Житель крохотного островка Малый Диомид, что в Беринговом проливе, Джеймс Мылрок сидел перед большим экраном, внимательно вслушиваясь в необычно торжественный голос телевизионного диктора:

— Две мировые державы — Соединенные Штаты Америки и Советский Союз — во исполнение долгосрочного Соглашения о постепенном сокращении военных бюджетов, торжественно договорились высвободившиеся средства этого года направить на строительство моста через Берингов пролив. Обе страны, как ранее практиковалось в совместных космических программах, медицинских исследованиях, в создании новых видов энергии, обязались данное сокращение военных расходов использовать на претворение в жизнь одного из самых грандиозных технических проектов в истории человечества. Два величайших континента — Старый и Новый Свет — будут навеки соединены мостом!

Джеймс Мылрок рывком поднялся с кресла и подошел к окну.

Солнце давно поднялось и залило чистым весенним светом оба острова — Большой и Малый Диомид.

Снежные заплаты в каменных складках советского острова круто падали на пролив. Тень от него занимала почти половину двухмильного пространства, разделяющего США и СССР.

Поздним вечером того же дня перед своим домом в предместье Вашингтона, Бесезде, у бассейна в глубоком шезлонге лежал профессор Колумбийского университета и советник президента по арктическим культурам, старый даже по тем временам мужчина, Кристофер Ноблес и слушал ту же новость, что так взбудоражила жителей крохотного островка в Беринговом проливе.

Пахло свежей зеленью, ароматом только что распустившихся цветов, и легкий вечерний ветер доносил чистые детские голоса.

Сквозь листву сада виднелись звезды, мерцала загадочными цветными огнями какая-то стационарная космическая установка — может быть, автоматическая обсерватория, обитаемый научный комплекс или солнечная высокочастотная электростанция.

Кристофер Ноблес слушал диктора и улыбался, хотя в сгущающихся сумерках его никто не видел.

…Это началось много-много лет назад. Кристоферу Ноблесу, тогда еще молодому человеку, выпускнику Гарвардского университета, довелось принимать участие в знаменитой встрече в Женеве. Она вошла в историю под названием «Женевской встречи в верхах» и породила надежды на мир после периода напряженных отношений между США и Советским Союзом.

Иван Теин родился в начале восьмидесятых годов прошлого столетия и прощался с двадцатым веком уже человеком почти взрослым. Семейные предания вели его происхождение от предков, проживавших ранее в давно уже не существовавшем эскимосском селении на мысе Дежнева. Его дедом был известный в прошлом веке артист Спартак Теин.

Внешне Иван Теин выглядел так, как выглядели еще с полсотни лет назад тридцатилетние мужчины. Мягкие очертания лица несколько контрастировали с жестким, коричневатым цветом кожи — результат долгого пребывания на морозном арктическом воздухе.

Иван Теин, как и его предки, считал себя прежде всего морским охотником, хотя по старым меркам имел высшее образование и был широко известен как писатель. В настоящее же время он исполнял обязанности председателя Уэленского Совета, одного из старейших советских учреждений на Чукотке.

Здание Совета, выстроенное на пороге нового века, являло собой довольно внушительное сооружение, чем-то отдаленно напоминающее ярангу. Крутые стены незаметно переходили в крышу, и фасад из особого морозоустойчивого прозрачного материала, как это велось исстари, был обращен к морю.

Когда-то Уэлен располагался на галечной косе, протянувшейся в широтном направлении от горного массива на запад, к узкому ведущему в лагуну проливу Пильгын. Пильгын давно углубили, расширили, открыв вход в лагуну глубоководным океанским кораблям.

Земля старого Наукана, древнего эскимосского поселения, расположенного прямо на берегу Берингова пролива, совершенно преобразилась за несколько последних месяцев. Однако исторический памятник-маяк Семену Дежневу новые постройки и механизмы обошли так, что памятник с бюстом казака-мореплавателя и побелевший деревянный крест с прикрепленной к нему медной гравированной доской по-прежнему примечательно выделялись на фоне серых скал и темного, часто затянутого сырыми серыми облаками неба.

