, оказавшись у входа, разрезала ножом ремни, которыми был закреплен занавес. Затем она докатилась до грязной лужи и напилась вдосталь; после этого почувствовала себя легче, сумела подняться на ноги и вернуться обратно. Она снова вошла в шатер, набила свою куртку и положила ее на лавку спиной кверху, а затем как следует закрепила вход и ушла. Но она была уверена, что муж очень скоро кинется за ней в погоню, поэтому спустилась к огромному куску дерева, вытащенному на берег, и наложила на него заклятие. Она пела так: «Киссугссуак пингерссуак, иа-ха-ха, арапе, купе, сипе, сипе сисариа». После этого дерево раскрылось посередине; она вошла внутрь и снова запела: «Киссугссуак… арапе, маме, мамесисариа». И дерево сомкнулось вокруг нее, оставив ее в полной темноте. Через некоторое время она услышала, что пришел муж. Он вошел в шатер и, увидев набитую куртку, проткнул ее своим копьем; обнаружив, что это на самом деле такое, он выбежал наружу и побежал по следам жены прямо к бревну. Там он остановился, и она ясно услышала его слова: «О, как жаль! Напрасно я так долго ждал и не убивал ее! О бедный я, несчастный!» Затем она услышала, что он развернулся и ушел. Он несколько раз возвращался, но все следы заканчивались возле большого дерева, и в конце концов он ушел окончательно, а она опять пропела «киссугссуак…». Тут же ствол дерева раскрылся, она выбралась и побежала дальше. Затем, чтобы он не догнал и не нашел ее, она спряталась в лисьей норе. Опять все следы кончались перед норой, и муж не мог понять, куда она подевалась. Она слышала, что он даже пытался рыть землю голыми руками; но вскоре устал и ушел прочь, хотя несколько раз возвращался, как в первый раз, и так же оплакивал самого себя: «О, какой бедный, какой несчастный я человек!» и т. п. Поняв, что он ушел наконец, она вновь пустилась в путь. Все же, опасаясь мужа, она спряталась в третий раз в каких-то кустах. Вновь она слышала, как он пришел и жаловался на судьбу: «Как жаль, что я так долго ждал и не ел ее!» – и вновь ушел, и тут же вернулся со словами: «Все ее следы здесь кончаются». Она снова пустилась в путь, и теперь у нее была уже слабая надежда добраться до обитаемых мест, прежде чем он снова ее догонит. Наконец она увидела людей, собиравших в тундре ягоды; они, увидев ее, испугались было, но она воскликнула: «Я жена Игимарасугсюка». Тогда они приблизились к ней и, взяв за руки, привели в свое жилище. Там она сказала: «Игимарасугсюк, который имеет обыкновение съедать своих жен, съел также моего брата. Он хочет схватить и меня тоже и непременно придет за мной; а поскольку он большой любитель развлечений, то вам лучше встретить его вежливо и приветливо». Вскоре появился и он; но жена его спряталась за кожаной занавеской. Остальные поднялись и вышли приветствовать его со словами: «Надеемся, что все в твоей семье здоровы». – «Да, все здоровы», – ответил он. Когда он вошел в дом, перед ним поставили еду, а после предложили бубен и сказали: «А теперь позволь нам насладиться твоим искусством». Он взял было бубен, но вскоре вернул его одному из хозяев со словами: «Скорее вам пристало развлекать меня». Тогда тот, второй, взял бубен и запел: «Игимарасугсюк – жестокий человек – он ел своих жен…» При этих словах Игимарасугсюк покраснел лицом, и даже горло у него покраснело; но когда певец спел: «И он заставил ее есть руку собственного брата», жена его вышла вперед и сказала: «Нет, на самом деле я не ела; я спрятала свою долю под золой в очаге». Тогда люди схватили его, и жена его сказала: «Помнишь ли ты, как протыкал копьем мою набитую куртку?» – и убила его копьем.

(Эта история также хорошо известна по всей Гренландии; она составлена из пяти вариантов, записанных в разных частях страны. В отличие от предыдущих в ней ясно видны исторические корни. По всей видимости, в ее сюжете отразились реальные события, происходившие в те времена, когда первобытные эскимосы жили на побережье Американского континента; рассказ об этих событиях, прежде чем дойти до нас, повторялся рассказчиками бессчетное число раз. В сказке говорится о первых признаках культуры, о попытках изготовить орудия или оружие из морских раковин, камней и металла, о конфликтах и встречах эскимосов с индейцами; примерно то же самое происходило в сравнительно недавние времена на берегах рек Маккензи и Коппермайн.)

