Джек Мэрси и после смерти не перестал быть сукиным сыном. Когда человек шестьдесят восемь лет живет хищником, за неделю, прошедшую после его кончины, отношение к покойному не меняется. Многие из пришедших на похороны не постеснялись бы сказать это и вслух.

Во всяком случае, нечто в этом роде нашептывала мужу на ухо Бетанна Мосбли во время траурной церемонии. Стоя возле высокой кладбищенской ограды, Бетанна уже в который раз сообщила своему супругу, что пришла на похороны лишь из сочувствия к юной Уилле. О мыслях и переживаниях своей жены Боб Мосбли был подробнейшим образом извещен еще по дороге на кладбище, а потому лишь хмыкнул в ответ. За сорок шесть лет совместной жизни он привык к тому, что миссис Мосбли не умолкает ни на минуту, и научился отключаться. Отключился он и теперь — заодно, чтобы не слышать и монотонного бормотания священника.

Не то чтобы Боб испытывал к покойнику теплые чувства. Как и все нормальные люди, проживающие в штате Монтана, Боб ненавидел старого ублюдка, туда ему и дорога.

Но смерть есть смерть, размышлял Мосбли. Вон сколько народу собралось, чтобы проводить эту скотину в ад, где ему самое место.

Кладбище располагалось в укромном уголке ранчо «Мэрси», в тени высоких гор, у берега Миссури. Здесь собрались скотоводы и ковбои, бизнесмены и политики. А вокруг расстилались бескрайние пастбища, где пасся скот, бродили конские табуны. Вот какое место для вечного упокоения выбрали себе члены семейства Мэрси.

Кабинет Джека Мэрси находился на втором этаже и был размером с танцевальный зал. Стены здесь были обшиты золотистой сосной, выросшей на землях Джека и отполированной до янтарного блеска. Казалось, все помещение наполнено солнечным сиянием. Из высоченных окон открывался вид на ранчо: куда ни глянешь, всюду только пастбища и небо. Джек любил повторять, что из этих окон ему видно все самое важное, что только есть в жизни. Поэтому штор на окнах не было.

Пол был устлан коврами из его коллекции, кресла обиты бордовой и коричневой кожей. Эти цвета Джек любил больше всего.

На стенах красовались охотничьи трофеи — головы лосей, туров, медведей, оленей. В углу угрожающе вздыбилось чучело здоровенного черного гризли: пасть оскалена, стеклянные глазки яростно горят, когти выпущены.

Здесь же, за стеклом, было выставлено любимое оружие покойного. От прадеда остались «винчестер» и допотопный «кольт». Сам Джек отдавал предпочтение винтовке «браунинг» (ею-то он и завалил медведя), «мосбергу», использовавшемуся для охоты на птиц, и «магнуму» сорок четвертого калибра для средней дичи.

Это была мужская комната, где и пахло по-мужски — кожей, деревом и еще кубинским табаком, которому покойный отдавал предпочтение.

— Похоронили, значит, сукиного сына.

Бен навалился на луку седла и скептически покачал головой, глядя на Нэйта. Глаза Маккиннона поблескивали зеленым холодом из-под широкой серой шляпы.

— Жаль, не попал на похороны. Говорят, народу была уйма.

— Это уж точно.

Нэйт рассеянно похлопал черного жеребца по лоснящемуся крупу.

Перед тем как иметь дело с матерью — а о встречах с ней Тэсс всегда думала как о деле, — Тэсс приняла двойную дозу экседрина. Все равно голова разболится, так почему не принять меры заранее?

Для визита Тэсс выбрала позднее утро, зная, что это единственное время дня, когда Луэллу можно застать дома. Она наверняка уже встала и сейчас делает прическу, занимается маникюром, накладывает косметику или же ходит по магазинам.

К четырем Луэлла отправится в ее собственный клуб «У Луэллы», будет там болтать с барменом или развлекать официанток рассказами о своих романах и байками из жизни танцовщицы в Лас-Вегасе.

Тэсс старалась не появляться в клубе «У Луэллы». Но и посещение материнского дома тоже не доставляло ей ни малейшего удовольствия.

Это был хорошенький домик в калифорнийско-испанском стиле, с черепичной крышей, весь утопающий в красивых кустиках, в районе Бель-Эр. Он должен был бы смотреться как картинка, но, как неоднократно говаривала Тэсс, Луэлла Мэрси и Букингемский дворец превратила бы в свинарник.

Бен перекатился через нее и вскочил на ноги. На этот раз Уиллу восхитила его скорость, и она помчалась за ним. Крики не прекращались, когда Бен распахнул входную дверь.

— Господи, — пробормотал он, перешагнул кровавое месиво на крыльце и обхватил Лили руками. — Все в порядке, дорогая.

Автоматически он повернулся так, чтобы ей ничего не было видно, и, поглаживая Лили по спине, поверх ее головы поглядел на Уиллу.

Она была потрясена, но в глазах ее не было того леденящего ужаса, который обуял женщину, дрожавшую в его руках. Какая она хрупкая, совсем не такая, как Уилла, подумал он.

— Отведи ее в дом, — велел он Уилле.

Убийство убийством, а работать надо. Ковбои были на взводе, но распоряжения выполняли. Теперь, когда на ранчо стало одним работником меньше, у Уиллы обязанностей прибавилось. Она сама ездила проверять изгороди, сама занималась пшеницей, сама выхолащивала бычков, а по ночам сидела над конторскими книгами.