Приезжие спешили запечатлеть себя портативными видеокамерами на фоне памятников, снимались на берегу так, чтобы в поле зрения попадали оба острова — Ратманова и Малый Диомид, зеленые, распластавшиеся на воде, словно гигантские доисторические морские звери.

Временные жилые дома, доставляемые большегрузными дирижаблями, вертостатами, поднимались выше, туда, где бесшумные электрические бульдозеры выравнивали площадки. Они работали там, чтобы не потревожить большой птичий базар с полярными морскими чайками и кайрами. Вылупившиеся птенцы осторожно прохаживались по узким карнизам и со страхом посматривали вниз, на бушующий пролив. Здесь, в месте, где соединяются воды Тихого и Ледовитого океанов, никогда не бывает спокойно.

Сергей Иванович Метелица, начальник Советской администрации строительства Интерконтинентального моста (так называлось в официальных документах гидротехническое сооружение через Берингов пролив), с удивлением и странным чувством смотрел на косо бегущие воды, на острова в проливе, следил за полетом птиц, нескончаемой стаей висящих над водой. Да, такого ему еще не доводилось видеть, хотя и казалось, что уже ничто в мире его не сможет ни удивить, ни поразить…

Сергей Иванович Метелица родился в конце прошлого века в Кронштадте, в семье строителя. Он еще мальчишкой успел увидеть завершение строительства защитных сооружений через Финский залив, навечно оградивших Ленинград от ежегодных наводнений. Детство его прошло на строительных площадках, куда его частенько брал отец, работавший на стройке с самого ее начала — с восьмидесятых годов прошлого столетия. Детские привязанности и определили дальнейший жизненный путь Сергея Метелицы. Однако Метелица не был строителем в строгом значении этого понятия. Скорее, он был «разрушителем», специалистом по приведению в порядок искалеченных и изуродованных промышленностью ландшафтов, очищению крупных водоемов от промышленных загрязнений, уничтожению плотин там, где они уже не были нужны. Последние годы он работал в Африке. Известие о назначении начальником Советской администрации строительства Интерконтинентального моста застало его в Хартуме, в номере старой, но удобной гостиницы «Блю Найл».

Петр-Амая на этот раз имел возможность как следует рассмотреть Сергея Ивановича Метелицу. Начальник был довольно высок ростом, светловолос. Крупные и огрубевшие от возраста черты лица отличались правильностью, если не считать несколько полноватых губ. Сергей Иванович носил небольшую бородку и усы. Внешностью своей Метелица вполне соответствовал тому представлению о типично русском интеллигенте, которое сложилось у Петра-Амаи от чтения классических произведений русской литературы. Кстати, среди многих других книг компактное, довольно дорогое собрание сочинений Льва Николаевича Толстого занимало видное место на полках кабинета начальника Советской администрации строительства Интерконтинентального моста.

Метелица разговаривал по телефону с начальником Американской администрации Хью Дугласом. На видеоэкране американец выглядел усталым, несколько одутловатое лицо его, однако, светилось доброжелательностью и радушием.

— Я решил предоставить статут специального помощника Петру-Амае, главному редактору книги о строительстве…

Изображение Петра-Амаи появилось на среднем видеоэкране. Точно такое же изображение должно было появиться перед Хью Дугласом.

— Дорогой мистер Метелица! — Хью широко улыбнулся. — Это ваше дело… Честно говоря, я еще не успел познакомиться со своим штатом и всеми помощниками… Одним больше, одним меньше — какая разница? Меня заботит другое. Не пора ли нам снова встретиться? Я готов опять приехать к вам, но, по-моему, настала пора, дорогой мистер Метелица, вам ответить визитом.

В свой служебный кабинет Иван Теин являлся по установленному распорядку к девяти утра. Он вставал не позже шести, пробегал или проходил, в зависимости от погоды, километров шесть, принимал контрастный душ, пил чай с маленьким кусочком черного хлеба, слегка смазанного черносмородинным джемом, и садился за работу.

В кабинете было тепло и просторно, мерцали экраны: одни новости сменялись другими, стекающимися со всего света.