Три двоюродных брата – а звали их Кумагдлат, Азалок и Мерак – очень любили друг друга. Кумагдлат жил в собственном доме и владел собственной лодкой – умиак

[10]

. У двух других дом и лодка были общие; но все они помогали друг другу в любое время и забавлялись тем, что упражнялись и демонстрировали всем свою силу. Они вместе выходили в море на каяках, всегда вели себя дружелюбно и по-товарищески и в целом были очень привязаны друг к другу. У Кумагдлата в доме жила одна старая карга, которая всегда была очень раздражительна; и однажды он сказал ей: «Я не допущу, чтобы в моем доме жили сварливые старухи, и будь уверена, однажды я непременно убью тебя». После этого старая ведьма вела себя тихо и мирно, пока однажды не воскликнула: «Могу сказать тебе, что не без причины я так тиха и покорна; с самого первого дня, как ты начал содержать и кормить меня, я очень жалела тебя и потому была молчалива и подавлена». – «Как это?» – спросил Кумагдлат; и она ответила: «Разве твои двоюродные братья не любят тебя великой любовью? Тем не менее они собираются положить конец твоей жизни». На самом деле она выдумала эту ложь, ведь она была такой злой и обидчивой, что не могла даже спать ночами. Но после этого Кумагдлат начал бояться своих двоюродных братьев и, хотя прежде целыми днями не разлучался с ними, теперь начал их сторониться. Однажды весной они вошли в его дом со словами: «Разве ты не выходишь сегодня в море охотиться?» Но он ответил: «Нет, я не могу; я должен просушить свой каяк», и они поверили ему и вышли в море одни. В их отсутствие он принялся выкапывать из снега шесты своего шатра и как раз успел к их возвращению. На следующее утро они вновь пришли к нему с тем же вопросом, но он ответил по-прежнему: «Нет, я должен дать каяку полностью просохнуть, прежде чем выходить на нем в море». Они хотели, чтобы он отправился с ними; но он никак не соглашался на уговоры, и они вновь вышли в море одни. Как только они скрылись из вида, Кумагдлат все приготовил, чтобы откочевать с этой стоянки: спустил лодку на воду и, погрузив вещи, поспешил оттолкнуться от берега. Но, уходя, он сказал людям на берегу: «Передайте братьям, чтобы отправлялись вслед за мной как можно скорее; мы собираемся откочевать к обычным нашим зимним хранилищам». И, сказав так, отплыл.

Когда Азалок и Мерак наконец вернулись и обнаружили, что Кумагдлат оставил стоянку, они начали расспрашивать людей и услышали в ответ: «Они недавно отплыли и просили передать, что собираются идти к своим зимним хранилищам и хотят, чтобы вы как можно скорее следовали за ними». Братья сразу же решили, что так и сделают; рано утром на следующий день лодка была спущена на воду, вещи погружены, и они двинулись в путь в обычном направлении – но не нашли на всем побережье ни двоюродного брата, ни каких бы то ни было его следов. Рассказывают, что у Кумагдлата был амулет – череп тюленя и что каждый раз, когда ему нужно было идти вдоль обитаемых мест, он прикреплял амулет к носу лодки, чтобы люди в тех местах подумали, что это всего лишь пятнистый тюлень вынырнул из воды. Но в одном из селений, которое он миновал таким образом, был дурачок, у которого каждый раз, когда должно было что-то произойти, появлялось предчувствие (дело в том, что эскимосы считали слабоумных и идиотов ясновидящими). Дурачок заметил проходящую лодку и воскликнул: «Лодка! Лодка!» Однако, когда остальные вышли посмотреть на лодку, они увидели только пятнистого тюленя, который то нырял в воду, то вновь выныривал на поверхность, а потом и совсем исчез. Когда Азалок и остальные подошли к селению и услышали об этом, они сразу поняли, что Кумагдлат проходил здесь, – ведь они знали, что у него был такой амулет.

Тем временем Кумагдлат плыл день и ночь, не сходя на берег; когда женщины-гребцы уставали, они ненадолго привязывали лодку, чтобы отдохнуть, и снова продолжали путь, пока в конце концов не остановились в населенной местности и не решили поставить лагерь. Там они встретили глубокого старика, занятого изготовлением лодки. Его волосы были белы, как склоны айсберга, а рядом с ним стоял бородатый молодой человек. Через какое-то время после появления Кумагдлата старик сказал ему: «Я начал строить лодку еще до рождения этого молодого человека, а успел закончить только каркас». Справа и слева от него видны были груды раковин, которые служили ему единственными орудиями. «У нас здесь нет даже одного-единственного ножа, – пожаловался старик, – но вон там, в глубине тундры, живут люди, у которых ножей больше чем достаточно». Кумагдлат продолжал задавать вопросы, и старик рассказал: «Дальше, в глубине тундры, находятся логовища многочисленных эркилеков, и все они чрезвычайно богаты. Однако, если кто-то из береговых людей направляется туда, он никогда не возвращается; я думаю, что их по большей части убивают». Тогда Кумагдлат сказал: «Я тоже решил пойти поискать этих людей», но старик ответил: «Боюсь, что один ты не сможешь никуда пойти, наши все сгинули, даже если уходили вместе по нескольку человек. Эркилеки – редкостные существа, ни с одним из них невозможно сравниться в быстроте и силе». Но Кумагдлат вернулся в свой шатер и стал мастерить маленький лук со стрелами и колчан к нему из тюленьей шкуры; закончив, он совершенно один пустился в путь к эркилекам.