Погода менялась, и менялась быстро. В воздухе уже пахло зимой, по утрам луга покрывались инеем. Те стада, которых нельзя было оставить на зиму, следовало перегнать в Колорадо.

Уилла или сидела в седле, или крутила баранку джипа, или летала с Джимом на двухместном самолете. Она давно уже собиралась научиться пилотированию сама, но полеты были для нее сущим мучением. Уиллу тошнило от рева мотора, от поворотов на крыло, от резкого подъема и спуска.

Ее отец обожал летать над своей землей на маленькой «Сессне». Когда Уилла впервые присоединилась к Джеку, ее вывернуло наизнанку, и с тех пор отец ее с собой больше не брал.

На ранчо водить самолет умел только Джим, а Джим, как назло, любил выделывать в воздухе всякие курбеты. Пожалуй, все-таки придется учиться самой. Запасной пилот на ранчо не помешает, да и потом, в качестве летчика она будет чувствовать себя лучше, чем в качестве пассажира.

Снег в этом году выпал рано. Он был густым и обильным, накрыл белым покровом пастбища, пригнул своей тяжестью изгороди. У скота не хватало сообразительности искать под снегом траву, и ковбои работали днем и ночью, чтобы накормить стада.

Ноябрь еще не кончился, а долина уже угодила в объятия зимы.

Появились первые лыжники. Горожане летели самолетами на местные курорты, чтобы сломя голову скользить по заснеженным склонам, а по вечерам пить бренди у камина. Тэсс с удовольствием составила бы им компанию. Вообще-то она была не бог весть какой любительницей лыж, но бренди тоже попила бы. Во всяком случае, там будут новые люди, цивилизация, легкий флирт.

Ради этого, на худой конец, можно и потерпеть — встать на две деревяшки и немножко покататься по снегу.

Она все время звонила своему агенту, поскольку он превратился для нее в единственную нить, связывающую ее с нормальной жизнью. Тэсс писала сценарий, работа шла споро, в охотку. И еще каждый вечер она делала записи в дневнике.

Снег валил густыми хлопьями, и не было снегопаду конца. Когда стемнело, за окнами повис белый, колышущийся занавес, отгородивший дом от всего остального мира.

Лили все вглядывалась в этот белый мир, пыталась хоть что-то разглядеть, а в камине потрескивали дрова.

— Сядешь ты или нет? — рявкнула на нее Тэсс и тут же пожалела о своей резкости. — Ты ведь все равно ничего не можешь сделать.

— Им давно пора вернуться.

Тэсс знала это и сама. Прошло уже ровно девяносто восемь минут.

Из дневника Тэсс:

"Снег начинает мне нравиться. А может, я начинаю медленно сходить с ума. Каждое утро я смотрю из окна спальни и вижу мир, весь белый и сияющий. Конца и края ему нет. Вот холод мне не нравится. И хренов ветер тоже. Зато снег, особенно если смотришь на него из тепла, по-своему привлекателен. Видимо, я опять успокоилась.

Через неделю Рождество. За все это время ничего примечательного не случилось. Никаких трупов, никаких убитых зверей. Только снег и тишина. Может, полицейские все-таки правы и убийца лысого толстяка был залетной птичкой. Будем надеяться, что так и есть.

Лили вовсю готовится к празднику. Она милая и забавная. Ведет себя, как ребенок. Таскает какие-то свертки, заворачивает подарки, печет кексы. Кексы получаются что надо, из-за этого мне пришлось на пятнадцать минут увеличить время утренней гимнастики.

Мы ездили в Биллингс за рождественскими подарками. С Лили проблем не возникло. Я купила для нее хорошенькую брошку: мустанг, вставший на дыбы. Миленько, женственно — то, что надо. Долго думала, что подарить суровой Бесс. Выбрала поваренную книгу. Лили одобрила, а это гарантия успеха. Хуже будет с нашей девочкой-ковбоем. Для нее у меня пока ничего нет.

В последний день года началась оттепель. Один господь ведает, по каким законам живет природа этого края. Небо внезапно посинело, засияло солнце, задул теплый ветер. Это означало, что вскоре все раскиснет, дороги станут непроходимыми, а потом, когда мороз вернется, начнется страшный гололед — и все же люди повеселели.

Уилла объезжала поля в одной джинсовой куртке, жизнерадостно насвистывая. Горы по-прежнему были покрыты снежными шапками, но на пастбищах проталины зеленели травой. Сугробы все еще громоздились по обе стороны дороги, однако хвоя посвежела и помолодела. Лишь ветки лиственных деревьев по-прежнему оставались голыми и бесприютными.

Уилла думала, что настроение у нее поднялось из-за Лили. Та вовсю готовилась к празднику и заряжала своим энтузиазмом остальных.

Иначе чем объяснить, что все так охотно согласились на предложение Лили устроить новогодний праздник? Подумать только — наберется полный дом людей, все разрядятся в пух и прах, будут нести всякую чушь, насмешливо думала Уилла. Мало ей было печали. Так теперь еще и гостей принимай.

Однако она должна была признаться, что мысль о новогоднем празднике ее не столько пугала, сколько радовала.