Иван Теин включил звук главного информационного дисплея. Он работал по московскому времени. В Москве еще было одиннадцать часов вечера предыдущего дня. Шла последняя передача известий. В Индии собран рекордный за всю историю страны урожай сельскохозяйственных культур. Обеспеченность продуктами питания на душу населения по нормам Международной организации здравоохранения была достигнута в этой стране еще полвека назад. Теперь правительство Индии объявляло обширную программу восстановления экологического равновесия природы страны, нарушенного в прошлом веке, в эпоху нехватки продовольствия и недостатка энергии. Часть ранее построенных гидростанций закрывалась, срывались дамбы…

Такие новости стали привычны на земном шаре: теперь человечество главное внимание уделяло наведению порядка на планете, сильно попорченной и даже кое-где и вовсе разрушенной. Иван Теин помнил, сколько международных усилий и средств потребовалось на то, чтобы вернуть зеленый покров бассейну реки Амазонки, восстановить тундру в нижнем течении реки Обь, где в свое время при интенсивных нефтеразработках были умерщвлены озера, реки, уничтожена тундровая растительность, начисто сведен тонкий почвенный слой. Такое было впечатление, что на земном шаре идет большой ремонт после бездумного и расточительного хозяйствования, длившегося столетиями.

На экране возникла панорама Интерконтинентального моста. Телезрители всего мира уже привыкли к этой заставке-символу, после появления которой следовали новости о самой большой стройке планеты.

Адам Майна, в длинном, доходящем до пят балахоне, стоял на пороге своего старого жилища и смотрел, как Петр-Амая спускается по крутому склону с плато. Надо иметь тренировку настоящего альпиниста, чтобы одолеть этот трудный путь, не сорваться и не скатиться к торосистому морю, в пролив между островами Ратманова и Малый Диомид.

С высоты небольшой ровной площадки Иналик виднелся весь от первого, северного домика до последнего, уже восстановленного и очищенного от камней. Ничто не напоминало о случившемся, если не считать самого Адама Майну, возвышавшегося как монумент возле своего домика.

Петр-Амая спустился и по тропке-улице, пробитой в крутом каменном склоне, подошел к старику.

— Амын етти! — согласно традиции, первым приветствовал старик.

— Ии, тыетык, — ответил Петр-Амая, стараясь найти в лице Адама Майны следы пережитого ужаса и близости смерти. Однако ничего похожего во внешности старейшего жителя Иналика не замечалось. Наоборот, взгляд его лучился, и в жизнерадостной улыбке обнажились белые крепкие зубы. И Петр-Амая, понимая всю неуместность вопроса, все же спросил:

Весна для Ивана Теина была и радостным, но одновременно и трудным временем. С годами он все острее заново переживал ранние, почти детские воспоминания, связанные с древними ритуальными обрядами, которые совершались не столько ради их давно утраченного значения, сколько из-за их красочности, праздничности, радостного настроения. Позже они уже и другое название имели — Праздник возвращения солнечного света.

Ранним утром, перед восходом солнца, кожаные байдары сняли с высоких подставок и отнесли на берег. Обложили толстым слоем снега, чтобы он, тающий от набирающего силу солнечного тепла, постепенно смачивал кожу, делая ее снова эластичной, упругой, способной противостоять бурным морским волнам.

Как председатель сельского Совета, хранитель и знаток древних обрядов, литератор и полномочный представитель советской власти, Иван Теин на некоторое время как бы становился шаманом в высоком значении этого слова. Ивана Теина это действо по-настоящему волновало и будило в его сознании давние, скрытые до поры до времени чувства.

По весне Ивана Теина властно звало море, ежедневно, ежечасно врываясь в огромное окно сиянием торосов и голубых обломков айсбергов, темным небом над открытой водой за еще крепким и прочно держащимся за берег припаем; громким криком приглашали нескончаемые птичьи стаи, пролетающие над домами нового Уэлена, задевающие крыльями старые яранги на древней косе.

Вот и сегодня, совершая обряд, за которым издали наблюдали Сергей Иванович Метелица и еще несколько человек, крупные инженеры Главной администрации стройки, Иван Теин с тоской поглядывал на торосы и видел между ними тропу, по которой бы ушел, не оглядываясь, на самый край ледового припая. Неужто так силен в нем зов предков, и там, где-то в не изведанных еще наукой глубинах сознания, какая-то не изученная еще до конца химия вырабатывает соединения, вызывающие в его мозгу, во всем его теле жажду движения, жажду преследования зверя на торосистом весеннем льду?

Вернувшись с моржовой охоты, Джеймс Мылрок обнаружил среди почты фирменный конверт из госпиталя в Фербенксе. В письме, подписанном главным врачом, высказывалось пожелание, чтобы первое время после выписки Перси был на глазах родных.

Джеймс пожал плечами: если больной излечен, то зачем ему опека и наблюдение близких?

В Номе было непривычно многолюдно. Владелец гостиницы Саймон Галягыргын, еще более округлившийся и, видимо, довольный своими делами, сообщил о приезде большой группы журналистов со всего мира. Критически оглядев Саймона, Джеймс Мылрок сказал:

— Тебе бы с неделю поохотиться на моржа.

— Мечтаю как-нибудь вырваться, — вздохнул Галягыргын. — Да вот все дела. Со строительством Интерконтинентального моста даже спать стал меньше. Пристраиваю новый корпус, расширяю ресторан.

Петр-Амая долго не мог опомниться от неожиданной встречи с Перси. Сначала он решил, что это другой человек и ему просто померещилось: в гостинице «Савой» жили главным образом эскимосы. Но взгляд, ненавистью горящие глаза живо воскресили ему последнюю встречу на острове Малый Диомид.

Закончив завтрак, Петр-Амая поднялся к себе, принял ледяной душ, чтобы успокоиться. Не исключено, что Перси Мылрок приехал в Фербенкс, чтобы увидеться с ним. Чтобы окончательно расквитаться. Петр-Амая не считал себя трусом, но от этих мыслей стало не по себе. Идя к стоянке автомашин, чтобы поехать к доктору Кристоферу Ноблесу, он невольно озирался вокруг.

Старый профессор жил на северном склоне Университетского холма. Сверившись по карте, Петр-Амая повел машину на главную улицу города, проехал мимо торгового центра, представляющего собой длинный ряд одноэтажных зданий со стоянкой для автомашин, пересек по мосту реку Танану и выбрался на шоссе. По уэленским меркам здесь уже было настоящее лето: цвели цветы, зеленые листья покрывали деревья, воздух был теплый и мягкий, с обилием незнакомых запахов, к которым Петр-Амая как настоящий северянин был особенно чувствителен.

За зелеными деревьями, высокими кустарниками прятались дома. Разнообразно окрашенные, высокие и низкие, они хорошо вписывались в пейзаж, являясь как бы частью этой мирной, расцветающей природы. Петр-Амая ехал и думал о том, как, должно быть, хорошо и спокойно жить здесь. Поселиться бы в одном из этих домиков. Но только на некоторое время. Однажды он уже пробовал жить среди такой же пышной природы. Когда-то, вместе с женой и дочерью. И дом был не хуже вот этих полускрытых за зелеными оградами покойных жилищ, полных теплого солнечного света, зеленых бликов, аромата цветов. Сначала было приятно. Петр-Амая чувствовал себя расслабленным, как будто растопленным избыточным солнечным светом. Каждое утро уходил он на озеро и сидел там до завтрака, ожидая солнечный восход над лесом… Потом затосковал по открытому пространству, широкому небу, ничем не закрытому горизонту. У озера он дышал свободно, легко, но стоило ему вернуться в дом, как начинал чувствовать стесненность в груди, словно кто-то положил на него невидимый груз. По ночам, просыпаясь в тишине, он вспоминал Уэлен, шелест крыльев пролетающих над старым селением птичьих стай. Он представлял себе берег, еще не ушедшие обломки льдин, стаи куличков, белых чаек и степенных бакланов на уэленской лагуне. И хлопоты на рассвете, когда охотники собирались в море, громкий скрип гальки под ногами несущих кожаную байдару… Наташа, наоборот, страдала от холода, вечно пасмурного неба над Беринговым проливом, зимних ураганных ветров. Она утверждала, что ей не хватает кислорода. В Уэлене она часто болела, иногда неделями не выходила из дома… Это была одна из причин, приведших к разрыву с женой.

Петр-Амая едва не проскочил поворот.